Читать книгу Прокурор Брише - Эжен Шаветт - Страница 6

Быстро окинув взглядом все общество, Камбиак сейчас же увидел маркизу и Лозериля. У него появилось предчувствие угрожающей опасности, и он готов был удалиться, но ему помешал Раван, стоявший недалеко от двери. Он схватил барона за руку и весело проговорил:

– А, ну вот, наконец, и Камбиак! Да иди же скорей, тебя только и ждали.

С этими словами он потащил его в комнату, но от маркизы не укрылось минутное колебание Камбиака.

«Он не доверяет», – подумала она.

Камбиак поклонился ей первой; подняв глаза, он думал увидеть холодное и даже суровое выражение на лице покинутой им женщины, но маркиза, несмотря на свою глубокую ненависть, сумела изобразить улыбку и, протянув красивую, тонкую руку, сказала голосом, слегка задрожавшим как будто от волнения:

– А, барон! Давно мы с вами не виделись! Вы не балуете своих лучших друзей.

Видя, как равнодушно относится маркиза к свершившемуся факту, Камбиак успокоился и не так церемонно раскланялся с Лозерилем, стоявшим с улыбающейся физиономией возле маркизы.

– Поди сюда, Камбиак, – закричал Раван, – я тебя представлю президентше, оказавшей благодаря Картушу большую честь своим посещением этому кабачку. Красотка нуждается в сильных ощущениях, чтобы исправить свое плохое пищеварение.

– Как, у меня плохое пищеварение? – обиженно спросила президентша.

– Увы! Душа моя, нынче вы кушаете только пять раз в день. Это верный признак того, что желудок ваш не совсем в порядке. Я боялся сообщить вам это горестное открытие.

Беленькая, розовенькая и кругленькая президентша была прелестной блондинкой, обладавшей удивительным аппетитом. По протекции Равана муж ее получил место президента в провинции, а жена осталась в Париже под предлогом расстройства пищеварения. Граф Ламенне представил барона своей даме, личности совершенно ничтожной, муж которой страдал подагрой и проводил всю жизнь в постели или в кресле.

Когда Камбиак раскланялся со всеми дамами, Раван сказал ему:

– Да, барон, почему ты один? Ведь тебе будет грустно и завидно при виде нашего счастья.

– О, он вспомнит прошлое! – возразил Ламенне, глядя на маркизу; она сделала вид, что не поняла его намека, и, сохраняя равнодушную улыбку на губах, в то же время подумала: «У Ламенне все тот же ядовитый язык, я могу на него рассчитывать, он непременно затеет ссору».

– Слушайте, – вскричала президентша, – кажется, ударили в колокол?

– Да, это значит, что преступник сошел с паперти собора Нотр-Дам, где приносил покаяние, и теперь уже скоро появится на лобном месте, – отвечал Лозериль.

– К окнам, скорей, господа, сейчас приедет осужденный, – закричал Раван.

Страшный шум заволновавшейся толпы показал, что он не ошибся в своем предположении.

– Вид преступника не принес ли облегчения вашему желудку? Как вы себя чувствуете, моя невинная голубка? – с нежностью говорил насмешник Раван своей даме.

– Да вы мне наконец надоели с вашими заботами о моем здоровье, – сердито отвечала блондинка.

– Не говорите так, счастье жизни моей! Вы меня глубоко огорчаете. Эта болезнь, главное, тем и опасна, что страдающий ею не понимает своего ужасного положения.

– Раван, вы меня раздражаете, предупреждаю вас, лучше не бесите, – прошипела хорошенькая президентша, раздосадованная вечными насмешками своего друга, забавляющегося ее прожорливостью.

– Ах, светоч дней моих! Не относитесь так легкомысленно к этой болезни. Лечитесь, умоляю вас, ангел доброты! Попробуйте пить по четыре чашки шоколаду между вашими шестью ежедневными обедами, и если они все благополучно пройдут, то надежда возвратится в мое истерзанное сердце.

В эту минуту Картуш сходил с позорной тележки, чтобы отправиться в городскую думу.

