Читать книгу Мавры при Филиппе III - Эжен Скриб - Страница 7

Капитан и его помощник, курив трубки, беседовали о делах.

Бальсейро, взглянув на Пикильо так же страшно, как и на цыгана Пако, сделал знак своему поверенному, который молча взял преступника за ворот и повел в гостиницу, куда вскоре пришли и другие товарищи капитана. В одно мгновение бедного мальчика раздели и положили на пол. Карало снял со стены толстый ремень и начал стегать с таким старанием, как будто показывал особенную привязанность к капитану. Кровь лилась ручьями, и несчастного только тогда перестали бить, когда он совсем потерял голос.

После этого Пикильо уже не имел желания прогуливаться и если выходил когда, то или с капитаном, или с кем-нибудь из его приятелей, или по поручениям, которые исполнял с точностью, внушаемой ему ужасом и рабским повиновением.

По временам его посылали на какую-нибудь ферму или в дом под видом бедняка, заблудившегося и без пристанища. По приходе домой он обязан был рассказывать обо всем виденном и слышанном: как устроен дом, много ли в нем прислуги и прочее. Эти дни он почитал самыми счастливыми, потому что уходил из страшного дома и дышал воздухом. Сколько раз желал он сказать тем, кто его принимал: «Спасите меня! Скройте!» Но кто исполнит его просьбу, думал он, и можно ли где укрыться от гнева капитана? Пикильо вспомнил, как однажды, тронутый ласками хозяина богатой фермы, он хотел пасть перед ним и просить защиты, как вдруг увидал через окно капитана, разодетого как важный господин, приехавшего покупать поместье, и убедился, что от него нельзя уйти. Кто он? Этого не знал мальчик, а между тем в доме капитана было много страшного. По ночам ворота не запирались; на большой дороге, стоившей дорого казне, был глубокий обвал, покрытый сухими листьями и прутьями. Когда у проезжих портился экипаж вблизи этого места, то сейчас же являлся угольщик с сыном и указывал им дорогу в ближайшую гостиницу. Это был кто-нибудь из товарищей капитана, и Пикильо, выдававший себя за сына Бальсейро, встречал гостей и угощал как можно лучше, а после сытного ужина их отводили в особую комнату, убранную с искусством.

Пикильо никогда не видел, как уезжали гости, даже замечал, что экипажи их оставались для починки и, вероятно, посылались после. В течение двух лет он привык к своему положению и, не видя ничего лучшего, воображал, что в свете так и должно быть. Он не имел никакой надежды на будущее, а потому сделался равнодушным, даже инстинкт не указывал ему хорошее и дурное, за исключением некоторых воспоминаний, тревоживших его сердце. Он стал подобен дереву, хотя существующему, но без ветвей.

При первом удобном случае Корало бранил его и жаловался капитану, который наказывал, поэтому Пикильо прежде всего возненавидел Карало и очень много страдал в то время, когда тот напивался, что случалось очень часто.

Однажды пьяный Карало вскричал:

– Трубку!

Пикильо подал ему, и в награду получив пощечину, вспыхнул; он бросил любимую Карало трубку на пол и растоптал ее.

– Браво! – вскричал капитан.

– Да, браво! – сказал, вставая из-за стола, Карало. – Сосчитай черенки, – продолжал он, обращаясь к мальчику. – Сосчитай, сколько тебе придется ударов. Что не переживешь, я ручаюсь.

И с этими словами снял со стены роковой ремень, а Пикильо, схватив нож, закричал твердым, мужественным голосом:

– Не подходи! Свидетели: капитан и все! Ты дал мне незаслуженную пощечину, а это требует крови! Не подходи! Или я убью тебя!

– Браво! – вскричал капитан.

Карало, подражая свисту тореадора в начале боя с быком, начал махать руками, держа в одной красный платок, а в другой ремень. От этой выдумки все захохотали, а Карало, подстрекаемый одобрениями товарищей, шатаясь, подошел и ударил мальчика по плечу. Пикильо бросился и пронзил его ножом.

Карало с яростным криком повалился на пол, бандиты кинулись на Пикильо с кинжалами, но капитан закричал:

– Стой! Не смей трогать! Бой был честен и удар очень ловок.

