Читать книгу Тайны народа - Эжен Сю - Страница 5

Лебрену было около пятидесяти лет, хотя он казался моложе. Его высокий рост, сильная мускулатура шеи, рук и плеч, гордая осанка и смелый поворот головы, его широкое, энергичное лицо, голубые глаза с прямым и проницательным взглядом, густые светло-каштановые волосы с легкой проседью, низкий лоб, точно изваянный из мрамора, – все это представляло типичные черты бретонской расы, среди которой до наших дней сохранились почти в чистом виде галльская кровь и галльский язык. На полных красных губах Лебрена играла улыбка, отчасти добродушная, отчасти лукавая и насмешливая. Одет он был в просторное синее пальто и серые панталоны.

Жорж Дюшен, удивленный и немного смущенный этим неожиданным посещением, молчал, ожидая, когда заговорит Лебрен. Последний сказал ему:

– Господин Дюшен, вы были посланы вашим хозяином для производства различных работ в моей лавке. Я был очень доволен вашим умением и вашей сообразительностью.

– Вы доказали это своим благосклонным отношением ко мне.

– Вы сами завоевали его, я видел, что вы трудолюбивы, стремитесь к знаниям. Я знал еще нечто большее. Как и все наши соседи, ваше примерное отношение к старику деду, который живет в этом доме пятнадцать лет…

– Милостивый государь, – возразил смущенный этими похвалами Жорж, – мое отношение…

– …совершенно естественно, не так ли? Вы работали у меня в лавке в продолжение трех месяцев. Очень довольный нашими отношениями, я сказал вам вполне искренне: «Господин Дюшен, мы с вами соседи. Приходите же ко мне по воскресеньям или в другие дни после работы. Вы доставите мне удовольствие, большое удовольствие».

– Действительно, господин Лебрен, вы говорили мне это.

– И тем не менее, господин Дюшен, вы ни разу не были у меня.

– Прошу вас, господин Лебрен, не приписывайте этого ни неблагодарности, ни тому, что я забыл вас.

– А чему же это приписать?

– Господин Лебрен…

– Подождите, господин Дюшен, будьте откровенны… Вы любите мою дочь?

Молодой человек задрожал, побледнел, затем покраснел и после некоторого колебания ответил Лебрену тихим голосом:

– Это правда. Я люблю вашу дочь.

– Так, значит, окончив работу, вы ни разу не были у нас, боясь, что любовь ваша усилится?

– Да, господин Лебрен.

– Вы никогда не говорили о своей любви моей дочери?

– Никогда.

– Я это знал. Но почему же у вас не было доверия ко мне, господин Дюшен?

– Господин Лебрен, – ответил молодой человек в замешательстве, – я не осмеливался…

– Почему? Потому что я так называемый буржуа? Человек богатый в сравнении с вами, живущим изо дня в день своим трудом?

– Да, господин Лебрен.

Помолчав с минуту, купец проговорил:

– Позвольте мне, господин Дюшен, задать вам один вопрос, вы ответите на него, если сочтете его уместным.

– Я слушаю вас, господин Лебрен.

– Около пятнадцати месяцев назад, вскоре после своего возвращения из полка, вы должны были жениться?

– Да, господин Лебрен.

– На молодой цветочнице, сироте, по имени Жозефина Элуа?

– Да, господин Лебрен.

– Можете ли вы мне сказать, почему этот брак не состоялся?

Молодой человек покраснел, лицо его приняло грустное выражение. Он колебался отвечать.

Лебрен внимательно глядел на него. Обеспокоенный и удивленный молчанием Жоржа, он не мог сдержаться и воскликнул строгим и огорченным тоном:

– Значит, вы обольстили ее, бросили и забыли… Ваше смятение слишком ясно свидетельствует об этом.

– Вы ошибаетесь, – с живостью возразил Жорж, – мое смятение и волнение вызваны тяжелым воспоминанием. Я скажу вам все по истинной правде…

– Я верю вам, Жорж.

– Жозефина жила в том же доме, где живет мой хозяин. Там я и познакомился с ней. Она была очень красива и, хотя не получила никакого образования, отличалась природным умом. Я знал, что она привыкла к труду и бедности, она казалась мне скромной. Жизнь холостяка тяготила меня. Кроме того, я думал и о своем деде, я полагал, что женщина заботилась бы о нем лучше меня. Я сделал Жозефине предложение, и она с радостью приняла его и сама назначила день нашей свадьбы. За неделю до свадьбы Жозефина исчезла, написав мне, что все между нами кончено. Впоследствии я узнал, что, поддавшись дурным советам одной своей уже падшей подруги, она последовала ее примеру. Жозефина отвергла ту жизнь, которую я ей предлагал, жизнь такую же трудовую и бедную, как ее. Я никогда более не видел ее. Вы понимаете теперь, господин Лебрен, причину моего горестного волнения, когда вы заговорили о Жозефине?

