Читать книгу Драма моего снобизма - Эдуард Гурвич - Страница 11

«…Я нажала на газ и уехала. Много кто уехал», – как-то заметила в своём коротком эссе Ксения Соколова. Да, это правда. Много кто «уехал». Кого-то вынудили. Кому-то власть не мешала, но надоела. У кого-то были лишь эстетические разногласия. Кто-то получил за границей работу… Кто-то ради мужа, жены, детей, ради свободы, чтоб жить и наслаждаться, а не бояться… Можно продолжить до бесконечности. Много вариантов. Новодворская же выписала себе предписание: не уезжать ни при каких условиях, не эмигрировать… Но я о другом. О нас. О поколении на десять лет старше Новодворской. Как это так случилось, что мы оставили её в 1969-м? Мы, закончившие МГУ и уже работавшие в газетах, журналах, издательствах, вступившие в творческие союзы? Тот же Слава Бэлза, товарищ студенческих лет, стал самым известным в стране музыковедом, профессором, лауреатом многих премий, добился всего, чего хотел и совсем недавно умер в почёте. Могу назвать ещё имена такого масштаба… Но как так вышло, что никто из нас тогда не вступился за 19-летнюю девочку? И при молчаливом несогласии отдали её на растерзание органам, режиму? Мы жили и не тужили, а она от пыток в психушке стала седой в 22 года. За что её терзали? За листовки? За стихотворение? Чего испугалась вооружённая до зубов Держава? Безоружную девочку, не сделавшую ни одного выстрела? Давайте подумаем ещё раз только об этом… И вот теперь, нам, защитившим диссертации, сделавшим карьеру, покинувшим Россию, надо признаться себе, что мы конформисты? Может, потому смерть Новодворской мы приняли неожиданно болезненно? Главная новость Рунета. Вот реакция моих близких из Москвы: «я узнала и вскрикнула», «она стояла, как часовой, на границе», «мы привыкли, что она есть», «пока она жила, были критерии»….

Но что изменилось в нас? А ничего. Очухавшись от печальной вести, мы кинулись в свои архивы, фотоальбомы, стали вспоминать… На одном «Снобе» число постов, посвящённых смерти Новодворской, перевалило за десяток в течение дня. Признаюсь, и я на следующий день из пригорода вернулся домой, чтобы отыскать интервью, которое взял у Валерии Ильиничны в январе 2001-го. И вот тоже рассказываю тут на «Снобе», как в один из моих приездов в Москву мы с 13-летним сыном случайно оказались на Пушкинской площади в момент, когда Новодворская стояла у памятника поэту с плакатом-протестом против войны в Чечне. Одна-одинёшенька, в холодный зимний день.

А ведь вспоминать мне надо не об этой встрече, которая поднимает меня в собственных глазах, а о страхе, который я испытывал, когда подошёл к ней и попросил интервью для русскоязычного американского альманаха «Панорама», корреспондентом которого был. О том, что сделал над собой усилие, чтобы не показать сыну, что панически боялся: а вдруг меня не выпустят из Шереметьево…. Вместе с сыном мы пришли к Валерии Ильиничне на следующий день в помещение там же на Пушкинской, из которого уже выпихивали «Новый мир». Помню её остроумный ответ на мой вопрос: при каких условиях она пошла бы политическим советником нового президента, приславшего ей новогоднее поздравление. Помню её фразу, которая и стала заголовком опубликованного в «Панораме» того интервью: «Стыдно жить в такой стране!» Но в том-то и дело, что она жила в России, бесстрашная и неподкупная! Не скрою, я хотел привить инъекцию сыну и не раз заводил разговор о бессмысленности отдавать свою судьбу борьбе с Режимом. Как мне казалось тогда, Новодворская с её эрудицией, талантом публициста, историка, учёного – пример нереализованного в жизни. В самом деле, за что она боролась? За права человека? Да нет, в конце концов, выяснилось, что для неё права – вопрос элитный. И не все и не всем поголовно их следует предоставлять. Так что борьба за права для неё – лишь вопрос тактики. Стратегически же она боролась за уничтожение Советского Союза. Ни больше ни меньше. Ничего себе! И результата, строго говоря, достигла: Советский Союз развалился. Жизненная цель выполнена. Это почище диссертаций, карьер, ненаписанных научных трудов… Другое дело, что империя пробует возродиться. Но это уж не от неё зависело. Это заслуга рабского электората, который она клеймила до последнего своего дня. Вот такая история.

Теперь о частной жизни. В своей книге «Дерзкие параллели» я писал о женщинах калибра Новодворской. Эмма Голдман, Айн Рэнд, Ханна Арендт не уступали преступному режиму, не шли на сговор и уступки, но и благоразумно не заводили семью, детей… Что позволяло им придерживаться крайних взглядов. Они исходили из того, что диктаторские режимы возможны лишь благодаря покорности электората, уступкам граждан, соглашавшимся ради безопасности близких сотрудничать с властью…

Новодворская не вышла замуж, осталась бессребреницей, отказалась от карьеры, от должностей, была неуступчивой, хотя власть готова была с ней договориться. Она выбрала свободу говорить рабам, что они рабы… Её не пускали в главные СМИ, на центральные телеканалы, но её читали на сайте «Грани», слушали по радио «Эхо Москвы» (откуда прогнали незадолго до смерти). Она вела колонку «The New Times». Последние пару лет приезжала на видеозаписи к Боровому, нещадно опаздывая к выходу в эфир… В этом дуэте она солировала со своим образованием и талантом публициста. Это всё. Но голос её непостижимым образом был слышен. И это стало ясно теперь, когда он исчез. Валерия Ильинична Новодворская останется в истории выдающейся женщиной.

Ну, и наконец, последнее. Почему же нам должно быть стыдно? Отвечу так. В том числе и потому, что все теперь хотят отметиться в лучах её посмертной славы. Включая автора этих строк, и даже… президента страны, приславшего соболезнование из Латинской Америки. Оказывается, есть что сказать теперь тем, кто молчал, когда её пытали подкожными инъекциями кислорода и бор-машиной, когда доблестные органы боролись с ней, сажали и выпускали её, шельмовали, игнорировали, отлучали. Все мы хотим теперь отметиться, хотя при жизни спорили, высмеивали, терпели, использовали…. Единственный, кто имеет право погреться в этих лучах её посмертной славы – К. Боровой. Он и греется. А нам стыдно, господа.