– А Картуш-то ведь удивительно как любезен к вам, звезда души моей! – вскричал Раван.

– Что такое? – спросила прожорливая блондинка.

– Вежливый разбойник подумал, что если он позволит колесовать себя сейчас же, то задержит ваш обед, а это может нанести вам большой вред, и, чтобы избавить вас от страданий, придумал дать новые показания. Я повторяю, это удивительная любезность с его стороны.

Предвкушая еду, президентша не обратила внимания на эту новую насмешку. Лучшее средство от скуки – сесть за стол. Было два часа, а в эту эпоху обедали в двенадцать, и потому все проголодались.

По первому зову хозяин и его мальчики принесли множество дымящихся блюд и бутылок с разными винами.

– Ну, – сказал Раван, – много грешков на душе преступника, а у нас, значит, много времени впереди. Так вы, пожалуйста, позаботьтесь о себе и начните серьезно лечиться, прелестная Ниша!

Блондинка ничего не отвечала, потому что уже начала курс лечения. Мы не будем описывать обед, который проходил под колкости Ламенне да насмешки Равана, каждую минуту повторявшего своей соседке:

– Делать нечего, надо покоряться требованиям вашей болезни, прелестная фея!

Но хорошенькая лакомка не нуждалась в поощрениях; ее маленькие белые зубки так и работали в прелестном ротике, всегда полном.

Взвешивая каждое слово, чтобы не выдать своих чувств врагу, Лозериль был беззаботно весел, а маркиза, казалось, совершенно забыла прошлое, так непринужденно принимала она участие в общем разговоре; наконец и Камбиак, отбросив опасения, принял участие в обыкновенной светской болтовне. Но как ни вкусны были блюда и вина, все же надо было когда-нибудь кончить этот продолжительный обед. Пробило шесть часов, когда встали из-за стола и вернулись к окнам.

– Должно быть, злодей еще долго будет рассказывать и заставит нас провести здесь ночь, – вскричал Ламенне при виде пустого эшафота.

– Провести здесь ночь! Я ни за что не соглашусь. Если в полночь не будет совершена казнь, то я попрошу господина Лозериля проводить меня, – сказала маркиза.

– Я уверен, что Картуш кончит свою исповедь до двенадцати часов, – возразил Раван.

– В таком случае подождем.

Еще провели час за тем, что дразнили блондинку, оставшуюся сидеть перед блюдом с пирожными, потом всем стало скучно, и Раван, как предсказывала маркиза, не вытерпел и сказал, обращаясь к мужчинам:

– Господа, не сыграть ли нам?

– Хорошо, – сказал Камбиак, забыв о своем предчувствии.

Лозериль сделал утвердительный жест. Он был доволен, что не им сделано это предложение. И, обменявшись быстрым взглядом с маркизой, он занял свое место. Сперва выиграл Камбиак, и порядочный куш, потом счастье перешло к Лозерилю, и барон проиграл, но, надеясь отыграться, он все-таки продолжал игру; счастье переходило то к одному, то к другому игроку. Раздраженный этим непостоянством игры, барон утроил свою ставку.

– О! Я не играю по-крупному, – сказал Ламенне, вставая.

– А я и без того порядочно проигрался, – произнес Раван, следуя его примеру.

Игра продолжалась между Лозерилем и Камбиаком, а маркиза, никем не замеченная, скрылась из залы. Что касается других дам, то одна из них храпела в углу на диване; президентша же заснула, опустив голову в блюдо с кремом, как храбрый воин, не покинувший поля сражения.

– Сто луидоров под честное слово, – произнес Камбиак с лихорадочной поспешностью, – он уже проиграл все наличные.

Через четверть часа он проиграл под честное слово четыре тысячи экю. Маркиза оказалась хорошим оракулом, так как в ту же минуту раздался насмешливый голос Ламенне:

– Ну, барон, вы не оправдываете известной пословицы… вы несчастливы и в картах, и в любви.

Следуя приказанию маркизы, Лозериль разразился громким смехом. Камбиак, взбешенный своим проигрышем и хохотом человека, заменившего его у маркизы, сухо спросил:

– Это Картуш ревет на площади?

