Читать книгу Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки - Е. П. Ильин - Страница 10

Особое место во взглядах Сеченова на психологию занимает его работа «Кому и как разрабатывать психологию» (1873). Она меньше всего обсуждается современными психологами, хотя обозначает позицию Сеченова относительно взаимоотношений физиологии и психологии гораздо отчетливее, чем «Рефлексы головного мозга». Формальным поводом к ее написанию послужила книга видного идеолога либералов К. Д. Кавелина «Задачи психологии» (1872), в которой автор выступал против идей, высказанных И. М. Сеченовым в «Рефлексах головного мозга». Он называл взгляды Сеченова «запоздалым, одряхлевшим, не помнящим родства потомком схоластики» и утверждал, что без «умозрения» и «самосознания» нельзя ступить шагу даже в естественных науках. Кавелин доказывал, что основной задачей психологии является сбор опытных знаний о психике. Объективным материалом для этого могут служить продукты творческой деятельности человека как конечный результат психических процессов. А поскольку такими продуктами являются историко-культурные материалы, то изучение психологии – дело рук «гуманитариев».

С этим был решительно не согласен И. М. Сеченов. Он был убежден, что в историко-культурных материалах нельзя найти «средство к рассеиванию тьмы, окружающей психические процессы». Он писал, что до сих пор психология осталась «непочатой наукой», потому что у нее нет надежного фундамента в виде закономерностей протекания нервных процессов в центральной нервной системе.

Каково было отношение И. М. Сеченова к той психологии, которая существовала в его время? Ответ можно найти в первых же строках его работы «Кому и как разрабатывать психологию»: «…Обладая таким громадным преимуществом перед науками о материальном мире, где объекты познаются посредственно, психология как наука не только должна была бы идти впереди всего естествознания, но и давно сделаться безгрешною в своих выводах и обобщениях. А на деле мы видим еще нерешенным спор даже о том, кому быть психологом и как изучать психические факты.

Кто признает психологию неустановившейся наукой, должен признать далее, что объекты ее изучения, психические факты, должны принадлежать к явлениям в высшей степени сложным. Иначе как объяснить себе ужасающую отсталость психологии в деле научной разработки своего материала, несмотря на то что разработка эта началась с древнейших времен, – раньше, чем, например, стала развиваться физика и особенно химия?

С другой стороны, всякий, кто утверждает, что психология как наука возможна, признает вместе с тем, что психическая жизнь вся целиком или по крайней мере некоторые разделы ее должны быть подчинены столько же непреложным законам, как явления материального мира, потому что только при таком условии возможна действительно научная разработка психических фактов.

По счастию этот жизненный вопрос психологии решается утвердительно даже такими психологическими школами, которые считают духовный мир отделенным от материального непроходимой пропастью. Да и можно ли думать иначе? Основные черты мыслительной деятельности человека и его способности чувствовать остаются неизменными в различные эпохи своего исторического существования, независимо ни от расы, ни от географического положения, ни от степени культуры… Единственный камень преткновения в деле принятия мысли о непреложности законов, управляющих психической жизнью, составляет так называемая произвольность поступков человека. Но статистика новейшего времени бросила неожиданный свет и в эту запутанную сферу психических явлений, доказав цифрами, что некоторые из действий человека, принадлежащих к разряду наиболее произвольных (например, вступление в брак, самоубийство и пр.), подчинены определенным законам…

Этим дана, однако, только возможность науки, действительное же ее возникновение начинается с того момента, когда непреложность явлений может быть доказана, а не только предчувствуема, притом не только по отношению к целому, т. е. в общих чертах, но и к частностям…» [1953, с. 118–120; жирным шрифтом выделено мною. – Е. И.].

Как подступиться к изучению психических актов. Сеченов считает, что основным принципом изучения психических актов могло бы быть объяснение сложного простейшим, т. е. сопоставление психической деятельности человека с таковой у животных. «Явно, что исходным материалом для разработки психических фактов должны служить, как простейшие, психические проявления у животных, а не у человека» [1953, с. 120]. И далее: «…Убеждение в качественном различии между психической организацией человека и животных нельзя считать научно доказанным; это продукт предчувствия, а не научного анализа фактов… Но положим даже, что сходство психической организации человека и животных идет лишь до известного предела, за которым между ними начинаются различия по существу. И в этом случае рациональный путь для изучения психических явлений у человека должен был бы заключаться в разработке сходных сторон…» [1953, с. 121].