– Да! – простонал в бешенстве Карало.

– Браво, Пикильо, браво! – повторил капитан, не обращая внимания на раненого товарища. – А вы, господа, берегитесь трогать этого молодца. Это первый его подвиг, теперь, когда молодой тигренок полизал крови, я отвечаю: он наш! Поди сюда, Пикильо, а вы отведите Карало. Пусть он перевяжет свою рану.

– Хорошо, – сказал Карало, – но вы будете свидетелями, что этот тигренок скоро познакомится с моим кинжалом.

– Посмотрим, – холодно возразил капитан. – Пикильо, – продолжал он, обращаясь к мальчику, когда унесли раненого, – удар хорош, но заметь, нужно метить немного повыше. Это очень низко.

С того дня Бальсейро переменил с ним грубое и повелительное обращение. Долго думал он о последствиях этого случая. Теперь же в глазах его Пикильо стал дорог и подавал большие надежды со временем принести честь своему учителю.

Пикильо тоже, несмотря на свою молодость, начал понимать, на какой он дороге, и это открытие привело его в ужас. Перед ним не скрывались, но многого не сообщали, и хотя обращались вольнее, но все-таки требовали прежнего слепого повиновения и исполнения. Отступить от этого не было возможности, потому что тут был его смертельный враг.

По временам, когда ночью приезжали путешественники, он приготовлял красную комнату и удивлялся ее убранству. Ему даже показалось, что он видит брызги крови на мебели. Но ничто не подтвердило его подозрений. Комната была красива, одно окно выходило в лес, другое было во двор, и гости запирали дверь внутри крепкой задвижкой.

Он почти никогда не видел отъезда посетителей, хотя вставал утром как можно раньше и смотрел из окна на чердаке, который служил ему вместо спальни.

Еще заметил Пикильо, что капитан, проводив гостей в красную комнату, оставался долго в столовой с товарищами за бутылкой, потом ходил в погреб, но однако ж оттуда возвращался с пустыми руками.

Потеряв надежду разгадать эти тайны, Пикильо несколько раз подстерегал капитана на лестнице и видел, как он ходил в погреб. Любопытство до того мучило его, что однажды он подошел к самой двери погреба. Ему пришла мысль отворить дверь, но услышав в погребе шум, он так испугался, что пустился бежать на чердак и, дрожа всем телом, зарылся в солому.

Этим кончились его попытки разрешить вопрос, который был для него тайной, потому что и капитан Бальсейро хотел скоро покинуть это место. Слава гостиницы «Добрая помощь» слишком распространилась в окрестностях.

Однажды под вечер Бальсейро за ужином разговаривал с товарищами о новых своих планах, в это время послышался сильный стук в ворота.

– Неужели это проезжие? – сказал капитан. – Не стоит о них беспокоиться, я не слышал ни конского топота, ни стука экипажа.

– Не сыщики ли? – прошептали некоторые из собеседников.

Стук раздался снова.

– Ну что ж, – сказал капитан, – идите кто-нибудь, хоть ты, Корнего, – отвори.

Корнего вышел и чрез минуту возвратился с маленьким круглолицым господином, который нес в одной руке котомку, а другой вел молоденькую, черноволосую девушку. Она потупила глаза.

– Это я, господа! – сказал вошедший. – Я бедный путешественник, тележка моя сломалась на дороге, а вот это моя племянница, Хуанита… кланяйся же.

Хуанита, краснея, поклонилась. Пикильо чуть не упал, узнав ее. Это была та самая Хуанита, которая из сострадания кормила его. Он хотел бежать к ней и спросить о Педральви, но страх и также предчувствие опасности остановили его, он остался около капитана, которому прислуживал за столом.

Хуанита не узнала Пикильо и боязливо прижималась к дяде.

– Прошу садиться, сеньор, – сказал капитан. – И вы, сеньорита, садитесь подле этих благородных господ, они ночуют у меня… Всем есть место.

– Эй, подать два прибора!.. Позвольте спросить, кого я принимаю?

– Я цирюльник, и смело скажу, пользуюсь некоторой известностью, – отвечал вошедший. – Даже враги мои сознаются, что я был первым цирюльником в Пампелуне. Имя мое Абен Абу, по прозванию я Гонгарельо… может быть, и вы изволили слышать?