– Нет, это я смеюсь, господин барон! – спокойно ответил Лозериль.

– Ну, это небольшая разница, я только спутал имена двух негодяев, – резко возразил Камбиак, выведенный из себя насмешливым тоном Лозериля.

Раван и Ламенне хотели вмешаться, но были остановлены бароном, сказавшим им:

– Нет, друзья мои, дайте воспользоваться представившимся случаем и избавить вас от шулера.

При этом новом оскорблении Лозериль откинулся на спинку кресла и повторил, как попугай, слова маркизы:

– Прежде чем драться, честные люди платят свой карточный долг.

Гнев барона мгновенно прошел, и, дрожа от волнения, он проговорил убитым голосом:

– Вы правы, я вам заплачу.

– О, не торопитесь, у вас еще целые сутки.

Камбиак поклонился и вышел; на лестнице он позвал хозяина.

– Отведите меня в какую-нибудь комнату, где бы можно было написать записку, и пришлите ко мне мальчика, я дам ему поручение, – быстро проговорил он.

Трактирщик привел его в свою комнату, и Камбиак, написав несколько строк без подписи, сложил письмо и написал адрес. Присланный мальчик почтительно стоял все время у дверей.

– Посмотри на это кольцо, оно стоит двадцать луидоров, и я отдам его тебе, если через час ты вручишь это письмо прямо в руки и принесешь мне ответ.

Мальчик быстро исчез. Но на улице уже давно ожидали этого посла, и едва он успел сойти с лестницы, как кто-то схватил его за руку, в которой было письмо.

– Кажется, вы идете из ресторана? – спросила дама, закрытая густой вуалью.

– Точно так, сударыня.

– Не знаете ли вы, нет ли там в настоящую минуту барона Камбиака?

Мальчику захотелось щегольнуть своей проницательностью.

– Вероятно, вам барон и пишет.

– Очень может быть, – сказала дама, быстро схватив протянутый конверт; она аккуратно отклеила печать и прочла коротенькую записку следующего содержания: «Аврора, мне надо сию же минуту вас видеть, мне грозит бесчестие».

Перевернув письмо, маркиза быстро пробежала адрес.

– А, так это госпожа Брише! – едва слышно прошептала она. Потом, осторожно приклеив печать, маркиза подала мальчику письмо и золотую монету, говоря: – Мы оба ошиблись. Письмо не ко мне. Но вы постарайтесь забыть нашу обоюдную неосторожность.

И, глядя на удалявшегося посыльного, она прошептала со злобной радостью:

– Наконец я узнала, кто этот ангел-хранитель, которого ненавистный Камбиак призывает в горькие минуты своей жизни!

Брише принадлежал громадный сад, тянувшийся вдоль всей улицы и обнесенный высокой стеной, соединявшей дом с изящным павильоном, окна которого выходили в сад и на улицу. Первая жена Брише устроила в нем свою молельню. Вторая же, как светская женщина, нашла ему другое предназначение. Там, где, бывало, покойница молилась посреди мрачной и простой обстановки, красавица ввела восточную роскошь и приходила сюда наслаждаться прохладой во время летней жары, так как громадные деревья склонялись над окнами ее будуара; это было изящное гнездышко, где молодая женщина проводила несколько счастливых часов, не пользуясь никакими другими развлечениями после грустного случая, сделавшего ее полувдовой. По ее приказанию все окна, выходившие на улицу, были заколочены, и она смотрела только в сад; для сообщения с улицей была сделана в стене маленькая калитка, ключ от которой вставлен был изнутри; отворялась же она раз в неделю по воскресеньям, когда Полина шла в ближайшую церковь в сопровождении Колара.