Так должно было бы быть, но в настоящее время это сделать невозможно, отмечает Сеченов, потому что еще нет ни сравнительной психологии животных, ни психологии собственно человека. «Но, с другой стороны, легко понять, что путем сравнения между собою конкретных фактов большей и меньшей сложности в самом счастливом случае можно достичь полного сведения сложной конкретной формы на простую, но никак не расчленить последнюю. Значит, в нашем случае перед исследователем возникал бы новый вопрос о способах расчленять конкретные психические явления у животных. Средств для этого, подобных тем, которые употребляет физиология для анализа явлений животного тела, к сожалению, у нас нет, и главнейшая причина этому заключается в том, что одна из наиболее выдающихся сторон психических явлений – сознательный элемент – может подлежать исследованию только сама по себе, при помощи самонаблюдения» [1953, с. 122].

И. М. Сеченов пишет: «Сопоставление конкретных психических явлений у животных и человека есть сравнительная психология. Сопоставление же психических явлений с нервными процессами его собственного тела кладет основу аналитической психологии, так как телесные нервные деятельности до известной степени уже расчленены. Таким образом, оказывается, что психологом-аналитиком может быть только физиолог» [1953, с. 118]. Далее [1953, с. 135] И. М. Сеченов называет его физиолого-психологом, или, выражаясь современным языком, психофизиологом.

Отсюда Сеченов вынужден обратиться к другим источникам познания психических актов, и этим источником является физиология, которая «представляет целый ряд данных, которыми устанавливается родство психических явлений с так называемыми нервными процессами в теле, актами чисто соматическими» [1953, с. 123]. Он утверждает, что ясной границы между нервными процессами и явлениями, признаваемыми психическими, не существует. Сходство же заключается в том, что и рефлексы, и деятельность «высших органов чувств», являющаяся «главным источником психического развития», имеют общую существенную внешнюю сторону – возникать «из внешнего возбуждения чувствующей поверхности» и заканчиваться возбуждением рабочих органов тела, мышц и желез[8]: «Беру в пример случай, когда человек бежит от испуга, завидев какой-нибудь страшный для него образ или заслышав угрожающий ему звук, – пишет Сеченов. – Если разобрать весь акт, то в нем оказывается зрительное или слуховое представление, затем – сознание опасности и, наконец, целесообразное действие: все элементы рассуждения, умозаключения и разумного поступка; а между тем это, очевидно, психический акт низшего разряда, имеющий вполне характер рефлекса.

Значит, со стороны внешней физиономии и общего значения в теле рефлексы и низшие формы деятельностей органов чувств могут быть приравнены друг к другу.

Но ведь в сравниваемых нами явлениях, кроме начала и конца, есть еще середина, и возможно, что именно из-за нее они и не могут быть приравнены друг к другу. Если в самом деле сопоставить друг с другом, например, мигание и только что упомянутый случай испуга, то можно, пожалуй, даже расхохотаться над таким сопоставлением. В мигании мы ни сами по себе, ни на других не видим ничего, кроме движения, а в акте испуга, если его приравнивать рефлексу, середине соответствует целый ряд психических деятельностей. Разница между обоими актами как крайними членами ряда действительно громадна, но есть простое средство убедиться, что и в нормальном мигании есть все существенные элементы нашего примера испуга, не исключая и середины» [1953, с. 125–126]. Сеченов утверждает, что и при мигании (т. е. при любом рефлексе) имеется среднее звено как психический акт, и таковым является ощущение. «Дуньте человеку или животному потихоньку в глаз – оно мигнет сильнее нормального, а человек ясно почувствует дуновение на поверхность своего глаза. Это ощущение и будет средним членом отраженного мигания. Оно существует и при нормальных условиях, но так слабо, что не доходит, как говорится, до сознания… Наблюдения дают повод думать, что у нормального, необезглавленного животного вообще едва ли есть в теле рефлексы, которые при известных условиях не сопровождались бы чувствованием» [1953, с. 126].