Капитан и «благородные кавалеры» кивнули в знак согласия. Гонгарельо ответил обязательным поклоном и, опорожнив стакан вина, продолжал:

– Вообразите!.. Вы знаете, что два года назад, в день въезда короля, в Пампелуне был небольшой бунт в пользу фуэросов, которого никто, даже и изобретатели не понимали… Вы помните это?

– Помним, мы были там, – отвечал Бальсейро.

Цирюльник поклонился и продолжал:

– Трактирщик Хинес Перес, один из первых приверженцев фуэросов, и теперь вздыхает… Его сделали сержантом алебардистов и заставили день и ночь бегать дозором по улицам и караулить. Через эту горячку страдает и другой мой приятель, портной Трухильо. Винить некого, сами того желали по своим правилам! Я так не желал ничего: хотел только быть спокойным в своей лавке и честно наживать деньги, но, несмотря на это, вся тягость защиты фуэросов обрушилась на меня и моих сородичей, у кортесов потребовали новой подати, и собрание испанцев решило брать подать с мавров, потому что они деятельнее других.

– И вас, сеньор цирюльник, обложили податью более других! – сказал капитан.

– Да, это приятно, но разорительно. В течение двух лет я подвергался неимоверным преследованиям. Меня беспрерывно призывали к ответам на обвинения в заговоре, еретичестве и чародействе. Наконец не осталось сил, и я решился кончить это дело одним разом. Есть у меня в Мадриде родственник, человек солидный… Андреа Касолета, придворный поставщик помады и духов… Жена его моя кузина. Вот я вздумал бросить Пампелуну и поселиться подле зятя. Сказано – сделано. Продал лавку, взял племянницу, она была в услужении у трактирщика, и отправился. Лавка у меня была лучшая в городе. Я ее за двести дукатов продал. Вот и деньги в кошельке… двести дукатов золотом.

Пикильо, испугавшись этого оборота слов, толкнул цирюльника под локоть, как будто желая сказать:

– Молчи, безрассудный!

– Осторожнее, сеньор паж, – сказал, оглянувшись, Гонгарельо, – вы разобьете бутылку. Да, господа, – продолжал он, – прекрасная была лавка. Очень дешево, двести дукатов! но что ж делать, больше не давали, а я торопился.

– Так деньги вы везете с собой, чтобы обзавестись в Мадриде? – спросил Бальсейро.

– Да, хотел бы испытать счастья.

– Так желаю полного успеха!.. Позвольте же выпить за здоровье ваше и вашей племянницы.

– Она не пьет вина, сеньор. Но, – весело продолжал Гонгарельо, – я пью за двоих, налейте хозяин, полнее. За ваше здоровье и здоровье всей почтенной кампании, – сказал он, подняв стакан и кланяясь всем, потом отведал и вскричал: – А! Вот нектар, которого я еще не пил. Я думал, что знаю все испанские вина.

– Это не испанское.

– Какое же?

– Французское. Вы не угадали?.. Вы, которого обвиняют в колдовстве!

– Да, можно иногда и ошибиться, – сказал цирюльник с хитрой улыбкой. – Я был невольным колдуном. Сестра моя, Хуанна, мать Хуаниты, отлично ворожила. От нее и я кое-чему научился… редко ошибусь. Через это самое и были на меня такие доносы…

– В самом деле, – вскричали собеседники, которых это заинтересовало, – вы никогда не ошибаетесь?

– Почти никогда. Мастеру Трухильо я предсказал несчастие, если он женится на Пените, так и случилось. Коррехидору Хосе Кальсадо я предсказал, что он будет полководцем и сломает руку или ногу, – так и вышло.

– Дядюшка, – скромно возразила Хуанита, – вы забыли, что предсказали коррехидору перелом руки, тогда когда он проезжал мимо нас в старой тележке.

– Так что ж! Мало ли кто ездит в старых экипажах! Вот тебе доказательство – наша тележка изломалась совсем, хоть брось, а мы невредимы.

– Послушайте, почтеннейший Гонгарельо! – сказал с улыбкой Бальсейро. – Мне очень хочется испытать ваше знание. Погадайте.

