Читать книгу Первая научная история войны 1812 года - Е. Н. Понасенков - Страница 6

Важный, малоизвестный и показательный факт: до эффектных высказываний И.В. Сталина (1878–1953), который пытался прикрыть собственный позор бегства и поражения армии в 1941 году путем сооружения мифа о глубокомысленном плане М.И. Кутузова в 1812 году, серьезные ученые за 130 лет не посвятили М.И. Кутузову ни одной монографии! Об этом «кричащем» случае почему-то никто не задумывается. Но факт остается фактом: ни одного серьезного научного исследования за 130 лет – лишь пара балагурных и былинных агиток в первые годы после 1812 года и какие-то конфитюрные упоминания в юбилейных изданиях.

Только в военном 1942 году, после внедрения идеологической директивы сверху, выходит маленькая книжка всего на двести страниц (автор – полковник Н.Е. Подорожный): причем больше ста страниц посвящено унылому пересказу фабулы войны 1812 года (в том числе – без участия М.И. Кутузова), а биографии генерала до проигранной им Наполеону кампании 1805 года – отведено всего 14 страниц (столько же, сколько выделено на специальные разделы о тактике Фридриха Великого, генералов французской революции и лично Наполеона). Почему всего 14 страниц? Потому что писать просто не о чем. До проигранной Аустерлицкой кампании (то есть почти всю жизнь) М.И. Кутузов самостоятельно армиями не командовал – а затем сразу потерпел поражение. Отмечу, что упомянутое издание почти не содержит ссылок на источники, поэтому оно лишь отчасти может именоваться академическим исследованием.

Таким образом, наука на полных основаниях не заметила сего деятеля (М.И. Кутузова) – и только по приказу бандита Кобы-Сталина (в прошлом грабителя инкассаторской машины) советские холуи от «науки» стали строчить типовые книжонки про «великого полководца».[68] И первый среди подобных графоманов от пропаганды – П.А. Жилин (1913–1987): не историк, а просто кабинетный служака в погонах, родившийся в селе Воробьёвка Богучарского уезда (Воронежская губерния…) – и сделавший при советском режиме большую карьеру в Москве (но так, по сути, из села и не выбравшийся). Злобный и мстительный деревенский тип (с соответствующей тяжелой физиономией), который долго душил науку и молодых ученых. Иностранных языков П.А. Жилин не знал, но иностранными источниками часто пренебрегал еще и по «идеологическим» причинам. Он не был в состоянии прочитать на языке оригинала ни один из документов французского штаба! Доходило до комизма: к примеру, известного наполеоновского генерала Гийома Матье Дюма (Guillaume Mathieu Dumas: 1753–1837) товарищ Жилин называл «Мэтью Думасом».[69] За свою фальсификаторскую брошюрку о М.И. Кутузове ему быстренько выписали Сталинскую премию (1952 г.), а в конце жизни он стал почетным гражданином аж Вязьмы (1985 г.). Вот что товарищ Жилин, не стесняясь ничего и никого (а достойные – или сидят в тюрьме, или в могиле, или в эмиграции), пишет в своей «научной» работе 1950 года: «Огромная заслуга в правильной оценке полководческого искусства Кутузова принадлежит лично товарищу Сталину. …Решительным поворотом во всей литературе, посвященной Кутузову, явился выход в свет материалов Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) – «Михаил Илларионович Кутузов». Руководствуясь указаниями товарища Сталина… и в этих материалах в сжатой, но убедительной форме, рисуется мужественный образ великого русского полководца».[70]

Итак, дорогие читатели, ваш образ «великого полководца» вылез из грязной и сухой лапы бандита и серийного убийцы Кобы (Сталина) – одного из главных преступников прошлого века! А затем эта мерзкая выдумка разошлась по всем учебникам, по всей пропагандистской машине «империи зла» – и в итоге выросло уже не одно поколение зомбированных людей.

К слову об отношении советских «историков» к иностранным языкам: профессор В.Г. Сироткин (1933–2005) мне рассказывал, что будущий декан (в 1957–1971 гг.) исторического факультета МГУ, занимающийся темой революционного движения в России И.А. Федосов (деревня Максимово, 1921–2001, Москва), в послевоенные годы еще долго ходил по факультету в сапогах и говорил: «нам иностранные языки не нужны – пусть они, если хотят, наш учат».