Действия наши управляются не призраками, вроде разнообразных форм я, а мыслью и чувством. Между ними у нормального человека всегда полнейшая параллельность: внушен, например, поступок моральным чувством – его называют благородным; лежит в основе его эгоизм – поступок выходит расчетливым; продиктован он животным инстинктом – на поступке грязь… В этом-то смысле сознательно разумную деятельность людей и можно приравнять двигательной стороне нервных процессов низшего порядка, в которых средний член акта, чувствование, является регулятором движения в деле доставления последним той или другой пользы телу.

[Сеченов, 1953, с. 186].

В этом отрывке интересна логика доказательств, взятая Сеченовым на вооружение: не этапы произвольных актов человека подтягиваются к трем звеньям рефлекса, а наоборот, делается попытка аналогизировать звенья рефлекса с этапами произвольных актов человека: восприятие внешних воздействий, оценка их, обдумывание и принятие решения, ответный двигательный акт (целесообразное действие).

Далее Сеченов пишет: «…Но посмотрим, не прекратится ли она [аналогия. – Е. И.], как только мы переступим в сфере деятельности высших органов чувств ту черту, которая отделяет инстинктивные действия, вытекающие из чувства самосохранения, от действий более высокого порядка, в которые вмешивается воля. Известно, что этот агент придает деятельностям человека характер, всего менее похожий на машинообразный, – характер, который выражен особенно резко на высших степенях психического развития» [1953, с. 127–128]. Сеченов полагал, что аналогия есть единственное средство расчленить сложные психические факты на более простые, т. е. отнестись к ним аналитически. Аналогизировать же сложные психические факты Сеченов предлагает с явлениями рефлекторного типа, а это уже дело физиолога. «Все психические акты, совершающиеся по типу рефлексов, должны всецело подлежать физиологическому исследованию, потому что в область этой науки относится непосредственно начало их, чувственное возбуждение извне, и конец движение; но ей же должна подлежать и середина – психический элемент в тесном смысле слова, потому что последний оказывается очень часто, а может быть, и всегда, не самостоятельным явлением, как думали прежде, но интегральной частью процесса… Ведению физиологии должны подлежать и случаи психических актов, уклоняющиеся по внешнему характеру более или менее резко от типа рефлексов» [1953, с. 133]. Спрашивается, а чем же тогда должны заниматься психологи?

В основе теорий практической [обыденной, имплицитной. – Е. И.] психологии лежат часто верно схваченные факты, а с другой стороны, теории эти нередко имеют на первый взгляд очень осмысленную логическую форму, несмотря на то, что в основе их лежат положительные фикции. Главнейшим, если не исключительным, источником ошибок последнего рода служит пагубная привычка людей забывать фигуральность, символичность речи и принимать диалектические образы за психические реальности, т. е. смешивать номинальное с реальным, логическое с истинным.

Вообще же грехи, известные всем под общим именем игры в слова, проистекают главнейшим образом из того обстоятельства, что человек, будучи способен производить над словами как символическими знаками предметов и их отношений те же самые умственные операции, как над любым рядом реальных предметов внешнего мира, переносит продукты этих операций на почву реальных отношений. Бывают, например, случаи, что в психологию переносятся крайние продукты отвлечения или обобщения, и тогда в науке появляются в виде реальностей пустые абстракты вроде «бытия», «сущности вещей» и пр. …Бывают даже такие случаи, когда человек, додумавшись, как говорится, до чертиков, начинает прямо облекать в психическую реальность какую-нибудь невинную грамматическую форму; сюда относится, например, знаменитая по наивности и распространенности игра в «я».

[Сеченов, 1953, с. 137, 139–140].