– Извольте, любезнейший хозяин, вашу руку.

Бальсейро подал руку. Цирюльник внимательно посмотрел на ладонь и потом с видом неудовольствия оттолкнул.

– Что это! – сказал он. – Ваше вино мне помутило глаза. Вижу что-то странное или не так понимаю… потому что…

– Что такое? Говорите.

– Вы не рассердитесь или не испугаетесь?

– Нет, нет!

– Вот видите, мне странно… Тут есть линия, которая указывает смерть вашу в огне, и есть другая, которая говорит, что вас повесят. Но так как одно противоречит другому, то мое предсказание ничего не значит… так, вздор!

И он захохотал один, «благородные кавалеры» с изумлением посматривали друг на друга и согласились, что предсказание не может сбыться. Один капитан не был смущен. Он налил цирюльнику стакан вина и весело спросил:

– А вы, господин колдун, можете также предсказать свою судьбу?..

– Я о будущем не беспокоюсь, – отвечал Гонгарельо. – Но без особенного колдовства могу сказать, что будет со мной сегодня и завтра.

При этих словах Пикильо затрепетал, а капитан изменился в лице, но вскоре опять оправился.

– Почему ж вы знаете?

– Я это вижу на вашем лице. Меня не беспокоит, что я прекрасно ужинал и пил хорошее вино, но последствия…

Хладнокровие и веселость Гонгарельо ужаснули капитана, и он побледнел.

– Да, – продолжал цирюльник, – последствия меня беспокоят немножко… По вашему лицу я вижу, что вы не дешево желаете взять за ужин. Очень просто! Это ваше ремесло! Но заметьте, что нам можно защищаться… Я со своей стороны скажу, что недешево уступлю свою шкуру и буду обороняться не на жизнь, а на смерть.

Он захохотал, и капитан заметил, что в этом смехе было что-то язвительное. Первый раз в жизни он устрашился, холодный пот выступил на лбу, и лицо приняло зеленоватый цвет.

– А, почтеннейший, вы, кажется, обижаетесь! Мы задержали вас, а вы хотите, чтобы поскорее мы убрались спать?.. Что же, пора!

– Да… если желаете… можно… Пикильо, приготовь для гостей красную комнату и потом проводи их.

Пикильо с трепетом взял фонарь и отправился в коридор, но там остановился и не знал, на что решиться! Он хотел спасти Хуаниту, но как? Бедные путешественники ничего не подозревали и не имели никакого защитника против страшного капитана, кроме слабого мальчика. Пикильо собрал все свои силы и, опираясь на стену коридора, дошел до красной комнаты и начал приготовлять постели. Осматривая комнаты, он не находил никакой опасности, но вдруг споткнулся и уронил фонарь на пол. Пикильо наклонился поднять его и увидел в полу длинный разрез. Он осветил его и начал всматриваться… Квадратный разрез окружал кровать… Пикильо осмотрел другую – то же самое. Ощупал рукой разрез и, чувствуя, что оттуда дует ветер, он догадался, что есть опасность, но какая именно? Этого он не понимал. Он знал только то, что Хуанита и дядя погибнут здесь, если войдут в эту комнату… и он должен привести их сюда!

– Нет, никогда! – вскричал он, и кровь бросилась ему в голову.

Выбежав из комнаты, побежал он по коридору, но каков был его ужас, когда он при свете фонаря заметил в конце коридора своего врага Карало, который сошел с лестницы с кинжалом в руке и стал, загородив дорогу.

Карало только что начал поправляться, но со времени поражения не видел ни разу Пикильо.

В этот день он попросил три бутылки вина и, потягивая понемногу, как следует больному человеку, начал обдумывать план мести. Вечером хмель распалил жажду мести и помрачил рассудок. Карало решился воспользоваться первыми силами, отмстить врагу и встретился с Пикильо, который без оружия видел неминуемую погибель. Волосы его стали дыбом, но в эту минуту он не столько боялся за себя, сколько страшила его беззащитность Хуаниты. Он знал, что пощады от противника не будет и не думал просить о ней, но по инстинкту поспешил потушить фонарь, и в коридоре стало темно. Карало двигался медленно, шатаясь и держась за стены. Пикильо, прижавшись к стене, по звукам шагов рассчитывал, когда Карало дойдет до него. Ему уже показалось, что он ощущает холод кинжала, и затрепетал, услышав голос:

– Экий дьяволенок, Пикильо, – говорил Карало. – Сейчас был здесь… я его видел… Но, кажется, не одного… Ну да все равно!.. Двое, так двое, убью, убью обоих, всех убью!