Хотя Аврора строго соблюдала все приличия и не выезжала в свет, но это не значило, что исчезновение мужа сильно огорчало ее; брак с ним был заключен так быстро, а замужняя ее жизнь была так коротка, что она просто не имела времени полюбить своего мужа. Овдовев почти сразу же после свадьбы, Аврора была поражена исчезновением Брише в тот момент, когда она рассчитывала воспользоваться своим новым положением и весело пожить. В ее жизни богач-муж играл роль друга, недавно приобретенного и сейчас же потерянного; она считала его своим благодетелем. Даже строгий свет не мог требовать глубокой скорби от молоденькой, двадцатидвухлетней женщины, купленной за красоту старым эгоистом, которому она скорее годилась в дочери. Но Полина судила иначе; для нее тайна, покрывавшая внезапное исчезновение отца, была мучительна, и, сознавая всю несправедливость своего предубеждения, она не любила мачеху, думая, что ее появление принесло несчастье в их дом.

Между тем как Полина оскорбилась плохо скрываемым равнодушием молодой женщины, той тоже наскучила вечная печаль падчерицы, хотя она и понимала ее горе. Итак, план Брише не осуществился: дочь его не приобрела себе подругу в его второй жене. Они совершенно отдалились друг от друга. Полина осталась в доме, где все напоминало ей об отсутствующем отце. Аврора же удалилась в павильон, и только большая приемная была нейтральным местом, где они встречались во время посещений старых друзей Брише. Обе женщины старались перещеголять одна другую во взаимной любезности, и посетители уходили, убежденные в их полном согласии. Но хотя обе хозяйки жили отдельно, каждая в своем углу, громадный дом не был мрачен и пуст. Напротив того, в его стенах часто раздавались шумные ликования человека, еще неизвестного читателю.

Это был новый тесть Брише. Но увы! Прежний был гораздо деликатнее и скромнее в своих требованиях. Новый родственник служил капитаном в гвардии и постоянно нуждался в деньгах, вот почему и дал так живо согласие на брак дочери с миллионером Брише. Высокого роста, сильный как бык, с громадными усами, придававшими ему разбойничий вид, страстный игрок, ярый дуэлист, человек сомнительной честности, капитан соединял в себе все блестящие качества отъявленного негодяя. Он считал своего зятя курицей, которую можно ощипывать.

Когда дочь его восстала, узнав о данном согласии такому старому жениху, как Брише, честный отец нашел ей утешение, говоря:

– Тем лучше, что старый, ты скорее овдовеешь, глупенькая!

– Но ведь вы знаете, что я выбрала другого, – возразила Аврора.

– Тем более надо выйти за Брише.

– Но ведь вы же не запрещали мне любить того молодого человека?

– Я и теперь не запрещаю, но это не мешает тебе взять в мужья старого прокурора, – отвечал снисходительный папаша, представитель легкой нравственности того времени.

Но дочь твердо стояла на своем, и капитан, видя, что все его планы могут разбиться вдребезги из-за упрямства молодой девушки, сказал угрожающим тоном:

– Не прикажешь ли убить сперва твоего голубка, тогда ты, может быть, поумнеешь?

Зная, что отец способен исполнить свою угрозу, Аврора испугалась за дорогого ей человека и уступила.

– Хорошо, дочка! – сказал кротко Аннибал Фукье. – Выйди за Брише, и ни один волос не упадет с головы твоего друга, да к тому же его и нет налицо, а отсутствующие всегда теряют.

Через неделю после этого разговора Аврора сделалась женой Брише, но она с такой грустной покорностью приносила себя в жертву, что даже капитан почувствовал угрызения совести и подумал во время брачной церемонии: «Аврора была покорной дочерью, и если только муженек ее не отказывается от стакана вина, то она скоро будет вдовой, я ручаюсь за это».

И действительно, Аннибал в состоянии был отправить человека на тот свет и именно таким способом, так как сам он пил много, но редко напивался допьяна, да от двенадцатой бутылки он только немного разгорячался.

Прежде Брише пугала мысль иметь подобного человека своим тестем, но потом он решил, что, выдавая ему хороший пенсион, можно будет отправить его куда-нибудь подальше; узнав же, какой дорогой ценой приходится покупать удаление Аннибала, только вздохнул, с грустью вспомнив тестя сапожника, довольствовавшегося такой ничтожной суммой.