Важно подчеркнуть, что и после тоненьких книжонок о выдуманном «контрнаступлении» М.И. Кутузова именно монографических биографий полководца в СССР также не выходило (за исключением антинаучной книжки уже упомянутого П.А. Жилина): то есть он существовал просто как мифический образ в учебниках и на пропагандистских плакатах, но научно почти не изучался.

При этом советские авторы не гнушались производить самые злостные фальсификации. К примеру, опубликованная в книжке П.А. Жилина схема Бородинского сражения, была намеренно искажена![71] И именно эта схема использовалась во всех школьных и институтских учебниках, атласах и наглядных пособиях. В итоге она автоматически стала самой популярной и в сегодняшнем интернете. А все началось с обычной фальсификации в одном издании советской эпохи. Но за неимением альтернативы и монопольным влиянием того же П.А. Жилина подобный подлог не был освистан сразу же – а затем успешно распространился.

Одним из двух (наряду с П.А. Жилиным) главных «монополистов» темы войны 1812 года в советской историографии 1940–1980-х гг. был Любомир Григорьевич Бескровный (1905–1980). Он окончил Кубанский педагогический институт, а затем стал полковником в Москве… Л.Г. Бескровный стал верно отрабатывать «линию партии» в истории – и вскоре он оказался доктором наук.[72] Этот автор старался сохранять декорацию академической стилистики. В своей написанной к юбилею книге[73] он даже отвел значительное место теме подготовки к войне. Но проблема была в том, что выпускник Кубанского пединститута не знал языков. В итоге, описывая состояние Французской промышленности перед Русской кампанией (т. е. в 1810–1811 гг.), он использовал данные из «Отчета генерала Бернадота» 1799 года! Просто эта брошюра была переведена на русский и издана в 1903 году в Варшаве (сразу после прихода к власти Бонапарта Жан-Батист Жюль Бернадот недолго служил военным министром). Как вы сами понимаете, данные 1799 года к 1812 г. категорическим образом устарели: Наполеон создал совершенно новую систему всего государственного управления, провел колоссальные реформы, организовал новую армию и производства. Зная об этой языковой проблеме Л.Г. Бескровного, мы понимаем, что исходные тезисы о работах иностранных историков в типовом перечислении «вражеской» буржуазной историографии было, очевидно, подготовлено «литературными неграми» из числа потомков обитателей «черты оседлости»…

Продолжим. Даже и в советской историографии считалось, что русская армия понесла в Бородинском сражении потерю в 58 000–60 000 человек, но в 1962 году Л.Г. Бескровный неожиданно указал цифру в 38,5 тыс. чел.[74] Его вопиющий непрофессионализм и неуважение к читателю и коллегам поражают, ведь в том же 1962 г. под его редакцией выходит сборник документов, посвященный Бородину, где опубликована архивная ведомость (пусть и не полная), называющая потери русской армии (без учета нескольких подразделений) в 45 633 человека![75] Очевидно, Л.Г. Бескровный или сам не читал сборник документов, или понадеялся, что широкая аудитория его не прочитает, а специалисты не посмеют обратить на это внимание.

Если не знать о том, что автор был просто слугой пропагандистской машины сталинской системы, если забыть о том, что его поколение пережило расправы 1937 года, то может показаться, что большинство концептуально важных выводов книжки Л.Г. Бескровного написаны психически больным человеком. К примеру: «В стратегическом отношении Бородинское сражение явилось последним актом оборонительного периода войны. После него начинается период контрнаступления».[76] То есть бегство остатков разбитой русской армии до Москвы, капитуляция «святыни», спешное оставление в ней 30 тысяч русских раненых, отступление до Тарутина, разложение русской армии (когда чуть ли не половина ушла в мародеры – об этом вы узнаете из соответствующей главы); 36 дней пребывания Наполеона во «второй столице», выход Великой армии по решению ее командующего из города, поражение русских под Малоярославцем, отступление М.И. Кутузова от Малоярославца к Полотняным Заводам – это все было «контрнаступлением» русских?!