Карало был пьян, отяжелевший язык его с трудом мог произносить слова, он едва передвигал ногами. Пикильо несколько ободрился, но опасность могла быть еще больше: Карало в пьяном виде был всегда кровожаднее обыкновенного. Он уже подошел очень близко, задел за плечо Пикильо и нечаянно уронил кинжал:

– Кто здесь?

– Я! – отвечал грубым голосом Пикильо и очень быстро подхватил с пола кинжал.

– Ты был в столовой?

– Да.

– Пикильо там?

– Да.

– Так, послушай, товарищ… сходи, пожалуйста, за ним… приведи его ко мне в комнату… вот сюда в мою комнату…

– Да разве здесь твоя комната?..

– А где же?… Или это не моя? Так проводи меня, пожалуйста… у меня ужасно голова кружится.

– Сюда, сюда… – говорил Пикильо, толкая пьяного в красную комнату.

Корало, не видя ничего впотьмах, ступил несколько шагов и, не находя опоры, споткнулся и упал на кровать.

– Удивительно! – бормотал он, осматриваясь. – Просто понять не могу!.. Моя кровать стояла на другой стороне, и она кружится… все вертится… сегодня!

Пикильо подкрался и стал подслушивать, Карало беспрестанно произносил какие-то бессвязные слова и наконец начал засыпать.

Тогда Пикильо вышел, запер дверь комнаты на замок и смело вернулся в столовую. Капитан, заметя его волнение, подошел к нему. Мальчик задрожал от страха, думая, что все погибло. Но капитан, против своего обыкновения, сказал ему почти дружески:

– Ты теперь немножко вникаешь в дело?.. Хорошо!.. Только смотри впредь будь смелее и хладнокровнее, но на первый раз все-таки недурно.

– Ну что! Вы, верно, хотите нас проводить, любезный паж?.. Извольте, мы готовы! – сказал цирюльник. – Спокойной ночи, господа! Прощайте, хозяин, завтра сочтемся.

– Сочтемся, сеньор, – глухо сказал Бальсейро. – Прощайте!..

И пока Гонгарельо брал свой чемодан и искал шляпу, Бальсейро подошел к Пикильо и шепнул:

– Когда их проводишь, можешь идти спать… ты мне больше не нужен сегодня… довольно с тебя на первый раз.

Пикильо пошел вперед, за ним последовал Гонгарельо с племянницей.

Только что дверь затворилась, Пикильо бегом пустился по лестнице.

– К чему это вы так торопитесь? – закричал Гонгарельо.

– Что у вас там!.. Что с вами? – спросил капитан, отворяя дверь.

При этом голос Пикильо как будто бы стал приглушенным.

– Ничего… – отвечал он, обернувшись, – я очень быстро пошел.

– К чему торопиться? – спокойно сказал Бальсейро и опять затворил дверь.

Тогда Пикильо уже не в состоянии был скрывать своего волнения и, махая рукой, шепнул:

– Идите скорее за мной! Скорее! Скорее!.. – И он стал споро, но осторожно взбираться вверх по лестнице.

– Куда, наверх?

– Да, да! скорее!..

– Зачем же так скоро?

– После узнаете!

Гонгарельо с удивлением взглянул на расстроенное лицо мальчика и принялся шагать через ступени. Поднявшись во второй этаж, он остановился и хотел что-то сказать.

– Молчите! Или вы погибли! – шепнул ему Пикильо, продолжая подниматься.

В одну минуту хладнокровие и веселость цирюльника исчезли.

– Погибли!.. – повторил он с трепетом, больше уже не в силах был ничего сказать.

– Хуанита! Неужели вы меня не узнаете? – спросил Пикильо.

– Нет, не могу припомнить, – отвечала она с удивлением.