«Что касается до надежности тех рук, в которые попадает психология, – продолжает И. М. Сеченов, – то в них, конечно, никто не усомнится; порукой в этом те общие начала и та трезвость взгляда на вещи, которыми руководится современная физиология. Как наука о действительных фактах она позаботится прежде всего отделить психические реальности от психологических фикций, которыми запружено человеческое сознание по сие время. Верная началу индукции, она не кинется сразу в область высших психологических проявлений, а начнет свой кропотливый труд с простейших случаев; движение ее будет через это, правда, медленно, но зато выиграет в верности. Как опытная наука она не возведет на степень непоколебимой истины ничего, что не может быть подтверждено строгим опытом; на этом основании в добытых ею результатах гипотетическое будет строго отделено от положительного. Из психологии исчезнут, правда, блестящие, всеобъемлющие теории; в научном содержании ее будут, наоборот, страшные пробелы; на месте объяснений в огромном большинстве случаев выступит лаконическое “не знаем”; сущность психических явлений, насколько они выражаются сознательностью, останется во всех без исключения случаях непроницаемой тайной… и тем не менее психология сделает огромный шаг вперед. В основу ее будут положены вместо умствований, нашептываемых обманчивым голосом сознания, положительные факты или такие исходные точки, которые в любое время могут быть проверены опытом. Ее обобщения и выводы, замыкаясь в тесные пределы реальных аналогий, высвободятся из-под влияния личных вкусов и наклонностей исследователя, доводивших психологию иногда до трансцендентальных абсурдов, и приобретут характер объективных научных гипотез. Личное, произвольное и фантастическое заменится через это более или менее вероятным. Одним словом, психология приобретет характер положительной [объективной. – Е. И.] науки. И все это может сделать одна только физиология, так как она одна держит в своих руках ключ к истинно научному анализу психических явлений» [1953, с. 134]. Удивительная вера во всемогущество физиологии!

В своей программе преобразования психологии в самостоятельную опытную науку Сеченов возлагал главные надежды на объективный метод наблюдения за генезисом и эволюцией индивидуального поведения. Об экспериментальном методе в его программе речи не было… (Архивные данные говорят о том, что в конце 60-х годов у Сеченова возник план «психологических опытов». Есть основания предполагать, что под «психологическими опытами» Сеченов имел в виду ассоциативный эксперимент, вскоре приобретший в психологических лабораториях огромную популярность.) Сеченов не смог преобразовать свою теоретическую модель в экспериментальную программу. В этом заключалась слабая сторона его плана разработки психологии. Поисками экспериментальной программы занялись его последователи.

План разработки объективной психологии Сеченов выдвинул за 40 лет до так называемой бихевиористской революции, низвергшей сознание с пьедестала, на котором оно находилось в течение веков в качестве официального предмета психологического исследования. Сейчас зарубежные историки признают, что Сеченов первым произвел этот переворот.

Говоря о зарождении объективной психологии, американский историк Э. Боринг пишет: «Сеченов стал русским пионером рефлексологии… Мы должны, кроме того, помнить, что он был далеко впереди западноевропейской мысли в этом вопросе» (1950, с. 636). Анализируя появление бихевиоризма, другой историк, Робек, полагает, что его главные идеи были заложены русскими. «Это действительно удивительно, – пишут другие американские историки, – что основная философская и методологическая позиция Сеченова почти идентична по своей объективности позиции Уотсона…» (Marx, Hillix, 1973, с. 171). От американских историков, считающих сеченовскую программу первым вариантом бихевиоризма, ускользнул ее подлинно новаторский смысл.

Объективная психология представлялась Сеченову в отличие от бихевиористов совершенно иной наукой. Устранив из поведения психические регуляторы типа чувствований – сигналов (представляющих категорию образа), бихевиоризм оставил от действия связку «стимул-реакция». Но тем самым реальное действие оказалось деформированным. Из него выпал образ, в котором представлен предметный мир, определяющий посредством мотивов субъекта ориентацию и построение этого действия.

Последующий ход развития психологического знания показал смысл переворота, произведенного Сеченовым. Он состоял в радикальном перемещении отправного пункта анализа с непосредственно данных феноменов сознания, веками считавшихся для познающего ума первой реальностью, на объективное психически регулируемое поведение, познаваемое подобно другим явлениям науки только опосредованно.

[Петровский, 1976, с. 240–241].

Надо все же отметить, что, несмотря на то что Сеченов считает такой путь изучения единственно рациональным и неизбежным, он все же не отрицает и возможности неудачи и прихода к выводам, прямо противоположным ожидаемым. Нельзя не обратить внимания и на весьма любопытную его фразу о наличии психических актов, уклоняющихся по внешнему характеру от типа рефлексов. Не означает ли это, что не все психические акты рефлекторны или рефлексоподобны?