Продолжим. Сегодня также забыта попытка противостоять мифологизации М.И. Кутузова: совместное официальное обращение (июль 1962 года) профессора, доктора исторических наук С.М. Дубровского, генерал-майора С.И. Петровского и инженера-полковника И.М. Данишевского, поданное на имя Первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева (1894–1971), в котором они заявляют о бездарных действиях М.И. Кутузова и выступают категорически против возвеличивания его имени (в том числе просят не называть в честь него проспект, по которому русская армия бежала из города, и не ставить ему памятников!). Кроме того, авторы откровенно называют истинного автора мифа о Кутузове – Сталина. Этот интересный документ эпохи ныне хранится в Архиве Президента РФ (Ф. 3. Оп. 50. Д. 597. Л. 46–55).

Когда мы исследуем советскую историографию, нам непременно и постоянно необходимо помнить и учитывать политический, психологический и бытовой контекст эпохи. Чудовищные репрессии уничтожали сотни тысяч людей – а прочих запугивали и делали трусами и подлецами. В особенности, это касается эпохи 1930–1950-х годов, но опыт, испуг и воспитание сохранили свое пагубное воздействие до самого краха СССР – и даже далее. Когда писал Е.В. Тарле – людей в СССР расстреливали, вместе с А. Гитлером расчленяли Польшу, без объявления войны напали на Финляндию. Когда сочиняли П.А. Жилин и Л.Г. Бескровный, А.З. Манфред – граждан СССР сажали в тюрьмы, применяли карательную медицину, публично унижали, шельмовали и устраивали запрет на профессию (кроме того, давили людей танками в Праге). И во все эти годы у советских крестьян еще не было паспортов! Пока уже я работал над данной монографией, мне приходилось наблюдать политические убийства, общественную паранойю поиска врагов, бегство талантливых и свободомыслящих людей из России, монструозную и преступную пропаганду в СМИ, засылку армейцев со срезанными шевронами в чужую страну. Иногда работу приходилось прерывать, отвлекаясь на поиски знакомых, которые могли бы вытащить приличных людей и даже их несовершеннолетних детей из автозаков (и что ожидать дальше?). Неужели все это творил «враг»-Наполеон?

А теперь я хочу обратиться еще к одному историку, получившему большую и заслуженную известность в качестве автора книги о Наполеоне. Альберт Захарович Манфред (1906–1976) прожил интересную, но драматичную и очень непростую жизнь.[77] Мало кто знает, что один из символов академического стиля, прекрасно владевший французским языком (что немаловажно – и русским тоже: многие советские историки 1812 года не владели обоими…), создавший ряд солидных монографий, председатель Ученого совета по всеобщей истории Института истории АН СССР, главный редактор «Французского ежегодника» (с 1962 г.), президент Общества «СССР – Франция», член Национального комитета по изучению Наполеоновской эпохи (Италия) – А.З. Манфред – не имел диплома о высшем образовании. Дело было в том, что его юность пришлась на кошмарные годы революции и гражданской войны. Воспитанный в Петербурге, с детства увлекающийся поэмами Гомера и владеющий французским языком почти как родным, Альберт Захарович оказался вместе с семьей в провинции – и был вынужден устроиться разнорабочим. Его мать, Роза Самуиловна Розенберг, – переводчица и сестра знаменитого художника Леона Бакста (Лейб-Хаим Израилевич Розенберг: 1866–1924) умерла в 1918 году – и будущему историку пришлось помогать сестрам.

Но главное – это талант и знания. В 1926 г. он переезжает в Ленинград – и просто приносит в аспирантуру очень качественную работу на тему «Бланки в революцию 1848 года». Она была весьма благостно принята профессором В.П. Волгиным (1879–1962) – и Альберт Захарович начал академическую деятельность. Однако ему не удалось избежать жерновов советского режима той эпохи: в период обострения террора он был арестован. Несколько месяцев А.З. Манфред провел во Владимирской тюрьме, а когда был освобожден, то, по некоторым свидетельствам, весил всего 40 килограмм. Вскоре он вернулся к преподавательской и научной деятельности, но, конечно, подобный эпизод оставил глубокий след в его сознании и здоровье.

