Читать книгу Письмо на берегу - Екатерина Каретникова - Страница 10

Она выскочила из дома в тапках и в платье, только схватила свою сумку, висевшую на спинке стула.

Сначала ей даже не было холодно. Грязь под ногами чавкала и грозила засосать обувь, но Алина приноровилась ставить ноги чуть боком, и тапки уцелели.

Она прошла вдоль участка, свернула на улицу и побрела к шоссе. Рассвет пролился на дачный посёлок, серый и зыбкий. Наверное, от сырости у Алины прилипла ко лбу чёлка, но губы всё равно пересохли, и она то и дело их облизывала. Зато язык казался шершавым, как у кошки. Шершавым и горячим.

Алина шла, не чувствуя ни страха, ни одиночества. Кровь стучала везде – в висках, в запястьях, под коленками. А может, это вовсе была не кровь, а просто стыд. Стыд, что обманула маму, что уехала сюда ради человека, о котором не сможет теперь сказать ни одного хорошего слова.

Алина подумала, что чем дальше она окажется от той несчастной комнаты, где нашёл её Матвей, тем быстрее эта гадкая история станет прошлым. А может, и вообще забудется и из реальности превратится во что-то размытое и тусклое, как залитая водой недосохшая акварель.

Когда Алина вышла к станции, совсем уже рассвело. Кассирша в будочке посмотрела на неё странно, но билет продала и даже посоветовала посидеть вон там, в помещении. Там, конечно, тепла нет, но всё не так дует. Почему-то именно после её слов Алина почувствовала, что ещё чуть-чуть, и она превратится в кусок льда.

Почти нестерпимо хотелось горячего, но никакого кафе на станции, конечно, не было. В отдалении стоял магазин, безнадёжно закрытый на амбарный замок. Этот замок даже Алина со своим астигматизмом рассмотрела, до того он был гигантским. Бутафория какая-то, а не замок.

Никогда в Алининой жизни пятнадцать минут не становились ледяной вечностью. Наверное, время смеялось, превратившись в безразмерную субстанцию, которую хочешь – тяни, хочешь – умоляй проползти быстрее – всё без разницы.

За минуту до электрички Алина выползла на перрон. Ноги передвигались с трудом. Губы и щёки покалывало иголочками. В глазах стояли слёзы, в голове вместо мыслей качался вязкий кисель. На какой-то миг одна мысль всё же мелькнула, но она была злой и тревожной. А вот не придёт электричка – что тогда?

Но тишину спящего посёлка прорвало гулким шумом, вдалеке мигнули ослепительные огни, и электричка подлетела к перрону.

Когда состав подъезжал к городу, позвонила Аннушка.

– Ты где? – прокричала она Алине в ухо так громко, будто хотела, чтоб та её услышала безо всякого телефона.

– Почти дома, – ответила Алина и нажала отбой.

Она не могла говорить с Аннушкой. Потому что не могла, и всё. По крайней мере сейчас.

* * *

В метро на Алину смотрели как на сумасшедшую. Мамаша с малышом пересела подальше и всё косилась на Алинино платье и пыхтела от возмущения. Алине хотелось то провалиться, то сказать мамаше, чтоб прекратила пялиться. Но Алина не умела грубить.

В последний раз ей всерьёз этого хотелось, когда они привезли маму к врачу, четыре месяца назад. Мама сидела на жёстком диванчике и смотрела пустыми глазами. Алина, наоборот, сидеть не могла. Ей хотелось метаться по коридору, а лучше выбежать на улицу и идти куда глаза глядят. Под дождём, по лужам, по снежной каше. Куда угодно, лишь бы подальше от этого места, где мама сидит с чужим лицом и даже не отвечает на вопросы. Самые простые, между прочим, на которые может ответить семилетний ребёнок.

Собственно, из-за этих вопросов от соседей по очереди Алине и захотелось нагрубить.

– Женщина, вы за кем? – спросила маму тётка в лиловом берете.

Берет наползал на лоб низко-низко, и от этого тётка казалась похожей на толстого зверя с меховой головой. Кожа на лице у неё напоминала сначала смятую, а потом расправленную впопыхах бумагу – не то чтобы совсем в гармошку, но в морщинах и острых следах царапин или давних порезов.