– Вы помните тех бедных мальчиков, которых два года тому назад видели под окном гостиницы «Золотое Солнце» и спасли от голодной смерти?

– А! Так вы друг Педральви! – воскликнула девушка, немного смутившись.

– Да… Педральви точно мой друг и товарищ. Где он теперь?

– Он служит мальчиком в гостинице… еще расставаясь нынче со мной, он плакал, предсказывая нам такое несчастье…

– Не бойтесь!.. Я постараюсь отвратить его… только, прошу вас, меня выслушать…

И Пикильо в немногих словах объяснил им, к кому они попали и что остается делать для спасения.

– Когда все улягутся спать… то часа через два капитан, по своему обыкновению, пойдет в погреб… в то самое время мы сойдем потихоньку вниз и постараемся поискать выход из этого проклятого дома… Я еще не знаю, как все устроится… но всеми силами постараюсь освободить вас и себя… а пока, прошу вас сидеть смирно, я пойду и постерегу.

Он оставил Гонгарельо и его дочь в ужасном беспокойстве и страхе, а сам спустился на несколько ступеней по лестнице, лег и стал прислушиваться. Долго оставался он в таком положении, всматриваясь в темноту и следя за малейшим шорохом. Наконец все бандиты разошлись из столовой и отправились спать в свои комнаты. Тогда Пикильо спустился ниже и, едва переводя дух, продолжал вслушиваться. Вдруг дверь столовой отворилась, вышел капитан с фонарем в руках и, проходя мимо двери красной комнаты, остановился и прислушался, потом спустился вниз по лестнице, которая вела в подвал. Когда он только ушел туда, Пикильо ползком последовал за ним. Дверь подвала была затворена и связка ключей торчала в замке.

Пикильо потихоньку замкнул ее, вынул ключи и поспешно вернулся на чердак.

– Теперь пойдемте! Время для нас очень дорого! – сказал он своим друзьям. – Я знаю, что между этими ключами есть один от задней калитки, выходящей в лес. Если эта попытка не удастся, то мы погибли! Другой надежды нет!

– Кроме Бога! – прибавила Хуанита. – А наш мул и телега? – продолжала девушка.

– Об этом лучше и не вспоминать! – отвечал Пикильо. – Если мы только выйдем отсюда, то нам придется идти лесом всю ночь и только, быть может, завтра мы найдем у кого-нибудь ночлег.

– О, вы наш избавитель! – воскликнула Хуанита, простирая к нему свои руки.

– Теперь не время благодарить, – возразил он, – к тому же я еще ничего для вас не сделал. Пойдемте скорее.

– Идите же, дядюшка… Но что с вами?.. Здесь страшно оставаться… идите же скорее…

Но цирюльник не мог тронуться с места, он лежал на соломе, служившей для Пикильо постелью. Они подошли к нему ближе и увидели, что он крепко спит, спит мертвым сном, который был совершенно неестественен в тех обстоятельствах, и все старания разбудить его оставались тщетными. Гонгарельо не пробуждался.

– А! – воскликнул Пикильо с негодованием. – Понимаю! Это действие того иностранного вина, которым его угощали… Чтобы не подвергнуться какой-нибудь опасности и не встретить сопротивления от своей жертвы, они стараются сперва усыпить посредством зелья… подлые трусы!..

– О Боже!.. Что же нам теперь делать! – воскликнула Хуанита.

– Нам надо нести дядюшку… но мы не в силах… мы не можем нести его на руках, если бы и хотели, – сказал Пикильо. – Поэтому ничего не остается более, как увести только вас одну, мою милую благодетельницу… идемте… Идемте же скорее!..

– Нет! – отвечала решительно девушка. – Что бы ни случилось… я с ним не расстанусь.

– Так и я не могу расстаться с вами, я не могу оставить вас… Мы умрем все вместе!..

И Пикильо сел подле Гонгарельо на соломе. Хуанита скрестила руки на груди, склонила голову и с жаром что-то прошептала.

– Что ты делаешь? – спросил с удивлением Пикильо.

– Молюсь… Богу отцов моих, Богу Магомета… разве ты не знаешь, что я, дядя и Педральви происходим от гранадских мавров.