Сфера основных интересов автора – эпоха французской революции: поэтому теме юности Бонапарта, его первых идейных исканий, Итальянским походам и консульству уделено основное место монографии «Наполеон Бонапарт» (М., 1971). Далее повествование как бы сходит на «нет». Не в последнюю очередь это связано и с идеологией: советский историк просто не мог продолжать восхищаться Наполеоном в годы близкие к походу в Россию. Тем не менее Альберт Захарович совершенно верно выявил и подчеркнул стремление Бонапарта-консула к тесному стратегическому союзу именно с Россией.

Как исследователь А.З. Манфред чаще был внимательнее и ответственнее Е.В. Тарле, но и он нередко делал непростительные для настоящего знатока темы ошибки. Например, он писал, что армия Бонапарта вступила в Милан 26 мая 1796 г.[78] (на самом деле, это произошло 15 мая: видимо, он что-то напутал с трансляцией революционного календаря). А.З. Манфред совершенно незаслуженно говорит об идеологической и безграмотной писанине П.А. Жилина как о «монографическом» исследовании.[79] Но, я полагаю, это происходило из страха обрести врага в лице всемогущего полковника (и одного из «монополистов» темы 1812 г.), имевшего огромное влияние среди советских чиновников от науки и отличавшегося подлой мстительностью. Нам всегда следует помнить о злоключениях биографии историка.

Также абсолютно бездоказательным выглядит утверждение о том, что «Бородино было переломным сражением». Вернее, учитывая то, что историк не посвятил описанию боя ни одной строчки (!), а об итогах (перечисление некоторых погибших генералов) в общих словах упомянул лишь в одном кратком абзаце, это, скорее, не утверждение, а просто бездоказательный ляп. А.З. Манфред хитрит и изворачивается, как уж на сковородке советского казенного «патриотизма», сначала сравнивая итоги Бородина с итогами другой победы Наполеона, достигнутой большим напряжением сил – под Прейсиш-Эйлау, а затем пытается неуместно (в научном труде) упоминать одной строкой «философию Л.Н. Толстого» (?!).[80] Да, тяжкая и позорная доля – работать «историком», испуганным на всю жизнь после отсидки в сталинских тюрьмах: но если Е.В. Тарле был и жертвой, и «палачом», то А.З. Манфред оказался именно жертвой и, в ряде вопросов, конформистом.

Пытаясь понять, как стала возможной советская историография и вообще подобное мироощущение ее авторов, можно только с печалью вспомнить отрывки из дневников Ю.М. Нагибина (1920–1994): этот талантливый советский литератор писал похабные до преступности пропагандистские текстики про выдуманные «подвиги», а психологически «спасался», ведя тайный дневник, в котором занимался мазохизмом, обличая себя и всю мерзость, что его окружала. Вот один из характерных пассажей:

«24 апреля 1982 г.

…Замечательное свойство советских людей – их ни в чем нельзя убедить. Сломав в душе самое важное, чтобы стать безоговорочными приверженцами государственной лжи, они компенсируют это предельной недоверчивостью к частным сведениям и соображениям. Быть может, это оборотная сторона рабского смирения».[81]

«30 апреля 1982 г.

Почти все советские люди – психические больные. Их неспособность слушать, темная убежденность в кромешных истинах (к примеру, про развязывание войны Наполеоном, а не Россией – прим. мое, Е.П.), душевная стиснутость и непроветриваемость носят патологический характер. Это не просто национальные особенности, как эгоцентризм, жадность и самовлюбленность у французов, это массовое психическое заболевание. Проанализировать причины довольно сложно: тут и самозащита, и вечный страх, надорванность – физическая и душевная, изнеможение души под гнетом лжи, цинизма, необходимость существовать в двух лицах: одно для дома, другое для общества. Самые же несчастные те, кто и дома должен носить маску. А таких совсем не мало. Слышать только себя, не вступать в диалог, не поддаваться провокации на спор, на столкновение точек зрения, отыскание истины, быть глухим, слепым и немым, как символическая африканская обезьяна, – и ты имеешь шанс уцелеть».[82]

«21 марта 1983 г.

В России обычно путают слово с делом, и за первое взыскивают, как за второе».[83]

А вот его записи с фронта, которые живо напоминают нам и о войне 1812 года (и вообще о любой войне, которую ведет Россия):

«8 марта 1942 г.