– Это волнение, Жорж, говорит в пользу вашего сердца. Не будем больше говорить об этом. Вот что случилось у нас три дня назад. Я был вечером в комнате жены вместе с дочерью. Внезапно она сказала нам, взяв меня и жену за руки: «Мне надо открыть вам одну вещь. Я долго размышляла над этим, чтобы не поступить легкомысленно… Я люблю Жоржа Дюшена». – «Я знаю твою искренность, дитя мое, – ответил я ей, – но как развилась в тебе эта любовь?» – «Прежде всего меня поразило отношение Жоржа к старому деду, затем я слышала, как вы часто хвалили характер, трудолюбие, ум Жоржа, его стремление к знанию и самообразованию. Наконец, мне нравилось его мягкое и учтивое обращение, его искренность, его разговор, который я слышала, когда он беседовал с вами. Я не сказала ему ни одного слова, которое могло бы намекнуть ему на мою любовь. Он, в свою очередь, никогда не выходил в отношении меня из границ скромного почтения. Если мне не суждено выйти замуж за Жоржа, я вовсе не выйду замуж. Я все сказала, решайте сами, я жду». Я знаю искренность и прямоту своей дочери. Мы с женой уверены, что если этот брак не состоится, любовь и привязанность к нам Велледы не изменятся, но она не выйдет замуж ни за кого другого. А так как выбор Велледы вполне достоин и ее и нас, то мы с женой готовы были бы принять вас зятем.

Трудно передать выражение удивления и радости, которое отразилось на лице Жоржа при этих словах купца. Он оставался, однако, безмолвным.

– Ну, господин Дюшен, – произнес с улыбкой Лебрен, – что же невероятного в том, что я вам говорю? Вы в течение трех месяцев работали у меня в лавке. Я уже знал, что для того, чтобы обеспечить существование своего деда, вы пошли в солдаты. Чин унтер-офицера, которого вы достигли в полку, и две раны доказывают, что вы служили с честью. Довольный нашими отношениями, я пригласил вас бывать у меня. Ваше уклонение от продолжения нашего знакомства является новым доказательством вашей деликатности. Вы бедны, но у меня хватит достатка для вас обоих. Вы рабочий, но мой отец тоже был рабочим. Чему же, черт возьми, вы так удивляетесь?

Несмотря на эти благосклонные слова, Жорж все еще не мог прийти в себя от изумления. Ему казалось, что он слышит волшебную сказку. С влажными глазами и сильно бьющимся сердцем молодой человек мог только пролепетать:

– Ах, господин Лебрен, простите мое смущение… но я так безмерно счастлив, что вы согласны на мой брак…

– Подождите минуту, – возразил с живостью Лебрен, – одну минуту! Заметьте, что, несмотря на мое хорошее о вас мнение, я сказал, что «мы готовы были бы принять вас зятем»… Это условия, и условия таковы: во-первых, вы должны быть невиновны в недостойном обольщении, в котором вас обвиняли…

– Господин Лебрен, разве я не объяснил вам?

– Я вполне вам верю. Я указываю на первое условие лишь для памяти. Что же касается второго… Слушайте, Жорж, мы мало говорили с вами о политике. Когда вы у меня работали, наши беседы касались главным образом истории наших предков. Тем не менее мне известно, что вы держитесь весьма крайних убеждений. Скажем прямо – вы не только социалист и республиканец…

– Ведь вы, господин Лебрен, говорили, что всякое убеждение должно уважаться, раз оно искренне…

– Я не отказываюсь от своих слов и не порицаю вас. Но согласитесь с тем, что между стремлением провести свое убеждение в жизнь мирным путем и между намерением доставить ему победу силой, при помощи оружия лежит целая пропасть, не правда ли, Жорж?

– Да, господин Лебрен, – ответил молодой человек, глядя за купца с удивлением и беспокойством.

– Но никто сам по себе не может создать вооруженное восстание, не правда ли, Жорж?

– Господин Лебрен, – произнес молодой человек с замешательством, – я не знаю…

– Вы знаете, что обыкновенно люди соединяются со своими единомышленниками по убеждениям, одним словом, образуют тайное общество, а когда наступает день борьбы, мужественно выходят на улицу, не так ли, Жорж?

