Читать книгу Психология и физиология. Союз или конфронтация? Исторические очерки - Е. П. Ильин - Страница 13

Как отмечает Е. А. Будилова, задача «создать экспериментальный метод изучения психической деятельности, соответствующий материалистическому монизму рефлекторной теории, – не была поставлена руководителями русских психологических лабораторий. Современники Сеченова не оценили методологического значения его рефлекторной теории, с одной стороны, и переоценили самый факт введения эксперимента в психологию – с другой… В результате были смещены цели экспериментальных исследований, обойдена задача изучения рефлекторных процессов. Поэтому, сталкиваясь с рефлекторными актами в психометрических опытах, экспериментаторы даже не пытались анализировать эти реакции с позиции рефлекторной теории» [а это обязательно? – Е. И.].

«Разработке объективных методов психологического эксперимента, пишет далее Будилова, мешало то, что психологи не могли опереться на физиологию. Изучение физиологических закономерностей работы коры больших полушарий головного мозга являлось важнейшей задачей дальнейшего прогресса науки. В то время физиология сама еще не знала объективного метода экспериментального изучения высшей нервной деятельности человека и животных. Создание такого метода становилось насущной потребностью науки о мозге. Эта задача была решена уже в новом веке трудами И. П. Павлова» [1961, с. 351].

Элиот Фрост (Е. Frost, 1912) сделал сообщение о европейских физиологах, которые пришли к радикально новому взгляду на сознание. Эти физиологи, в том числе и Жак Лёб… провозгласили психологические концепции «суевериями» и не нашли места сознанию животных при объяснении их поведения.

Еще важнее для нас редукционистские призывы этих европейских физиологов и некоторых психологов. Разум можно устранить из сферы психологии двумя способами, которые отличаются друг от друга и которые не следует смешивать. Программа физиологов, в том числе и И. П. Павлова… и психологов, например Макса Мейера… призывала свести психические понятия к нейрофизиологическим процессам, предположительно лежащим в их основе. Можно было бы убирать психические понятия из науки по мере того, как выяснялись бы материальные причины, которые и обозначают эти менталистские термины. Другая программа отказа от разума находилась тогда в зачаточном состоянии, и на протяжении последующих лет ее часто путали с редукционизмом. Она утверждала, что психические понятия следует заменить поведенческими, которые, в свою очередь, нельзя свести к механистическим физиологическим законам, лежащим в их основе.

[Лихи, 2003, с. 254]

Эта глава посвящена рассмотрению того, насколько справедливы слова Е. А. Будиловой (а они отражают господствовавшую в советское время и сохраняющуюся до сих пор оценку роли учения об условных рефлексах для психологии). Удалось ли И. П. Павлову создать универсальный экспериментальный метод изучения психической деятельности, позволивший психологии опереться на физиологию?

Научная деятельность И. П. Павлова многогранна и не поддается однозначной оценке. Связано это не только с его взглядами по тем или иным вопросам, опубликованным в научной печати, но и с задним фоном этих публикаций, в качестве которого выступали его рассуждения на заседаниях его сотрудников, получивших название «Павловских сред». Его ученик академик Л. А. Орбели говорил по этому поводу: «Многого из того, что он продумал и высказал в отдельных частных беседах, он не высказывал в своих публичных и печатных выступлениях» [1964б, с. 251]. Отсюда, при чтении того и другого, формируется представление о двух Павловых, порой различно смотрящих на взаимоотношения физиологии с психологией. Если, читая протоколы «павловских сред», видишь динамику взглядов Павлова в пользу смягчения его отношения к психологии, то, читая опубликованные им работы, видишь другое – упорную веру Павлова на протяжении 30 лет во всемогущество своего метода условных рефлексов в познании психики. Какой же образ Павлова как ученого является истинным?

В развитом им учении о высшей нервной деятельности есть и положительные, и отрицательные моменты. В этом учении в основном раскрыты некоторые нейрофизиологические закономерности работы головного мозга, но вопреки его предупреждению об опасности экстраполирования на человека закономерностей, выявленных на животных, отечественные физиология и психология не прислушались к этому совету и факты, добытые в павловской школе на животных, долгое время без всяких оговорок использовались и при объяснении поведения и психической деятельности человека. Больше того, учение о высшей нервной деятельности (вместе с основным методическим приемом ее изучения – выработкой условных рефлексов) после павловской сессии в 1950 году было объявлено официальным курсом советской науки и стало обязательным для преподавания в вузах, а всякие «уклонисты» и инакомыслящие подвергались не только беспощадной критике, но и репрессиям.

Конечно, у И. П. Павлова были и другие значительные достижения, кроме выявления условнорефлекторного механизма поведения, и совершенно прогрессивные взгляды, получившие в наше время признание и психологов, и врачей. Одним из них является его положение о единстве психического и соматического: «…для истинно научного понимания наших нервнопатологических симптомов и успешной борьбы с ними нужно расстаться со столь вкоренившимся в нас отграничением психического от соматического» [Павлов, 1951, с. 581]. Это его положение получило реализацию в одном из направлений медицинской психологии – психосоматике.

Общие установки Павлова были бескомпромиссно объективными и материалистическими. Он разделял веру позитивистов в объективный метод как краеугольный камень естественной науки и, следовательно, отвергал любые ссылки на разум. Павлов (1903) писал: «Для натуралиста все – в методе, в шансах добыть непоколебимую, прочную истину; и с этой только, обязательной для него, точки зрения душа, как натуралистический принцип, не только не нужна ему, а даже вредно давала бы себя знать на его работе, напрасно ограничивая смелость и глубину его анализа». И. П. Павлов отвергал любые призывы к активному внутреннему агенту, или разуму, и призывал к анализу окружающей среды: необходимо объяснять поведение без каких-либо ссылок на «фантастический внутренний мир», ссылаться только на «влияние внешних стимулов, их суммацию и т. д.» Его анализ мышления носил атомистический и рефлексивный характер. «Весь механизм мышления состоит в выработке элементарных ассоциаций и в последующем формировании цепей ассоциаций». Его критика неатомистической психологии не ослабевала ни на миг. Он воспроизводил эксперименты В. Келера на обезьянах, чтобы продемонстрировать, что «ассоциация – это знание, мышление и интуиция». Павлов подробно разбирал и критиковал концепции гештальтистов. Он считал их дуалистами, которые «ничего не понимали в своих собственных экспериментах».

[Лихи, 2003, с. 243].

Существен вклад Павлова в изучение физиологических основ индивидуальных различий человека и животных (учение о свойствах нервной системы и их связь с типами темперамента). Учение об условных рефлексах внесло вклад в теорию научения, что признают и зарубежные психологи. Однако они же отмечают, что его анализ мышления носил механистический, атомистический и рефлексивный характер.

Страстная натура И. П. Павлова часто приводила к неоправданно завышенным стремлениям, что особенно проявилось в желании объективно изучать психические явления не только животных, но и человека. Его многие оптимистичные высказывания-прогнозы принимались за истину в последней инстанции. Признавая психологию как науку, он рьяно боролся со всеми направлениями психологии, которые противоречили его взглядам и установкам. В почете у него были только психологи-ассоцианисты. Стремление Павлова найти физиологическое объяснение психическим явлениям можно только приветствовать. Но объяснять психические явления – это одно, а подменять их физиологическими явлениями – это другое.