Понятно, что чувствительный капитан не очень-то грустил об исчезновении зятя и поспешил воспользоваться случаем: под предлогом опасности одиночества для обеих женщин он совсем поселился в доме Брише. Сладко кушая и опорожняя бесчисленное множество бутылок из прокурорского погреба, капитан чувствовал себя как в раю. Щедрый, как все кутилы, он делился своим счастьем с друзьями, такими же бездельниками, как он сам, смотревшими на этот огромный дом как на гостиницу, хозяином которой был Аннибал Фукье. Часто на втором этаже раздавался шум оргий и ссор этого благопристойного общества.

Блаженство капитана было бы беспредельно, если бы не существовало человека, возмущавшего его честную душу. Мы говорим о старом управляющем Коларе; и покуда Аннибал довольствовался кутежами с товарищами, старик ничего не говорил, хотя не скрывал своего негодования при виде их безобразий. Он ежегодно платил пенсион, назначенный самим Брише при том условии, что капитан не будет жить не то что в его доме, но даже близко; но Колар снисходительно относился к несоблюдению этого условия. Когда же Аннибал потребовал увеличения пенсиона, то управляющий наотрез отказался и никакие угрозы не произвели желаемого действия на старика.

– Надо удвоить эту жалкую сумму, – ревел Аннибал.

– Дождусь приказаний моего господина.

– Да он у черта в лапах.

– Тем более надо подождать, – возражал флегматичный управляющий.

Тогда капитан начал выживать старика из дома, но его поддержала Полина, искренне любившая преданного слугу. За него вступился и нотариус, распоряжавшийся состоянием Брише; он объявил, что обязан выдавать проценты лицу, пользовавшемуся полным доверием отсутствующего господина. Аннибал прибег к помощи своей дочери, но она, зная неподкупную честность Колара и умение отца распоряжаться чужими деньгами, взяла сторону управляющего. Таким образом старик отстоял свои права и, конечно, не сделался щедрее по отношению к буйному капитану, продолжая терпеливо выносить его буйные выходки. Но однажды и он потерял свое обычное хладнокровие, когда тот кричал с пеной у рта:

– Постой, дай только убедиться в смерти моего зятя, и тогда я тебя вытолкаю отсюда, старый скряга, и дочь моя наконец-то будет полной хозяйкой.

– А барышня, вы ее ни во что не ставите?

– Полина-то твоя? Эта противная комедиантка меня не стеснит, я очищу дом от всей дряни, клянусь тебе.

При этих словах Колар выпрямился и, устремив свои серые глаза на колосса, резко произнес:

– Осмельтесь только, капитан!

– Да ты меня, кажется, испугать хочешь? Вот потеха-то! Господин Колар собирается вызвать меня на дуэль! Ха-ха! Покажи-ка твою шпагу, старый дурак!

Колар пожал плечами:

– Зачем шпага! И от малой дозы яду околевают быки посильнее вас.

Это было сказано так решительно, что капитан почувствовал дрожь во всем теле и задумчиво пробормотал:

– Такое животное в состоянии исполнить свое обещание.

Таково было положение дел в доме Брише до дня казни Картуша, когда судья дал поручение Колару. После ухода управляющего де Бадьер взглянул на часы. Было более двенадцати, обыкновенное обеденное время; значит, хозяев можно найти в столовой, и, немного подумав, он велел доложить о себе.

Обе дамы сидели за столом в обществе капитана, проигравшего в эту ночь все деньги и потому возвратившегося домой к обеду, так как в ресторане нечем было заплатить. Конечно, он был в самом отвратительном расположении духа и все время ворчал, выжидая, когда какая-нибудь неловкость со стороны лакея даст ему возможность разрядиться и излить весь свой гнев. Дамы не обращали никакого внимания на его бурчание. Живя в одном доме с этим свирепым животным и питая к нему полное отвращение, Полина старалась забыть о его существовании, но не скрываемое ею презрение к капитану увеличивало с каждым днем его ненависть к молодой девушке. Полина сидела уже за столом, когда Аннибал вошел, и потому ей неловко было уйти, но, если бывало возможно, она всегда удалялась при его появлении: если же он обедал за общим столом, то молодая девушка приказывала подавать в свою комнату.