При всей убедительности аргументов И. М. Сеченова, которые он использовал для утверждения своих взглядов на поведение и психику, ему не хватало самого главного аргумента – лабораторного объективного метода исследования.

Поднявшись до распространения рефлекторного принципа на психическую деятельность и рассматривая рефлекс как психофизиологический феномен, И. М. Сеченов не смог изучить конкретные механизмы поведения в связи с отсутствием надлежащего метода. Поэтому ряд его высказываний остался лишь гениальными догадками, взмахом его могучей мысли.

[Батуев, 2004, с. 12].

Важным является высказанное Сеченовым положение, что психология не должна ограничиваться лишь психическими актами, происходящими в сознании человека, но в нее должна входить и его внешняя деятельность, выражающаяся движениями или поступками. «Спросите любого образованного человека, – пишет он, – что такое психический акт, какова его физиономия, – и всякий, не обинуясь, ответит вам, что психическими актами называются те неизвестные по природе душевные движения, которые отражаются в сознании ощущением, представлением, чувством и мыслью. Загляните в учебники психологии прежних времен – то же самое: психология есть наука об ощущениях, представлениях, чувствах, мысли и пр. Убеждение, что психическое лишь то, что сознательно, другими словами, что психический акт начинается с момента его появления в сознании и кончается с переходом в бессознательное состояние, – до такой степени вкоренилось в умах людей, что перешло даже в разговорный язык образованных классов. Под гнетом этой привычки и мне случалось говорить о среднем члене того или другого рефлекса как о психическом элементе или даже как о психическом осложнении рефлекторного процесса, а между тем я, конечно, был далек от мысли обособлять средний член цельного акта от его естественного начала и конца» [1953, с. 131].

И что же из этого высказывания Сеченова должно следовать? Что рефлекторный акт целиком есть психический и что психология должна изучать и внешние проявления психических актов, т. е. моторные (психомоторные) действия? М. Г. Ярошевский, кстати, так это и понимает, заявляя, что «то, что обычно понимается под “психическим”, есть, по Сеченову, лишь “интегральная часть процесса”. Психология же должна изучать цельный процесс» [1958, с. 75].

Какова же, по Сеченову, архитектоника психического акта? Подобно нервному, психический акт имеет наряду с центральной фазой начальную и конечную, непосредственно соединяющие его с внешней средой. Триединый психический акт принципиально нерасщепим. Это своего рода монада. Стало быть, предметом психологического исследования как такового должен стать процесс, развертывающийся не в сознании (или в сфере бессознательного), а в объективной системе отношений, как мы бы сейчас сказали – процесс поведения (во времена Сеченова научного термина «поведение» еще не было).

Начальную фазу всего процесса составляют внешние влияния. Идея первичности внешних влияний является исходной для всех материалистических теорий. Из нее исходил и Сеченов. Но у него внешний импульс становится производящей причиной процесса, лишь превратившись в чувствование. Только в качестве чувствования он способен детерминировать целостный процесс, который завершается действием, обращенным на предметный мир.

Главными психическими элементами, по Сеченову, являются, таким образом, чувствование и действие, а принципом построения поведения – согласование действия с выполняющим сигнальную роль чувствованием. …Психическое – один из уровней сигнальной регуляции поведения.

[Ярошевский, 1976, с. 237–238].

Основной смысл рассуждений Сеченова о среднем звене психических актов, совершающихся по типу рефлексов, состоит в том, что оно является не самостоятельным явлением, как считалось в то время, а необходимой частью рефлекса как интегрального процесса. Он считает невозможным оторвать сознательный элемент от своего начала – внешнего импульса и конца – поступка, вырвать из анализа целого, созданного природой, середину и противопоставить психическое материальному.

Отсюда И. М. Сеченов считает, что психические акты, «проявляющиеся чувством, ощущением, представлением, невольным или произвольным движением», по аналогии с нервными актами, должны рассматриваться как процессы, имеющие начало, течение и конец. «…Как основа научной психологии мысль о психической деятельности с точки зрения процесса, движения, представляющая собою лишь дальнейшее развитие мысли о родстве психических и нервных актов, должна быть принята за исходную аксиому… Принятая как проверочный критерий, она обязывает психологию вывести все стороны психической деятельности из понятия о процессе, движении» [1953, с. 141].