– Я знаю, что великая революция произошла именно таким образом, – ответил Жорж, сердце которого все сильнее сжималось.

– Разумеется, – подхватил Лебрен, – разумеется, она произошла таким образом, и, вероятно, так же совершатся и многие другие революции. Тем не менее, так как те, кто играет в эту игру, рискуют своей головою, то вы понимаете, Жорж, что я и моя жена не желали бы выдать дочь за человека, который себе не принадлежит и который с минуты на минуту должен взяться за оружие, рискуя жизнью ради своих убеждений.

Жорж побледнел. Он сказал Лебрену подавленным голосом:

– Господин Лебрен, два слова…

– Позвольте, сейчас я закончу, – возразил торговец и добавил важным, почти торжественным голосом: – Господин Дюшен, поклянитесь мне, что вы не принадлежите ни к какому тайному обществу, я вам поверю и вы сделаетесь моим зятем или, скорее, сыном, – произнеся это, Лебрен, протянул руку Жоржу, – ибо с тех пор, как я узнал вас и оценил, я всегда чувствовал к вам, повторяю это, живейшее участие и симпатию…

Похвалы торговца, его доброта делали еще более тягостным удар, который разбил все надежды Жоржа. И этот человек, столь мужественный, столь энергичный, почувствовал, что слабеет. Он закрыл лицо руками и не мог удержаться от слез.

Лебрен посмотрел на него с состраданием и сказал взволнованным голосом:

– Я жду вашей клятвы, Жорж.

Молодой человек отвернулся, чтобы отереть слезы, и ответил торговцу:

– Я не могу дать вам клятву, которой вы требуете.

– Значит… ваш брак с моей дочерью…

– Я должен от него отказаться, – задыхающимся голосом ответил Жорж.

– Следовательно, Жорж, – произнес торговец, – вы принадлежите к тайному обществу?

Молчание молодого человека было единственным ответом.

– Ну, пора, – сказал торговец со вздохом сожаления и встал. – Все кончено… К счастью, моя дочь обладает мужеством…

– Я также, господин Лебрен…

– Жорж, – проговорил Лебрен, протягивая руку молодому человеку, – вы честный человек. Вы сами понимаете, что этот разговор должен остаться между нами. Вы видите, что я чувствовал к вам горячую симпатию. Не моя вина, что мои намерения… скажу более, мои желания, мои живейшие желания встретили непреодолимое препятствие.

– Я никогда не забуду, господин Лебрен, доказательство вашего уважения, которым вы оказали мне великую честь. Вы поступаете так, как вам подсказывает благоразумие и предусмотрительность отца. Я должен был бы не дожидаться вашего вопроса и честно предупредить вас о священном обязательстве, которое связывает меня с моей партией, прежде чем соединиться с вашей дочерью. Простите, – прибавил Жорж со слезами в голосе, – простите, я не имею более права говорить об этой прекрасной мечте… Но вот что я всегда буду вспоминать с гордостью, так это то, что вы сказали мне: «Вы можете быть моим сыном».

– Хорошо, господин Дюшен, я знал, что вы так поступите, – заметил Лебрен, направляясь к двери.

Протянув еще раз молодому человеку руку, он прибавил растроганным голосом:

– Еще раз – прощайте!

– Прощайте, господин Лебрен, – ответил Жорж, пожав руку торговца.

Последний внезапно горячо обнял молодого человека и прижал его к своей груди, сказав взволнованным голосом со слезами на глазах:

– Приди ко мне, Жорж, ты честный человек! У тебя честное сердце! Я не обманулся в тебе!

Жорж, изумленный, смотрел на Лебрена, не будучи в состоянии произнести ни одного слова. Последний произнес тихим голосом:

– Шесть недель назад на улице Лурсин!

Жорж задрожал и воскликнул с встревоженным видом:

– Ради бога, господин Лебрен!

– Номер семнадцать, четвертый этаж, в глубине двора!

– Господин Лебрен, еще раз прошу вас…

– Механик по имени Дюпон ввел вас с завязанными глазами…

– Господин Лебрен, я не могу вам отвечать…

– Вас приняли семь членов тайного общества. Вы дали обычную клятву, и вас увели снова с завязанными глазами…

– Господин Лебрен, – воскликнул Жорж, изумленный и испуганный этими разоблачениями, стараясь овладеть собою, – я не знаю, что вы хотите сказать…

– Я в тот вечер председательствовал в комитете, мой честный Жорж.