Аврора же была совершенно равнодушна и по привычке не обращала внимания на выходки своего отца. Да к тому же принесенная в это утро записка совершенно расстроила ее.

Прочитав, она страшно побледнела и сказала мальчику:

– Передайте ему, кто вас послал, что его ждут сейчас же, он сам знает где.

Потом она провела несколько часов в своем павильоне и вышла оттуда бледная и сильно взволнованная. Полина, увидев судью, бросилась к нему на шею и, не слушая его возражений, приказала принести еще один прибор. Проведя ночь на допросе, де Бадьер был голоден и не очень упорно отказывался от обеда, да и к тому же ему надо было дождаться возвращения Колара. Аврора старалась скрыть свое беспокойство, рассыпаясь в любезностях перед вновь прибывшим; на капитана же приход судьи подействовал благодатно: гнев его мгновенно прошел, так как неустрашимый Аннибал боялся всех судей в мире; теперь он сидел молча, стараясь не обращать на себя внимания, даже ел без обыкновенного чавканья.

Несмотря на все усилия, по временам Аврора делалась рассеянной и забывала о госте; наконец она задумалась и после нескольких минут глубокого молчания сказала лакею, прислуживавшему за столом:

– Скажите Колару, что мне надо с ним переговорить.

– Его дома нет, – отвечал слуга.

«Это животное никогда не найдешь, когда нужно», – подумал Аннибал, сердившийся на Колара за недавний, вторичный отказ прибавить ему денег.

– Это моя вина, что Колара нет. Я позволил себе послать его по одному безотлагательному делу, – сказал судья, обращаясь к Авроре.

Она поклонилась. В доме Брише на де Бадьера смотрели как на самого близкого родственника, и потому его поступок никого не удивил. Когда все встали из-за стола, раздался глухой удар молотка.

– Колар возвратился, – доложил слуга.

– Хорошо, велите ему подождать меня, но пусть сперва сообщит господину де Бадьеру, выполнил ли он его поручение, – сказала Аврора, направляясь к двери, ведущей в сад. Проходя мимо судьи, она поспешно проговорила:

– Я сейчас вернусь.

Но у выхода она встретилась с отцом, и он остановил ее со словами:

– Нет ли у тебя несколько луидоров для твоего отца?

– Да разве у меня деньги могут залежаться, – ответила она.

– Да ты подумай, где-нибудь найдется два или три луидора.

Дочь давно поняла всю низость отца, продавшего ее старику из-за своих корыстолюбивых видов; при этом беспрестанно повторявшемся выпрашивании она не могла скрыть своего презрения к нему. Но Аннибал не понял ее насмешливого тона, думая, что она не знает, как ей поступить, – дать или не дать, – и поспешно прибавил:

– Я тебе отдам все, что взял за это время, честное слово! Как только получу от этого противного Колара, так сейчас же заплачу.

Эта фраза, должно быть, напомнила о чем-то Авроре; она взглянула прямо в лицо капитану и резко сказала:

– Вот как! Вы нынче платите ваши долги?

При этих словах дочери Аннибал принял вид невинно оклеветанного человека:

– Как, ты сомневаешься в честности своего отца! Несчастная! Отца… который…

Но Аврора прервала его тираду.

– В таком случае вы бы должны были заплатить пятьдесят тысяч франков, украденных у барона, – сухо произнесла она.

– Откуда эта сорока узнала о том, что быльем поросло, – проворчал Аннибал, внезапно покинутый дочерью на том самом месте, где они разговаривали; чувствуя неловкость своего положения, он быстро зашагал по аллее и, глядя вслед удалявшейся молодой женщине, задумчиво пробормотал:

– Почему сегодня моя милая и скупая дочка все запирается в своей избушке на курьих ножках?

И, сойдя с лестницы, Аннибал пошел за ней. Выйдя из-за стола, Полина сказала судье:

– Покуда Колар будет давать вам ответ, я пойду принять своих бедных, они уже ждут меня.