Сеченов писал: «Научная психология по всему своему содержанию не может быть ничем иным, как рядом учений о происхождении психических деятельностей» [1953, с. 145]. Здесь следует учесть замечание М. Г. Ярошевского [1976, с. 237], что «происхождение» у Сеченова означало не генезис, а протекание процесса, его совершение.

Что же, по мнению И. М. Сеченова, должна изучать психология? Он ставит перед этой наукой три задачи:

«психология должна изучать историю развития ощущений, представлений, мысли, чувства и пр.», т. е. их причинную обусловленность;

«изучать способы сочетания всех этих видов и родов психических деятельностей друг с другом, со всеми последствиями такого сочетания…»;

«изучать условия воспроизведения психических деятельностей» [1953, с. 143–144].

При этом он вновь подчеркивает, что первая задача (изучение истории возникновения отдельных психических актов) должна включать в себя и начало их, и внешнее проявление, т. е. двигательную реакцию, куда относится и речь. При решении второй задачи необходимо тоже обращать внимание на то, что делается с началами и концами отдельных психических актов. Наконец, в рамках третьей задачи должны изучаться условия репродукции цельных актов, а не одной их середины.

Понимание И. М. Сеченовым воли. К вопросу о механизме сознательных (произвольных) движений Сеченов в работе «Кому и как разрабатывать психологию» вернулся еще раз в самом ее конце.

Прежде всего, следует отметить, что, по Сеченову, всякое произвольное движение есть движение, заученное под влиянием условий, создаваемых жизнью. У ребенка, при его рождении на свет, имеются только непроизвольные движения. В ходе же заучивания он приобретает возможность (умение) управлять тем, что дано ему от рождения. В частности, рассматривая ходьбу, Сеченов писал: «…то, что мы называем заучением, не есть создание вновь целого комплекса движений, а лишь регуляция прирожденных, применительно к почве, по которой происходит движение. Регуляция же эта, как показывает физиологический анализ, заключается в выяснении тех ощущений, которыми сопровождается передвижение по твердой поверхности, служащей опорою для ног» [1953, с. 151]. Таким образом, овладение произвольными движениями осуществляется человеком на основе анализа кинестезических ощущений.

Сеченов писал, что «воля властна далеко не в одинаковой степени над разными формами произвольных движений» [1953, с. 173]. Иногда она является как бы совсем полновластной (например, сгибание или разгибание руки); в других случаях произвольное движение возможно, или по крайней мере значительно облегчается, только в присутствии какого-нибудь привычного внешнего условия (сведение зрительных осей при смотрении на предмет; глотание, когда есть что проглотить); и, наконец, есть случаи, где воля властна лишь над самою поверхностью явления (мы не можем бесконечно долго произвольно задерживать дыхательные движения).

И. М. Сеченов считал, что «все произвольные движения как заученные или представляющие род искусственного воспроизведения натуральных (данных от рождения) актов (например, произвольное глотание или произвольное дыхание) приобретают от частоты повторения характер привычных движений» [1953, с. 173]. «Этой-то привычностью произвольных движений и объясняется для физиолога то обстоятельство, что внешние импульсы к ним становятся тем более неуловимы, чем движение привычнее. Эта же неуловимость внешних толчков к движению и составляет, как всякий знает, главный внешний характер произвольных движений» [1953, с. 174]. Таким образом, Сеченов по-прежнему подчеркивает рефлекторный характер произвольных действий. Но, с другой стороны, он пишет, что «воля властна в каждом отдельном случае вызывать ее [ходьбу. – Е. И.], останавливать на любой фазе, ускорять и замедлять, но в детали механики она не вмешивается, и физиологи справедливо говорят, что именно этому-то обстоятельству ходьба и обязана своей машинальной правильностью» [1953, с. 174]. Выходит, что для запуска (инициации) произвольных движений внешние толчки и не нужны, их заменяет воля.