Мама не ответила. Она даже, кажется, не поняла, что к ней обращаются. Мама в последние дни стала совсем рассеянной. То насыпала сахар в солонку, то убирала шарф в хлебницу, то забывала повесить постиранные носки. А в тот день, когда папа решил, что больше тянуть нельзя и закрывать глаза тоже нельзя, мама проснулась утром, села на кровать и застыла.

Алина увидела её первой и сначала не успела особенно испугаться. Ну мама. Ну сидит на кровати. Заболела, наверное, простудой или давление поднялось.

– Мам, – позвала Алина, когда ей показалось, что мама как-то уж очень неподвижно сидит. – У тебя температура?

Мама не ответила, даже голову не повернула. И вот тут Алину пронзило и обожгло. Наверное, это был не просто страх, это был почти настоящий ужас. На уровне подсознания. Родители переставали говорить с детьми только в самых страшных ужастиках, если в них вселялась нечистая сила – и всё. Всё! Но в жизни-то, в реальной жизни кто мог вселиться в маму?

Болезнь, ответил Алине внутренний голос. В маму могла вселиться болезнь. Она столько недель к ней подбиралась, и если бы Алина с папой были чуть внимательней, они давно бы заметили, что с мамой что-то не так. Но они предпочитали думать, что мама просто устала. Что ей нужно немного отдохнуть, и всё пройдёт само собой. Мама не отдохнула. И ничего не прошло. Оно, наоборот, разрослось и усилилось так, что поглотило маму почти целиком.

С пятого раза Алине удалось получить от мамы короткий ответ. Да, заболела. Нет, вряд ли температура. Да, такого с ней никогда раньше не было. И да, похоже, без врача не обойтись.

Алина бросилась звонить в районную поликлинику, не слишком понимая, что будет говорить диспетчеру. Когда у человека высокая температура, это всем понятно и вызывает только сочувствие. А когда вот такое, как у мамы, неизвестно что? Может быть, и никакой врач к ним не придёт?

Но диспетчер как-то сразу всё поняла и сообщила, что терапевт придёт обязательно.

И они дождались терапевта. Алина сидела на кухне, бессмысленно переставляя чашки и заваривая чай. Как будто кто-то собирался его пить!

Мама вроде бы согласилась, но, отхлебнув чая и откусив крохотный кусочек печенья, сказала, что сыта. Алина налила себе в чашку побольше заварки, добавила кипятка и обожгла язык и губы при первом же глотке.

Терапевт влетела в квартиру, как всегда бодрая и стремительная. Правда, раньше она всегда улыбалась и спрашивала Алину о её школьных делах, а иногда что-нибудь рассказывала про свою дочку.

В этот раз улыбок не было. И вопросов про Алинину жизнь – тоже.

Доктор быстро натянула бахилы и прошла в комнату, где мама по-прежнему сидела на кровати. Алину попросили выйти, но она только обрадовалась этому. Ей было страшно слушать врача, но ещё страшнее смотреть на маму, которая сейчас больше всего напоминала наполовину ожившую куклу. Наполовину – потому что вроде бы могла и разговаривать, и шевелиться, но делала это очень скупо и неуклюже.

Доктор выбежала из маминой комнаты минут через двадцать. Наверное. Алина заметила время, но потом отвлеклась на тупое созерцание собственных тапок и забыла, что там показывали часы.

– А взрослых никого? – спросила она.

От этого вопроса Алине стало совсем уж тошно. Она даже слегка пошатнулась, и пришлось упереться локтем в дверной косяк.

– Папа на работе.

Голос показался хриплым и чужим.

– Позвони. Пусть отпросится, приедет. Не каждый день такое.

– А что это? – еле выдавливая из себя слова, спросила Алина.

– Ну, – слегка замялась доктор, – я – не специалист. Тут нужен психиатр, чтобы точно сказать. Я вот предварительно написала: невроз навязчивых состояний.

Алина задохнулась. Психиатр. Мамочки, психиатр! Самый жуткий из всех врачей. Про психиатров никто толком ничего не знает. Их боятся до ужаса. Про них рассказывают анекдоты. И снова боятся.