Ну вот, так и живу. Суета. Мышиная возня. Игра в деловитость. Во всем преобладает показная сторона. Трудно понять размеры этого. Уродство какое-то! Казалось бы, где-где, но уж не в армии. И что же: главное тут не суть работы, а как подано. И так повсеместно. Хорошо поданный минимум предпочитается небрежно поданному максимуму. Листовки. То время, которое Шишловский мог бы потратить на придумывание новых листовок, он тратит на подклеивание старых, давно отосланных, полученных и позабытых – бессмысленный и обидный труд. И конца этому не видно. Рощин в каком-то сладострастном исступлении шлет всё новые и новые папочки. «Еще одна папочка, и враг будет разбит!»»[84]

«14 марта 1942 г.

Это черта русского народа: не ценить свою жизнь. Слишком нас много – подумаешь, десятком меньше, десятком больше. Все мы слишком взаимозаменимы. Тем, кто думает, что мысль эта абстрактна, поскольку ничего подобного не может быть в психологии каждого отдельного человека, нужно учесть, что это чувство не столько врожденное, сколько воспитанное в нас государством. Воспитанное – в самом широком смысле, включая и то неуважение к нам государства, которое переходит в личное неуважение, в отсутствие уверенности в том, что ты, действительно, имеешь право на существование.»[85]

И, подытоживая, можно привести известную сентенцию Ю.М. Нагибина: «У нашей жизни есть одно огромное преимущество перед жизнью западного человека: она почти снимает страх смерти».

Теперь я предлагаю препарировать показательный образчик типового лицемерия, слепленного из шаблонных идеологических штампов. Откроем сочинение товарища А.А. Смирнова «Москва – героям 1812 года» (М.: Московский рабочий, 1981). Первая же его фраза является стопроцентной ложью: «12 июня 1812 года многотысячная армия Наполеона, почти втрое превосходящая русские войска у западных границ, вероломно вторглась в пределы России» (с. 3). Во-первых, силы Великой армии и русских армий, находящихся у западной границы были практически равны (русские даже несколько превосходили – обо всем об этом мы с документами в руках поговорим в соответствующей главе), во-вторых, никакого вероломного нападения быть не могло: Россия уже сама официально объявила войну Франции, более того, царь приказывал своим генералам еще в 1811 г. перейти Неман, но из-за трусости прусского короля отозвал свое распоряжение (об этом также я расскажу подробно далее). Следующая откровенно бредовая фраза на той же вступительной странице: «…у села Бородина, произошло генеральное сражение, приостановившее наступательный порыв Наполеона». Да уж, «приостановили»: М.И. Кутузов потерял почти половину регулярной армии, Наполеон его преследовал до Москвы, уже через 7 дней город капитулировал, причем русские убегали с такой скоростью, что бросили около 30 тысяч (!) собственных раненых, которые тут же сгорели в пожаре, устроенным московским генерал-губернатором (об этом подробнее – снова в соответствующей главе).

Но подобная трафаретная и убогая пошлость – только начало бумагомарания тов. А.А. Смирнова, который в 1981 году все еще жил по «старому стилю». Прошу прощения, но по долгу служебных обязанностей в главе «историография» я вынужден окунуть вас с головы до ног в полное … советской исторической литературы. На 173 страницы, где автор должен был описывать события 1812 года, отчасти биографии «героев», а также (по идее…) искусствоведческие нюансы, связанные с монументами, он нашел огромное место для того, чтобы выслужиться перед партией и правительством:

«Ныне Москва – столица первого в мире социалистического государства, крупнейший политический, экономический и культурный центр. С именем Москвы неразрывно связаны история героической борьбы народа против социального гнета, за свободу и независимость Родины, победа пролетарской революции, огромные достижения Страны Советов, борьба за построение коммунистического общества на шестой части нашей планеты. Москва стала центром мирового коммунистического движения, центром борьбы за мир во всем мире.

Вся страна сегодня равняется на Москву в своем стремительном движении вперед. Москвичи идут в авангарде борцов за дальнейший подъем экономики и культуры страны, за превращение столицы в образцовый коммунистический город.

Здесь проходил XXV съезд Коммунистической партии Советского Союза, наметивший новые пути последовательного повышения материального и культурного уровня жизни народа.

С трибуны съезда прозвучали исторические слова Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева: «Необходимо… чтобы рост материальных возможностей постоянно сопровождался повышением идейно-нравственного и культурного уровня людей».