Сеченов пишет, что человек может делать в осуществляемые сочетанные движения произвольные вставки (трясти при ходьбе ногами, ходить спиной вперед, извращать слоги в речи и пр.), и импульсы к таким вставкам идут из воли, но возможность вставки дается только упражнением, приводящим к формированию привычки.

Что же касается человека, то относительно него еще и теперь не изжито представление о «свободе воли», вкоренилось убеждение, что в человеке есть нечто, не обусловленное объективными, вне его лежащими причинами. При этом нередко имеется в виду не временная трудность исследования, а принципиальная невозможность полного детерминирования явлений психической жизни. Это убеждение распространено и среди некоторой части ученых, замаскированное утверждением своеобразности психических явлений.

[Шорохова, Каганов, 1963, с. 92].

Прежде чем перейти к психологической стороне вопроса о произвольных двигательных действиях, Сеченов делает следующее резюме:

1. Все элементарные формы движений, заучиваемые в детстве, становятся подчиненными воле уже после того, как они заучены.

2. Чем заученнее движение, тем легче подчиняется оно воле, и наоборот (крайний случай – полное безвластие воли над мышцами, которым практическая жизнь не дает условий для упражнения).

3. Власть воли касается только начала, или импульса к акту, и конца его, а также усиления или ослабления движения; само же движение происходит без всякого дальнейшего вмешательства воли, будучи повторением того, что делалось многократно в детстве, «когда о вмешательстве воли в акт не может быть и речи» [1953, с. 177].

Из этих рассуждений не ясно, являются ли любые выученные движения произвольными (как быть с условными двигательными рефлексами?), что значит «выученными» – выучивание происходит при участии воли или без нее, и конечно, что такое воля сама по себе, которая может вмешиваться в осуществление движений – запускать и останавливать их, ускорять и замедлять.

Определения воли Сеченов в данной работе не дает (напомню, что в «Рефлексах…» он под волей понимал самосознание), но, ожидая возражения против своего понимания ее роли в заученных движениях, он пишет: «Кого уверишь в самом деле, что первый наш вывод всецело приложим и к движениям, заучаемым в зрелом возрасте, например, к ручной художественной или ремесленной технике, где заучение совершается под влиянием ясно сознаваемых разумных целей и где от доброй воли самого учащегося зависит успех дела».

Действительно, неужели держание ложки и поднесение ее ко рту и другие бытовые навыки вырабатываются как у взрослого, так и у ребенка без участия мотивации, а следовательно, без наличия желания, цели, без представления о том, что человек хочет сделать? Сеченов пишет, что при всяком заучивании нужно:

1) чтобы рука обладала определенными функциональными возможностями: повернуться в любую сторону, сгибаться и разгибаться и т. д. (воля здесь властна только в запуске, остановке, усилении и ослаблении, и только);

2) чтобы она слушалась во всех этих движениях глаза, т. е. чтобы движения осуществлялись под зрительным контролем;

3) чтобы человек умел подражать показываемой ему форме движения;

4) чтобы человек умел отличать правильное движение от неправильного;

5) чтобы он упражнялся длительное время под контролем правильного образа движения.

Сеченов считает, что во втором и третьем пунктах воля не нужна, а это весьма спорно: зрительный контроль за демонстрируемым движением требует произвольного внимания, кроме того, разве человек не должен перевести произвольно зрительный образ в схему движения?

Следует обратить внимание на четвертый и пятый пункты в перечислении Сеченовым условий заучивания. Это необходимость иметь правильный образ (эталон заучиваемого действия, с которым происходит сравнение того, что получается). А наличие такого образа значительно усложняет рефлекторный механизм управления произвольными действиями, включает в него и психический компонент (внешнюю «обратную связь»).

По Сеченову, воля играет важную роль только при воспроизведении новой формы движения, которой человек не владел до начала обучения. Дальнейший же процесс заучивания, т. е. формирование двигательного навыка (запоминание последовательности движений, установление зрительного контроля), от воли совершенно не зависит [1953, с. 179]. Однако с этим согласиться трудно, так как упражнение, как писал позже Н. А. Бернштейн, это внесение постоянной коррекции в разучиваемое действие, которая происходит и сознательно.

