Читать книгу Там, где нас. Непутёвые-путевые очерки - Эдуард Леонидович Резник - Страница 8

Майами говорит по-испански. Английский язык здесь кажется пережитком.

– Что это? – указывая на наш перерытый багаж, интересуюсь я у миловидной таможенницы.

– Испаньол? – улыбается та.

– Какой испаньол? Чемодан!

И она начинает что-то лопотать с андалузским наречием, обзывая меня то сеньором, то «парфовором».

Между тем перекусанный надвое замок прилеплен к чемодану скотчем вместе с форменным бланком службы безопасности аэропорта.

Отворачиваюсь от бестолковой собеседницы, склонной к длинным монологам на непонятном языке, и спрашиваю гида:

– Что это такое?!

Гид зачитывает: «Дорогой мистер. Ваш багаж подвергся… Приносим глубокие и искренние…»

Обхожу группу с естественным вопросом:

– У кого-нибудь ещё?

Выясняется, что нет, мы такие одни.

– За что они копались в наших вещах? – недоумеваю я.

– За твою бандитскую рожу! – говорит жена. – Скажи ещё спасибо, что не в тебе!

– Грациез, – говорю я таможеннице и отхожу от неё бочком, поскольку самокопание считаю делом сугубо личным.

– Перекусим в «Макдоналдсе», переспим в гостинице – и спозаранку на корабль! – вещает экскурсовод.

– А погулять? – вопрошает группа.

– После шести – не советую. Я же вам объяснял…

– Но мы хотим достопримечательностей!

– Больницы? Морг? Вам каких?

И все сходятся во мнении, что «Макдоналдс» подойдёт.

Рассвет мы встречаем уже в порту.

Двенадцатиэтажный лайнер поражает воображение. По причалу бегают восторженные туристы – визжат, наскакивая друг на друга, обнимаются.

«Вот это нам!.. Вот это наше!.. Вот это да!..»

Громадина недвижимо стоит на воде. А твердь ходит ходуном, и меня укачивает.

– Это визуальный обман, – разъясняет мне всеведущая супруга. – Твой мозг ассоциирует корабль с движением, но корабль-то статичен, и поэтому мозг проецирует движение на причал. Понимаешь?.. Корабль стоит, а ты как бы плывёшь… Вот когда он поплывёт, тогда ты начнёшь…

– Блевать? – угадываю я.

– Возможно. Но не в том суть. Всё дело в проекции. Понимаешь?

Когда жена увлечена психотерапией, остановить её невозможно. Мелочи значения не имеют – важна суть.

– Что-то мне нехорошо, – облизываю я пересохшие губы. – Останови-ка землю, я, пожалуй, сойду…

И жена от слов с удовольствием переходит к делу. Она хватает меня за локоть и начинает раскачивать.

– Надо обмануть твой мозг! – приговаривает при этом она. – Если он подумает, что ты уже на корабле, то прекратит проецировать движение на землю, и тогда…

– Я блевану!

– Нет, наоборот, тогда ты будешь…

– Сейчас! – пытаюсь я вырваться.

Но жена настаивает:

– Нет, мы его перехитрим. Вот увидишь! Он подумает, что ты уже там, но ты-то будешь ещё тут, и тогда…

Я уже сглатываю тягучую слюну, а жена всё взбалтывает меня, давая установку:

– Представь, что ты на корабле. Шторм девять баллов! Представил?

– У-у-у-угу!

– А теперь оглянись! – отталкивает она меня, лишая опоры. – Ты на земле! И она тверда!

И я действительно оказываюсь на земле.

– Твой дурацкий мозг невосприимчив к Фрейду! – разочарованно вздыхает мой персональный психоаналитик.

– Какой-то он у вас совсем зелёненький, – замечает поклонница Джорджа Клуни, встретив нас на таможне.

– А по-моему, хороший цвет… – похлопывает меня по щеке жена. – Смотрите, как он выгодно подобрал его к рубашке…

– Ну и как вам?! – согруппница влюблённо оглядывает лайнер.

– Спасибо, – отвечаю, – уже лучше.