Съезд призвал продолжить работу по воспитанию у советских людей чувства гордости за свою Родину, за свой народ, за его великие свершения, чувства уважения к достойным страницам прошлого» (с. 6–7).

А сегодня, когда упомянутое «социалистическое государство», не в последнюю очередь благодаря таким вот адептам, в нищете развалилось, тот же самый А.А. Смирнов снова прекрасно устроен: не являясь профессиональным историком (!), он каким-то образом много лет работал ученым секретарем Государственного исторического музея. Полюбопытствуем: какими тезисами промышляет товарищ Смирнов в наши дни. Открываем его брошюру-путеводитель по так называемому «Музею Отечественной войны 1812 года» – и что же мы читаем? Хвалебная ода в адрес коммунистической партии и Леонида Ильича испарилась, зато описание событий 1812 года начинается с откровенно клерикальной пропаганды самого низкого пошиба: «Образ Александра Невского, бесстрашного воина и тонкого политика, укрепившего православие, сыгравшего исключительную роль…» и т. д.[86]

Проще говоря, в старый пыльный и засаленный шаблон вставили новые «правильные» имена: и вместо «дорогого и любимого» лидера партии большевиков теперь вписан «феодальный сатрап», а пропаганда богоборчества сменилась пропагандой обскурантизма (и все это безобразие – шелушится на бюджетные деньги светского государства!). Скудоумие и конъюнктура. Что касается самого «Невского», который, конечно, никакого отношения к войне 1812 года иметь не может – и вообще в его время ни России, ни Российской империи как явления не существовало, то он, как известно, вступил в сговор с Ордой и топил в крови восстания соплеменников-единоверцев.

Можно только перефразировать сентенцию нынешнего «дорогого и любимого»: все подобные – это сочинители со сниженной социальной и научной ответственностью… Но все же завершим тему советской историографии и связанной с ней политической проституцией в науке. Многое и многих повидавший доктор исторических наук, заведующий сектором ИНИОНа РАН А.В. Гордон утверждает, что: «отправным пунктом в понимании своеобразия советской историографии как культурно-исторического явления» является «соотнесение культуры советского периода с феноменами большой религиозной традиции, а именно с вероучениями».[87]

И далее:

«Речь идет о глубоко ритуализованном мышлении, о наличии свода предписаний, о хождении специального языка для посвященных. Во главу угла любой работы полагались в качестве высшей научной инстанции цитаты из классиков, в любой библиографии их фамилии, наряду с партийными документами, ритуально следовали в нарушение алфавита впереди списка и даже выше источников. Ритуализовались и толкования цитат: не все из них и не всякому дано было использовать, важнейшие подлежали официальному апробированию.

Ритуальность означала признание абсолютной истины, воплощенной в каноне. Каноном служило Учение, выработанное в Советском Союзе коллективной мыслью нескольких поколений партработников и ученых, но сакрализованное обращением к Основоположникам. Его корпус существенно менялся, при этом наднаучный статус и основные части изменению не подлежали. Абсолютной истиной на всех этапах считались теория смены формаций, классовый подход, «теория отражения» («бытие определяет сознание»). Табуированию подлежал широкий круг положений, начиная с руководящей роли партии, высшей мудрости (и неизменности) ее генеральной линии; не подлежали обсуждению пролетарское происхождение диктатуры, социалистический характер Октябрьской революции и утвердившегося строя и т. д.».[88]

В итоге авторы беззастенчиво подгоняли выводы своих работ под заранее заданный ответ – и фальсифицировали историю: причем, если речь шла о войнах, которые вела Россия, дело доходило до совсем параноидных вещей, когда все вокруг объявлялись «врагами» невинной и девственной родины. Подчеркну: подобное происходило параллельно с установлением тоталитарного режима в Восточной Европе: и все это не талантом, а массой, «ордой».