– Вы, господин Лебрен? – произнес молодой человек, не зная, верить или не верить Лебрену. – Вы…

– Я!

И, видя, что недоверие Жоржа еще не развеялось, купец проговорил:

– Да, я председательствовал, и вот доказательство…

И он шепнул несколько слов Жоржу на ухо. Последний, не имея более оснований сомневаться в искренности Лебрена, воскликнул, глядя на купца:

– Но тогда что же значит ваше требование клятвы?

– Это было последнее испытание.

– Испытание?

– Надо мне простить это, Жорж. Отцы всегда недоверчивы. Слава богу, вы не обманули моей надежды. Это испытание вы вынесли мужественно, вы предпочли крушение самых дорогих ваших надежд лжи, хотя вы могли быть уверены, что я поверил бы безусловно вашему слову, каково бы оно ни было.

– Господин Лебрен, – возразил Жорж с некоторым колебанием, которое тронуло купца, – на этот раз могу ли я верить… могу ли надеяться с уверенностью? Я заклинаю вас, скажите мне… Если бы вы знали, что я только что выстрадал!

– Даю вам честное слово, мой дорогой Жорж, что моя дочь вас любит. Мы с женой согласны на этот брак, который нас радует, ибо мы видим в нем залог счастья для нашего ребенка. Ясно это?

– Ах, господин Лебрен! – воскликнул Жорж, горячо сжимая руки купца.

Лебрен продолжал:

– Что касается времени вашего бракосочетания, мой дорогой Жорж, то вчерашние события и те, которые готовятся сегодня… Наконец, цели, преследуемые нашим тайным обществом…

– Вы, господин Лебрен? – проговорил Жорж, невольно прервав купца и не будучи в состоянии скрыть своего удивления, на время заглушенного радостью. – Вы, господин Лебрен, член нашего тайного общества? Поистине это меня приводит в тупик.

– Пускай, – возразил с улыбкой купец. – Вам, дорогой Жорж, придется еще не раз удивляться. Почему бы мне и не быть членом этого тайного общества? Разве потому, что я, не будучи богатым, обладаю некоторым достатком и собственным домом? Что может быть у меня общего с партией, целью которой является приобщение пролетариата к политической жизни при посредстве всеобщего избирательного права и урегулирование собственности при помощи организации труда, не так ли? Эх, мой честный Жорж, именно потому, что я имею, мой долг заключается в том, чтобы помочь моим братьям завоевать то, чего они не имеют.

– Это великодушные чувства, господин Лебрен, – воскликнул Жорж, – ибо очень редко случается, чтобы люди, добившиеся хорошего положения в обществе при помощи труда, обернулись и протянули руку своим менее счастливым братьям!

– Нет, Жорж, нет, это случается нередко. И когда… быть может, через несколько часов… члены нашего общества, председателем которых я состою уже давно, возьмутся за оружие, вы увидите среди них купцов, артистов, мелких фабрикантов, писателей, адвокатов, ученых, врачей, представителей мелкой буржуазии, пользующихся в большинстве случаев, подобно мое, скромным достатком, чуждых всякого честолюбия, желающих лишь торжества своих братьев из народа, которые после окончания борьбы сложат оружие и снова вернутся к своей трудолюбивой и мирной жизни.

– Ах, господин Лебрен, как я удивлен, но еще более счастлив тем, что вы говорите!