Таким образом, управляющий остался наедине с де Бадьером, ожидая увидеть старика взволнованным от неожиданного свидания. Но он ошибся – Колар был, по обыкновению, совершенно спокоен.

– Ну что же? – начал судья, удивленный этим хладнокровием.

– Ну, господин судья, я нашел дом, поднялся на третий этаж, постучал в дверь с окошечком пять раз, и тогда…

– Тогда окошечко осторожно отворилось и ты произнес пароль? – нетерпеливо перебил судья.

Вместо ответа Колар с улыбкой посмотрел на него.

– Да говори же! – почти вскричал судья.

– Так это была не шутка? – с удивлением спросил управляющий.

– Что такое?

– Да эта сказка об окошечке и имени герцога, которое я должен был произнести.

– А разве не так все случилось, как я сказал? – спросил в свою очередь изумленный де Бадьер.

– Едва успел я стукнуть в пятый раз, как дверь отворилась и кто-то сердито закричал: «Разве вы думаете, что я оглох?»

– Это и был хозяин квартиры?

– Да.

– И ты узнал его?

– Да.

В начале рассказа Колара судья успокоился, подумав, что Картуш сделал ложный донос; даже мысль, что мошенник провел его, не казалась обидной для его самолюбия.

«Должно быть, разбойник узнал, бог знает как, о нашей дружбе с Брише и перед своей пыткой доставил себе удовольствие помучить меня», – подумал он.

Но радость де Бадьера исчезла, когда Колар ответил, что узнал хозяина таинственной квартиры.

– Так ты его знаешь? – с трудом проговорил судья.

– Еще бы не знать! Сколько лет виделись мы с ним каждый день в этом доме.

Судья чувствовал, что не в состоянии произнести ни одного слова. Старик простодушно продолжал:

– Я передал ему ваше поручение слово в слово.

– И что же он сказал? – дрожащим голосом спросил судья.

– Он внимательно выслушал.

– И обещал уехать?

– Да, но с оговоркой. Он сказал, что, прежде чем бежать, надо узнать, какая опасность ему угрожает. И потому завтра он придет к вам с женой и с детьми.

Трудно описать, с каким удивлением судья повторил:

– С женой и детьми! Так ты не о Брише говоришь?

Колар вытаращил глаза.

– Как! – вскричал он. – Господин судья думал, что посылает меня к моему дорогому барину?

– Так кто же тот человек, которого ты и прежде знал?

– Это Шавель, кровельщик, работавший у нас до падения, совершенно его изуродовавшего.

– Давно ли он живет в этом доме?

– Шестнадцать лет.

Судья глубоко вздохнул, поняв, что Картуш подшутил над ним; но надо было объяснить эту загадку управляющему, и судья рассказал о доносе казненного преступника. Старик слушал с большим вниманием, приговаривая каждую секунду:

– Ах он разбойник! Ах негодяй!

Едва успел де Бадьер окончить свой рассказ, как в комнату вошла Аврора, а за ней капитан, тоже возвратившийся из сада. Он сердито ворчал, как человек, потерпевший в чем-то неудачу:

– Ну, голубушка! Уж как ты там ни запирай окна и двери, а я узнаю, что ты затеяла в своем таинственном павильоне.

Аврора подошла к судье.

– Господин де Бадьер, – сказала она, – Колар вам более не нужен?

Судья сделал отрицательный жест, и управляющий пошел вслед за молодой женщиной на другой конец залы. Аврора уже хотела заговорить, как вдруг вошел слуга и, подойдя к ней, сказал так громко, что все присутствующие услышали его:

– Какой-то молодой господин желает видеть капитана.

В присутствии судьи Аврора не хотела оскорбить отца, не приняв его знакомого.

– Просите, – сказала она.

Минут через пять дверь отворилась и слуга доложил:

– Граф де Лозериль.

Лозериль вошел, держа руку на шпаге и гордо откинув голову. Услышав это имя, Аврора вздрогнула и страшно побледнела; устремив глаза на молодого человека, она совершенно забыла, что хотела сказать Колару.