Продолжим. В период перестройки и начинающейся эпохи «гласности» в свет вышла книга доктора исторических наук Н.А. Троицкого (1931–2014) «1812. Великий год России» (М., 1988). Именно эта работа означила собой начало пересмотра мифов и лжи сталинской и последующей советской историографии. Николай Алексеевич позволил себе, наконец, заметить множество документов, опубликованных еще до революции. Ему удалось пересмотреть тему причин войны, сообщить о множестве агрессивных и наступательных планов царя Александра (с. 41), покончить с ложью о переходе Немана Наполеоном без объявления войны. Н.А. Троицкий более точно рассчитал количество сил М.И. Кутузова перед Бородинским сражением (154 800 чел., с. 143), а также адекватнее изложил итоги боя (с. 176–178) и вообще обнаружил предостаточно ошибок и негативных поступков в деятельности М.И. Кутузова. Безусловно, этот труд все еще носил сильный отпечаток идей советской историографии – но все же прогресс был очевиден.

Мало кто знает, что столь позитивная в научном смысле монография Н.А. Троицкого могла бы выйти из печати гораздо раньше – и, вероятно, с еще более точными и смелыми выводами (соответственно, и импульс его коллегам-историкам по данному направлению был бы послан задолго до 1988 г.). Еще в 1963 году (!) молодой исследователь прислал в редакцию журнала «Вопросы истории» большую статью под заглавием «Не отступать от классовых позиций! (Против лакировки так называемой Отечественной войны 1812 года)». В ней с позиции исходных марксистско-ленинских теорий он поставил вопрос о самой теоретической возможности существования отечественных войн в дооктябрьский период. Автор даже сделал категорический и совершенно логичный вывод: «…понятие «Отечественна война» к войне 1812 г. неприложимо»! Далее Н.А. Троицкий предлагал: отказаться от рассмотрения Наполеона в качестве единственного виновника конфликта; пересмотреть идеализированный образ М.И. Кутузова и неверный тезис о «победе» русских в Бородинском бою; кроме того, было упомянуто о подтасовке «в нашу пользу» соотношения сил и потерь сражающихся армий и т. д.[89] В редакции журнала, естественно, от подобного материала «отшатнулись» (хотя он был академически оформлен и аргументирован). Представьте, каких бы успехов достигла наука, если бы ее не душила цензура: ведь уже с 1963 года мог начаться процесс изучения событий 1812 г. без «удавки» догмы о «справедливой» и «Отечественной» войне (вернее, хотя бы был осуществлен возврат к большим достижениям российской историографии 1900–1910-х гг.).

Из письма профессора Н.А. Троицкого – Е.Н. Понасенкову. Из архива Е. Понасенкова, публикуется впервые.

Говоря о Н.А. Троицком необходимо подчеркнуть, что это был ученый замечательной эрудиции, прекрасно владевший словом и весьма точный в своих формулировках и оценках. Кроме эпохи 1812 года он внес огромный вклад в изучение общественных движений, судов и судебных процессов, а также адвокатуры России второй половины девятнадцатого века.[90] В последние годы жизни он работал над биографией Наполеона (как сам Николай Алексеевич сообщил мне в одном из телефонных разговоров, предполагалось два тома – и с названием «Наполеон Великий»), но, к сожалению, по неизвестным причинам издательство затягивало процесс – и в итоге книга не вышла.[91]

Не буду скрывать, что я весьма польщен и горд тем, что такой выдающийся и признанный ученый, как Н.А. Троицкий, отнесся к моим книгам и вообще ко всей деятельности с подлинным уважением и совершенным приятием. В одной из своих книг он даже счел нужным так описать того, на кого ссылается: «известный ныне историк, политолог, драматург, режиссер и артист Е.Н. Понасенков».[92] Отмечу, что ему было интересно все, что я делаю – в том числе Н.А. Троицкий внимательнейшим образом изучил не только мою монографию, посвященную 1812 году, но и художественно-публицистическую книгу «Танго в одиночестве». Николай Алексеевич прислал подробнейшую рецензию, написанную его известным каллиграфическим – практически печатным почерком. Но вернемся к хронологии повествования.

Подытоживая царскую и советскую историографию, я бы сформулировал происходившее и происходящее так: историография в России – это пропаганда, ограниченная сменой режима. Одновременно, приходится с сожалением констатировать, что в последние годы мы наблюдаем возрождение монстра-мутанта, впитавшего в себя негативные черты и царской, и советской историографии-пропаганды. Здесь имперские идеи, засаленные и «засиженные мухами» клерикальной пропаганды, растут на дрожжах левачества и нищей безвкусицы советского периода. Однако продолжим.