– И я тоже!.. – воскликнул Пикильо радостно. – Мне сказали эти бандиты, что на моем плече есть какой-то знак, арабские письмена.

– А, так ты тоже мавр! – сказала Хуанита, протягивая ему руку. – Бедный сын Измаила!.. По крайней мере ты умрешь со своими братьями.

– Я предпочитаю это жизни между бандитами, – сказал Пикильо.

В эту минуту послышался страшный шум в доме.

В подвале происходил жестокий бой между капитаном и его помощником. Карало, несмотря на то, что был хмелен, все-таки проснулся, когда услышал, что кровать его опускается, и хотя не совсем еще пришел в себя, однако ж догадался, что его хотят задушить, и сам схватил противника за горло. Стоявший фонарь опрокинулся в эту минуту и погас. Бандиты остались в темноте и, так как силы у них были почти равные, то они долго крутились по полу, как два тигра, раздирая друг друга когтями. К тому же оба они были безоружны. Кинжал капитана упал на пол и лежал в бездействии.

Прочие из бандитов, услышав шум, спешили на помощь к атаману, но, к сожалению, дверь была заперта и надо было выломать ее. Они начали разбивать доски ломами, рубить своими топорами. Этот-то шум и был услышан нашими несчастными пленниками.

– Все погибло! – сказал Пикильо. – Весь дом поднялся – теперь все наши надежды рушатся… нам никак не выбраться отсюда… они сейчас придут сюда!

И он со страхом смотрел на лестницу. Хуанита была в страшном волнении, она наконец бросилась к Пикильо и закричала:

– Спаси меня… – Потом, взглянув на спящего дядю, сказала с отчаянием: – Что я говорю!.. Можно ли мне с ним расстаться?

– Слава Богу, я нашел средство! – воскликнул Пикильо, пораженный новой мыслью. Он подбежал к слуховому окну, которое выходило в лес, отворил ставню, и Хуанита при лунном свете увидела верхи деревьев.

– Можно! Можно! – повторял Пикильо.

– Понимаю! – сказала Хуанита. – Здесь довольно высоко и, если они придут, можно броситься…

– Нет! Спуститься…

И он указал на блок и веревку, которыми поднимали на чердак сено.

– Если не боишься… я спущу тебя.

– А как же дядюшка?

– И его спущу.

– О, в таком случае я согласна.

Пикильо очень ловко подвязал ей веревку вокруг стана и под руки.

– Только прошу тебя не смотреть вниз, когда я буду спускать, – говорил он. – Зажмурь глаза и открой их тогда только, когда ступишь на землю.

И он очень осторожно стал спускать ее. Скоро она исчезла у него из виду, через минуту веревка воротилась одна. Цирюльник все еще спал, Пикильо опутал его веревкой, после долгих усилий вывалил за окно и начал понемножку спускать; он всеми силами упирался ногами, но вскоре уже не мог сдержать груз, и цирюльник очень быстро спустился на землю, так что веревка дрогнула до самого верха.

Пикильо со страхом выглянул из окошка и сказал тихо:

– Ну что?

– Слава Богу, благополучно! – отвечал Гонгарельо.

Пикильо очень удивился, услышав его голос; верно, неожиданное потрясение возвратило ему память, и он проснулся.

Пикильо потом сам вылез из окна и, ловко схватившись за веревку, спустился очень скоро. Потом, увидев своих друзей, он уговорил их бежать в лес. Между тем в доме шум все более и более усиливался. Наши беглецы скоро очутились в лесу и уже около часа шли наугад, но вдруг Гонгарельо остановился и сказал, что не в силах идти дальше.

– У меня ноги подкашиваются и сон невольно одолевает!.. Не могу!..

– Что это с вами опять сделалось?

Но Гонгарельо уже не отвечал; он повалился на мох и тотчас заснул. Несмотря на все усилия, Пикильо не мог его разбудить.

– Чу!.. Слышишь? – воскликнула Хуанита, схватывая за руку Пикильо. – Это верно они!..

– Точно… – отвечал Пикильо, прислушиваясь, – я слышу топот коней!..

– Они, кажется, к нам приближаются! О Боже! – сказала Хуанита с ужасом.