Читать книгу Сборник ЛитКульта 2019 - Эдуард Малыкин, Елена Шумара - Страница 3

Мэри, меняется ветер.

Новые дети

где-то под розовой вишней

кошке стригут усы.

Зонтик – раздутым скелетом.

Будущим летом

в доме ты станешь лишней.

Мальчик подрос, merci.

Ветер меняется, Мэри.

Меньше истерик.

Жалко рисуется «я же…»

в профиль. А жальче – в фас.

Детская – камера пыток?

Было. Забыто.

Спрятан на дно саквояжа

жёлтый кошачий глаз.

Листья дымят, окучены, свёрнуты по краям.

Птицам они наскучили. Птицы летят.

А я?

Я на скамье, подсудная, с перьями, но без крыл.

Стирная и посудная. Голос мой блёкл

и стыл.

Там, наверху, кольцованы, клювом находят клюв.

Детная, безотцовая, я третий день

не сплю.

Другость моя треклятая… Не различаю лиц.

Тысяча двадцать пятая в тесном строю

не-птиц.

Серая птичья клинопись маревна и пуста.

Писано: прежде вылупись, только потом —

летай.

Листья дымят, горчичные, я остаюсь земной.

Те, кто уже оптиченны, не прилетят

за мной.

Лучше немо, поверь, чем зряче.

Прыткие как мячи

звуки спрячь под язык, иначе

будет беда.

Молчи.

Все слова упакуй как листья

в чёрный тугой пакет.

Прорастут – ты ощерься лисьи

и уходи в пике.

Люди будут хитры и грубы,

даже найдут врача.

Пусть. Зашей прочной ниткой губы.

Людям не отвечай.

Если кто меж зубами всунет

тонкий стальной крючок,

станет петь, ты ни вслух, ни всуе

не поминай, о чём.

На крючке – вкус беды и йода.

Силясь отмыть беду,

сто морей взбаламутят воды.

Воды не отойдут.

И Оно, разевая снова

рыбий беззубый рот,

станет жрать. Но тебя, немого,

может быть, не

сожрёт.

Мне семь, а может, тридцать или сто.

Мои друзья за черным венским кофе

кроят (ах, матом кроют…) как пальто

мои почти ахматовские строфы.

Муж любит бить в литавры и паять,

вдвоём мы – биты, литры и паяцы;

он пишет «щястье» – через «щ» и «я»,

и я сержусь. А надо бы смеяться.

Смеюсь взахлёб, за хлебом выйдя в синь

неспаной ночи, ветреной и пьяной.

И курит «белый мор» мой беглый инь,

постель не разделив с уснувшим яном.

Наш дом давно лежит на дне зимы.

Шершавый, злой, со всех углов замятый.

И кто-то чуть замятинское «Мы» —

черкнул в подъезде – «все умрём, ребята».

Ребята с пивом, рыбой и «ГрОб» – ом

который день сидят за детским садом.

Старушкой древней с палкой и горбом

Вползу за сад и тоже с ними сяду.

Минуту-две, проглатывая злость,

поною, мол, «по плану» не готова.

Щенок лизнёт резиновую кость

и щеку мне. И жизнь начнётся снова.

Холодный вечер. Ладаном и мятой

так тонко пахнут волосы твои.

Сложив под стол оружие и латы,

мы цедим лёд и золото аи.

Кривой свечи изменчивое пламя,

и в белой вазе – розы антрацит.

Суровый муж с поникшими усами

с портрета недоверчиво глядит.

В окно стучит рябиновая ветка

с багряной каплей ягоды. Метель.

С метелью в унисон поёт соседка

и стелет одинокую постель.

___

А после – кровь, мечи и аркебузы.

Вчерашний мир волной весенней смыт.

Опять один, как славный Робин Крузо,

я молча строю свой военный быт.

В палатке, что не сделалась палатой,

(а прочили серьёзные врачи)

неясно пахнет ладаном и мятой.

Так пахли чьи-то волосы. Но чьи?

В объятиях уюта нежилого

досадных тостов требует весна —

за тех, кто проиграв при Ватерлоо,

не верит, что проиграна война.