Собственно, вопреки своему утверждению, об этом пишет и сам Сеченов: «Как можно втиснуть, – продолжает Сеченов, – бесконечно разнообразную картину произвольности человеческих действий в такую тесную безжизненную рамку, как наш третий вывод? Воля властна пускать в ход в каждом данном случае не только ту форму движения, которая ему наиболее соответствует, но любую из всех, которые вообще известны человеку. Мне хочется плакать, а я могу петь веселые песни и танцевать; меня тянет вправо, а я иду влево; чувство самосохранения говорит мне: “стой, там тебя ожидает смерть”, а я иду дальше. Воля не есть какой-то безличный агент, распоряжающийся только движением, – это деятельная сторона разума и морального чувства, управляющая движением во имя того или другого и часто наперекор даже чувству самосохранения. Притом в деле установления понятия о воле вовсе не важно то, вмешивается ли она в механические детали заученного сложного движения, а важна глубоко сознаваемая человеком возможность вмешаться в любой момент в текущее само собой движение и видоизменить его или по силе, или по направлению. Эта-то ярко сознаваемая возможность, выражающаяся в словах “я хочу и сделаю”, и есть та неприступная с виду цитадель, в которой сидит обыденное учение о произвольности» [1953, с. 177–178; выделено мною. – Е. И.].

Впрочем, И. М. Сеченов, который по праву считается основателем материалистического понимания воли и произведения которого являются излюбленным источником цитат для тех, кто стоит на тех же позициях, понимал данную проблему совсем не так однозначно, как это зачастую представляют себе его последователи. Мысли И. М. Сеченова о воле редко цитируются полностью, и, что самое главное, их смысл остается не до конца понятным, так как его высказывания можно трактовать по-разному, подкрепляя противоположные воззрения на волю различными его цитатами. Неудивительно, что на И. М. Сеченова опираются как В. Э. Чудновский, отстаивающий мотивационную теорию воли, так и А. Ц. Пуни, рассматривающий волю как самостоятельное психическое явление, в одном ряду с интеллектом и чувствами. И действительно, с одной стороны, И. М. Сеченов пишет: «Ни обыденная жизнь, ни история народов не представляют ни единого случая, где одна холодная, безличная воля могла бы совершить какой-нибудь нравственный подвиг. Рядом с ней всегда стоит, определяя ее, какой-нибудь нравственный мотив… Даже в самых сильных нравственных кризисах, когда, по учению обыденной психологии, воле следовало бы выступить всего ярче, она сама по себе действовать не может, а действует лишь во имя разума или чувства» [1953, с. 181]. Отсюда вроде бы И. М. Сеченов признает наличие воли, которая взаимодействует с мотивом при управлении поведением. А с другой стороны, он же пишет: «В обыденной жизни говорят так: человек этот должен был обладать двумя вещами: сильно развитым моральным чувством… и сильным характером или сильной волей; и к этому прибавляют даже, что чем сильнее жизненная борьба, тем сильнее воля у человека, который выходит из нее нравственно чистым. Так толкуют люди, и мы до такой степени свыклись с последней мыслью, что она кажется нам непоколебимою. Но правда ли это? Ведь если я вступаю в борьбу нравственно чистым и выхожу из нее таким же, не достаточно ли снабдить человека, вместо суммы чувство + воля, одним только нравственным чувством в усиленной степени?» [1953, с. 181]. Или: «Безличной, холодной воли мы не знаем; то же, что считается продуктом ее совместной деятельности с разумом и чувством, может быть прямо выводимо из последних [курсив мой. – Е. И.]» [1953, с. 181]. Это высказывание И. М. Сеченова можно понимать так, что воли как самостоятельного психологического феномена, существующего и управляющего поведением человека наряду с разумом и моральными чувствами, нет. В другом месте Сеченов практически отождествляет волю с желанием, говоря о том, что они имеют одинаковый характер.

Таким образом, говоря о воле, И. М. Сеченов в одном случае акцентирует внимание на том, что воля является личностным образованием («силой воли»), а в другом случае он понимает волю как механизм управления движениями (их запуска, остановки, регуляции параметров движений), исключая внутреннюю биомеханику движений, которая осуществляется как хорошо оглаженная работа машины без участия воли.