Сто тысяч тоннажа, триста метров длины, семьдесят – высоты, и полторы тысячи персонала встречают пассажиров жаркими объятиями и экзотическими коктейлями.

– А где прейскурант? – волнуется группа.

– Забудьте вы о деньгах! – истерично посмеивается гид. – Пейте, кушайте, гуляйте!

– И что, с нас не востребуют денег?

– Какие деньги! Вы в раю! И его врата открываются магнитными карточками, что развесили вам на шеи.

– Ну так это ж совсем другое дело! – ревёт толпа и кидается в бар.

Приторно-улыбчивый персонал суёт, пихает и втискивает в руки новоприбывших свежие коктейли, виртуозно подменяя пустые стаканы полными.

– Бесплатно?! – спрашиваю я разодетую в перья и блёстки мулатку, настойчиво подсовывающую мне уже третий бокал. – Итц фри?!

– Фри, фри! – уверяет меня девица. – Добро пожаловать! Велком ту «Карнавал Либерти». Развлекайся! Инджой!

– Вы уверены?

Мулатка по-воловьи блымкает наклеенными ресницами.

И я оборачиваюсь к жене:

– Я им не верю.

– Пей! – толкает меня жена. – Не ставь нас в неловкое положение.

– Но я больше не могу!

– Пей! Мне за тебя стыдно. Скажут, понаехали…

– А если я не хочу!

– Все пьют, и ты будешь. Чтобы мне не пришлось за тебя краснеть!

Отдуваясь, я пью.

А после красивого приёма начинаются некрасивые сцены.

– Можно вашу карточку? – тянутся к нашим наивным шеям ласковые руки гостеприимных работниц.

– Но позвольте, это же рай!

– Рай, рай… не сомневайтесь… – подтверждают официантки, придвигаясь к клиенту вплотную. – А теперь давайте карточку, – интимно шепчут они и, когда обезволенный выпивоха оплывает, стремительно проводят кредиткой меж своих грудей, где у них установлен считывающий аппарат.

На прощание обобранному гостю летит воздушный поцелуй и игривое «Инджой!».

А в дальнем углу согруппники уже тихо и слаженно мутузят гида.

Тот не сопротивляется.

– Попили? – спрашиваю задумчивую жену.

– Ничего, – говорит она, – потом отъедим.

Обегав лайнер от и до в компании трёх тысяч таких же счастливчиков и отметившись во всех снейк-барах, мы наконец обживаем каюту.

Я исследую матрас, жена – санузел.

В динамиках титанически страдает Селин Дион. В телевизоре Кейт Уинслет изображает на носу «Титаника» ласточку.

– К чему эти параллели? – раздражаюсь я.

– Ты это о чём?

– Ну вот этот вот «Титаник». Всюду сплошной «Титаник»! Они что, считают это забавным?

– Это романтично, – отзывается жена, шумно тестируя слив.

– Романтично? Тонуть в Атлантике и драться за шлюпки, по-твоему, романтично?! И вот эта уходящая под воду рука… Что это?

– Это любовь.

– Это идиотизм!.. Кстати, ты не видела спасательные жилеты?

– В шкафу на верхней полке.

В дверь к нам стучат. Открываю. Чернокожий стюард, вежливо справившись о моём самочувствии, втаскивает багаж.

Чемоданы перерыты сверху донизу!!!

– Да что ж такое-то!.. Уот зис?! – гневно обращаюсь я к стюарду.

– Что-то не так? Самсинг вронг?

– Йес! – говорю. – Лук!.. – И тычу в распоротое чрево багажа, из которого вываливаются скомканные внутренности.

– Не волнуйтесь, всё в порядке, – улыбается парень. – Донт вори, итц окей.

– Итц нот окей! Или вы что думаете, я террорист?

Стюард пожимает плечами:

– Мэйби…

– Ай эм нот! – вскипаю я. – Ай эм нот террорист анд нот скинхэд! – шлёпаю себя по выбритой лысине. – Я люблю блэк пипл.

– Окей, окей… – пятится стюард задом.

– Так почему же мне перерыли багаж, а? Пурква?!