– Все еще удивлены? Бедный Жорж! Но почему же? Потому, что есть буржуа, вот многознаменательное слово, буржуа республиканцы-социалисты. Разберем, Жорж, серьезно, разве интересы буржуазии не связаны с интересами пролетариата? Я был вчера еще сам пролетарий, и если счастливый случай помог мне встать на ноги, то разве несчастье не может вызвать полного разорения и я или мой сын снова не можем сделаться нищими? Разве я и все мелкие купцы не зависим от произвола крупных промышленников и банкиров, подобно тому как наши предки были во власти благородных баронов, сидевших в своих крепких замках? Разве мелкие собственники не так же угнетаются и эксплуатируются этими герцогами банка, маркизами ссудной кассы и князьями процента? Разве нам, всем мелким купцам, не угрожает каждый день разорение вследствие малейшего кризиса, несмотря на всю нашу честность, труд, экономию и ум? Что произойдет с нами, если вследствие страха, алчности или каприза сатрапам столицы вздумается закрыть нам кредит и отказаться от учета наших векселей, как бы они ни были надежны? Разве, если бы кредит, вместо того чтобы быть монополией небольшой кучки, был бы на демократических началах организован государством и был бы доступен самому бедному из нас, разве, говорю я, мы подвергались бы ежеминутным опасностям полного разорения из-за нехватки оборотного капитала, из-за непомерных учетных процентов, из-за нечестной и беспощадной конкуренции? Разве все мы не подвергаемся опасности на старости лет очутиться в беспомощном положении вашего деда? Разве у меня, если я разорюсь подобно другим купцам, может быть уверенность, что мой сын всегда будет иметь возможность зарабатывать средства к жизни, что он не будет, подобно вам, Жорж, и всем прочим пролетариям, обречен на существование впроголодь? Нет-нет, Жорж, мыслящие буржуа, а их много, не отделяют своих интересов от интересов своих братьев из народа. Пролетарии и буржуа в течение столетий сражались бок о бок за свою свободу, их кровь смешалась, чтобы скрепить этот священный союз побежденных против победителей! Союз слабых и лишенных наследия против силы и привилегий! Каким образом, наконец, интересы буржуа и пролетариев могли бы быть не общими? У них всегда были одни и те же враги. Но довольно политики, Жорж, поговорим о вас и о моей дочери. Волнение в Париже началось вчера вечером, сегодня утром оно достигло своего апогея. Наши части уже предупреждены, с минуты на минуту ждем, что придется взяться за орудие. Вы знаете?

– Да, меня уведомили вчера.

– Сегодня вечером или ночью мы пойдем на улицу. Моя дочь и жена не знают этого, но не потому, что я сомневаюсь в них, – прибавил торговец полотном, улыбаясь, – ибо это истинные дочери Галлии, достойные своих матерей, тех славных женщин, которые ободряли жестами и словами своих отцов, братьев, сыновей и мужей, идущих в битву! Но ведь вам известно, что устав нашего общества вменяет нам в обязанность абсолютную тайну. Жорж, ранее трех дней Луи-Филипп будет низложен, или наша партия еще раз будет разбита, но не сломлена, поскольку будущее принадлежит ей. Во время этого вооруженного восстания, мой друг, вы, или я, или мы оба можем погибнуть на баррикаде.

– Таковы всегда шансы во время войны. Но да пощадит она вас!

– Если сказать теперь моей дочери, что я согласен на ваш брак и что вы ее любите, то это удвоило бы ее горе, если бы вы погибли в этой борьбе.

– Это справедливо.

– Поэтому я прошу вас, Жорж, подождать исхода борьбы, прежде чем сказать ей все. Если я буду убит, моя жена знает мое последнее желание. Оно состоит в том, чтобы вы женились на Велледе.

– Господин Лебрен, – проговорил Жорж глубоко растроганным голосом, – трудно передать то, что я чувствую в эту минуту. Могу сказать только одно: да, я буду достоин вашей дочери, буду достоин вас. Бремя благодарности меня не пугает. Поверьте, я всей жизнью своей постараюсь доказать это.

– Я верю вам, мой честный Жорж, – ответил купец, горячо сжимая руки молодого человека в своих. – Еще несколько слов… У вас есть оружие?

– У меня есть винтовка, спрятанная здесь, и пятьдесят патронов, которые я приготовил в эту ночь.

– Если сражение начнется, что кажется неизбежным вечером, мы забаррикадируем улицу как раз против моего дома. Место превосходное. У нас есть большой запас оружия и пороха, я осматривал сегодня военные припасы, относительно которых мы полагали, что о них проведали сыщики, но все в порядке. При первом же движении возвращайтесь к себе домой, Жорж. Я вас извещу, и мы пойдем вместе прямо на баррикады! Скажите, ваш дед умеет хранить тайну?

– Я отвечаю за него, как за себя, господин Лебрен.

– Он там, в комнате?

– Да.

– Хорошо, позвольте мне сообщить ему большую радость.

И Лебрен вошел в комнату старика, продолжавшего курить свою трубку подобно паше, как он выражался.

– Дядюшка, – сказал ему торговец полотном, – у вашего внука такое доброе и благородное сердце, что я отдаю ему свою дочь, в которую он безумно влюблен. Прошу вас только сохранить это в секрете в течение нескольких дней, после чего вы получите право надеяться, что сделаетесь прадедом, а я – дедом. Жорж объяснит вам все. Прощайте, дедушка! До свиданья, Жорж!

Простившись с Жоржем и стариком, Лебрен направился к графу де Плуернелю, драгунскому полковнику, который ждал его до полудня, чтобы уговориться с ним относительно крупного заказа полотна.