От волнения я не замечаю, как перехожу на французский.

– Ай донт ноу, – божится парнишка и спешно выскальзывает за дверь.

– Ты слышишь, в нас опять копошились!

– Привыкай. Я же привыкла.

– К чему?!

– К твоей бандитской роже!

Не успеваю я встать на защиту своей внешности, как в динамиках врубается сирена.

– Ну всё! – кричу. – Допелись, гады! Докаркались!..

И рву дверки шкафа на себя, отчего спасательные жилеты как по команде дружно вываливаются на пол.

– Тихо! – выскакивает из ванной жена. – Дай послушать!

– Что?! Что ты хочешь услышать?! – копошусь я в тесёмках. – Чего тебе тут непонятного?! Тонем мы, то-нем!

– В порту?!

– В гробу! В этом шикарном плавучем гробу!.. Чёрт, как это надевают?!

И жена зажимает мне рот ладонью:

– Тише, я же ничего не слышу!

Покрывая завывания, в динамиках стрекочет женский голосок.

– Они говорят, нам конец! – кричу я. – Вот, теперь уже и на испанском…

– Может, будет по-русски?

– А может, подождём идиша?!!

– Но они же что-то говорят…

И тут я выглядываю за дверь и ужасаюсь…

Сонмище людей в спасательных жилетах заполонило узкий коридор, а из кают всё ползут и ползут будущие утопленники.

– Это всё! – обращаю я к жене побледневшее лицо.

– Что ты там увидел?!

– Только без паники! – хватаю её за руку. – Главное – не паниковать! Ты поняла? Не паниковать!

– Но что там? Что?

– Не знаю! Видимо, пожар! – И, пугаясь собственного предположения, кричу что есть мочи: – Не паникуй, я сказал!!!

А затем трясущимися руками насаживаю спасительный хомут на неё, на себя, и мы выскакиваем из каюты, окунаясь в людскую кашу.

– Туда! – вскидывая руку, бросаюсь я в противоположную общему движению сторону.

На фоне сирен английская речь перемежается испанской, немецкой, итальянской…

– Сволочи! Ни слова по-русски, гады!

Расталкиваем китайскую шелупонь. Лавируем меж коренастых мексиканских буйков с бритыми загривками. Петляем, огибая скопления, и вновь упираемся в чьи-то потные спины…

Лифты заблокированы. По лестницам течёт человеческий фарш…

Персонал, что час назад втискивал нам коктейли, чудовищно серьёзен. Мулатка с блёстками на лице направляет толпу, приговаривая, как заведённая:

– Донт паник! Донт паник!

Забродившая людская масса густеет. В груди ощущается острая лёгочная недостаточность…

– Донт паник! – орудуя локтями, рвусь я вперёд и волочу за собой супругу. Оступившись на нижнем пролёте, она так и не сумела подняться.

– Донт паник!!! – реву, вырываясь на аварийную палубу…

А там улыбчивая белокурая девчушка славянского вида, с тоненькими ручонками ставит всех к стенке.

– Голубушка, родненькая! – бросаюсь я к ней. – Шлюпочку бы нам! Шлюпочку, милая!

И она отвечает мне лёгким рязанским оканьем:

– Не толпимся в проходе… К стеночке, господа… К стеночке…

– Скажите хоть, горим или тонем?!

– Тоже мне, шутник. Это же учебная тревога, пять минут – и вернётесь в свой бар. Вы, как я понимаю, оттуда?

– Туда… – выдыхаю я. – И поскорее…

Майами отчаливает по расписанию. Отплывает бесшумно, покачивая в вежливом прощании мачтами многочисленных яхточек и лодочек.

Мы на палубе.

Тёплый, но резкий пассат забивается в уши, в глотку и, вырывая оттуда звуки, безжалостно швыряет их чайкам. Чтобы быть услышанным, приходиться орать.

– Что мы тут делаем?! – подбрасываю я вопросы. – Зачем?! Куда?!

Но жена не ловит. Она задумчива.

– Я уже всё видел! Ради чего мы плывём?!

– Всё-таки нет в тебе романтизма…

– Чего?!

– Романтизма, говорю, в тебе нет… – В лице супруги проступает сожаление. – Разве тебе не хочется увидеть мир, пережить что-то новое?

И я принимаюсь брызгать доводами:

– Блевать – блевал!.. Тонуть – тонул!.. Чего ещё?!

Обвожу рукой горизонт, столпившихся на палубе «сокруизников» и продолжаю:

– Вода, небо, дармовая жратва и чужие лица. Что из этого ты не видела?!

– По отдельности – да. Вместе – впервые.

– И это, по-твоему, романтика?!

– Ты неисправим… Идём лучше в джакузи!

Прямо на корме в хлорных булькающих водах нежатся тела. Два тёмных, жирных – мужских и одно молочное, татуированное – женское.

Тела тянут пиво, отрыгивают короткими фразами. И мы присоединяем к ним наши.

– Эх, хорошо… – довольно щурится жена.

– Хорошо… – соглашаюсь я, любуясь белым шлейфом вспаханной винтами воды, что тянется за нами аж от самого Майами.

– …посреди океана, в джакузи…

– Да, – киваю, – чистый сюрреализм. Теперь каждую мысль буду начинать словами: «Вот сижу я как-то посреди океана в джакузи…»

– Ты снова чем-то недоволен?

– Нет. Всем. Вполне.

Рядом с лёгким всплеском опускаются ещё три тела: пожилое женское с вязанками фиолетовых вен, мужское дряблое с розовыми шелушениями и волосато-смолянистое в безразмерных линялых трусах.

Хлорная лужица выходит из берегов. Мы теснимся.

– Эх, хорошо… – отхаркиваю я пучок волос, прибившийся волной к зубам.

Жена невозмутима.

Пенка по краям болотца сюрреалистично сереет.

– Интересно, чего тут больше – хламидий, гонококков или спирохет? – говорю я, и жена молча встаёт и, осторожно перешагнув отмокающих, покидает джакузи.

– Да куда же ты? За микроскопом? Брось, давай ещё поплещемся!

Но она уже ныряет в душ и долго яростно трётся.

– Всё-таки нет в тебе ни капли романтизма! – сокрушаюсь я, подавая ей полотенце.

А вокруг вовсю кипят, дымят и скворчат желудочные страсти.

Закусочные ломятся. Голодающие не истощаются.

Жиры, белки и углеводы всыпаются в закрома отдыхающих конвейерами.

Майонез – везде, ибо еда должна скользить, иначе не влезет.

Да и маршрут, собственно, у всех один: от гамбургера – к пицце, через буррито и нудлс – в ресторан, оттуда десертом в бар – на пиво, и обратно, с коротким заходом в сортирную гавань, на новый круг.

Трогательная детская мечта «мороженого от пуза и умереть!» вот-вот сбудется.

Лежу на топчане… По липким губам побираются мухи…

Вздутость в теле. Пустота в голове. А вокруг – небо и океан.

– Надо идти на ужин, – вздыхает жена.

– У-ужин? – икаю я. – А-опять?.. И что там?

– Просто посидеть…

– А полежать?

– Нет, полежать нельзя…

– А если попросить?

– Говорю же – нет.

– Но, может…

– Вставай. Надо идти!

В итоге в ресторане мы даём желудку краткую передышку. Просто ещё два часа приторных улыбок и сонного ковыряния в компании сыто отдувающихся.

Между вторым и третьим нам подают румяного капитана, Луччано Кутуньо. Зал взрывается аплодисментами. Люстры дребезжат от восторженного свиста, улюлюканий, пропеллерами взвиваются над головами сотни обеденных салфеток.

Обласканный толпой морской волк хрипло затягивает «О соле мио» с попаданием восемь к десяти в мотив «Взвейтесь кострами».

– Если он такой же капитан, как и певец, – говорю, – то лучше нам спать на палубе в жилетах.

– Хорошо, – соглашается жена, – на палубу так на палубу.

И мы плотно усаживаемся в палубном баре.

Вечерний алкогольный бриз оборачивается утренней штормовой тошнотой.

– Это Гольфстрим? – раскачиваясь, постанываю я.

– Это перепой!

– А я говорю – это Гольф-стрим!

Двигаясь от стены к стене, я задеваю всех и вся, взрастающих на моём пути. В шторм, оказывается, я очень угрюм и дотошен.

Происхождение качки не даёт мне покоя, и, встретив возле каюты услужливо кланяющегося стюарда, я спрашиваю его, рисуя рукой волны:

– Это Гольфстрим?

– Йес, – кивает он.

– Вот видишь! – говорю жене. – И кто из нас прав?

– Скажи ему, что он пьян! – подступает та к парню. – Тел хим, хи из дранк!

– Ю дранк! – кивает «сервант».

– Их что, Дуров тут дрессирует?.. Ну-ка, тел ми, что это Гольфстрим!

– Гольфстрим, – соглашается стюард.

– Он алкоголик! – объясняет парню жена.

– Аль-ко-хо-лик! – повторяет улыбчивый юноша.

– Видишь, что чужие люди о тебе думают?

– Тоже мне, эксперт!.. А ну-ка, скажи ей, что это шторм!.. Итц сторм?

– Сторм.

– Съела?.. Ладно, френд, свободен… – хлопаю я парнишку по плечу.

И тот, ухмыляясь, повторяет:

– Сьвободьень.

– Фри, говорю, гоу!

– Фри, гоу! – смеётся он.

– Снимай кандалы, беги с галер, пока не наваляли!

– Дай уже человеку на чай! – вздыхает щедрая жена.

По вечерам отдыхающие нарядны и красивы. Днём же – голы и безобразны.

Ночные возлияния, проступающие наутро – общий бич. Их сгоняют в тренажёрном зале и вновь нагоняют в барах. Сгоняют, чтобы нагнать, и нагоняют, чтоб сгонять. И соскочить с этого вертела невозможно.

– Видимо, тут климат такой, – говорит муж поклонницы Джорджа Клуни, пытаясь вручную разомкнуть себе набрякшие вежды. – Экватор… муссоны… пассаты…

– И пиво, – подсказываю я.

– Тропики, понимаешь? – делает он вид, будто не слышит.

– И пиво!

– Мы даже не потеем. Ты заметил? Мы же тут совсем не потеем… – трёт он себе подмышку и суёт мне ладонь под нос.

– Да-да, – отшатываюсь, – это определённо климат!

– В нас застаивается влага. Вот послушай! – трясёт он руками свой напитый живот. Тот отзывается гулким бульканьем. – Это же надо как-то выводить… Что тут у нас мочегонное?.. Эй, камрад! – кричит он официанту. – Дай-ка нам скорей пива! – И тут же мне: – Пиво же мочегонное, верно?

Расы безуспешно копируют друг друга.

В таком сжатом мирке, как круизный лайнер, это особенно заметно. Европейцы жарятся на солнце, чтобы потемнеть, – и краснеют. Африканцы пудрятся, чтобы побелеть, – и сереют.

Белые танцуют хип-хоп, чёрные – вальс – те и другие неубедительны.

Суетность царит во взглядах, завистливо обшаривающих друг друга.

Темнокожие усердно пьют шотландский виски. Бледнолицые курят гаванские сигары.

Южане выпрямляют и обесцвечивают завитушки смоляных волос и путаются в строгих токсидо. Тогда как северяне заплетают свои жидкие белёсые волосишки мелкими косичками и в цветастых гавайках выглядят полнейшими идиотами.

И только весы с безжалостностью гильотины уравнивают цветную несхожесть. Фунтам всё едино.

– Сгоришь, – говорю я жене.

– Не каркай!

Она на топчане, я – подле.

– Но это же экватор.

– Не каркай!

– У тебя будут ожоги!

– Не каркай!

А к вечеру её знобит.

Она пьёт лекарство и, кутаясь в одеяло, говорит:

– Ну вот, накаркал!

– Завтра Ямайка, – вздыхаю, – и что ты будешь делать?

– Загорать!

– Обуглишься, сумасшедшая.

– Не каркай!