И вот сейчас психиатр должен будет приехать к ним? Домой?

Последний вопрос Алина задала вслух. Она изо всех сил старалась убрать из голоса дрожь, но это получилось плохо.

– Ну что ты, – покачала головой терапевт. – Приезжают на дом, когда есть опасность.

– Какая опасность?

– Ну когда стены ломают или в окно выбрасываются.

От этих слов, прозвучавших спокойно и даже обыденно, у Алины похолодела спина. Вернее, не вся спина, а две тонкие полосочки кожи вдоль позвоночника.

– А… И такое бывает? – глупо спросила она.

– И не такое бывает, – успокоила терапевт и переключилась. – Позвони отцу, пусть приедет. И отвезите маму к доктору. Я адрес там написала. Вас примут, только документы возьмите.

– Сегодня?

– Не нужно тянуть, – объяснила терапевт и быстро-быстро надела пальто, словно боялась, что Алина спросит её ещё о чём-нибудь, а она не сможет ответить.

Отец приехал через два часа, и они все втроём вышли на улицу. Алина помогала маме одеться, но мама и сама, наверное, смогла бы. Просто очень медленно, и не факт, что не забыла бы, например, переобуться из тапок в сапоги или взять перчатки.

Хоть перчатки Алина и сама забыла. И всю дорогу от дома до автобуса сжимала замёрзшие руки в кулаки и втягивала в рукава.

А потом в очереди к врачу толстая тётка в берете начала приставать к маме с вопросами, а мама не отвечала. Словно не слышала или не понимала. За пять минут до этого папа вышел на улицу. Он сказал, что покурить. Алина даже не удивилась и не напомнила, что курить он бросил год назад. Ей было не до папы. Она ждала и умирала от страха – что скажет врач? Почему-то ей казалось, что от этого диагноза разрушится вся их жизнь. Или, наоборот, не разрушится, а появится надежда, что всё обойдётся.

– Что же вы молчите? – не выдержала наконец тётка в берете. – Совсем больная, что ли?

Конец фразы она почти провизжала, и подбородок у неё мелко затрясся. Алина подумала, что тётка тоже вряд ли здоровая, раз так вот трясётся и визжит. Ей бы сказать, чтобы не трогала маму. Но как? Как?! У Алины язык не повернётся сделать замечание незнакомому взрослому человеку. Никогда не поворачивался. А особенно теперь, когда она боялась лишний раз пошевелиться, лишний раз открыть рот, чтобы не зареветь. От страха, от волнения, от обиды непонятно на кого. Но, может, тётка уже сказала всё, что хотела, и больше не будет? Может, Алине и не придётся ни о чём с ней разговаривать?

– Это ж безобразие! – выпалила тётка на повышенных тонах, когда Алина уже почти поверила, что обойдётся без продолжения. – Сидишь тут за справкой для работы, а вокруг больные! А может, они опасные!

Люди из очереди начали поглядывать с интересом. Им было скучно пялиться в стены и в телефоны, а тут назревало нечто зрелищное. По крайней мере, Алина сразу же подумала именно об этом.

– Конечно опасные! – окрылённая успехом, продолжила тётка. – Молчат-молчат, а потом как с ножом бросятся! Я вон по радио слышала…

Кто-то хихикнул. Кто-то делано закашлялся. Два парня у самой двери посмотрели на Алину со скользкой издёвкой и заржали в голос.

Мама вдруг встала и, ни слова ни говоря, пошла к выходу.

– Мама! – закричала Алина. – Мама, ты куда?

Мама не ответила и не обернулась. Алина побежала за ней. За спиной смех дробился и множился.

Алина подумала, что так рушится мир. Её, мамин, папин. Тот, без которого Алина не жила ни дня с самого рождения. Тот, в котором она чувствовала себя спокойно и уверенно. Только что был – и вдруг раскололся на кривые неправильные части. Сначала крупные, а потом всё более мелкие, похожие на крошево и пыль. И их не собрать и не соединить никакой силой.

Это было даже не больно. Больно бывает, когда ещё что-то чувствуешь. Это было черно и безнадёжно, как безвоздушное пространство. Как будто тебя выталкивают в него из родной комнаты, без скафандра, в домашнем халате и тапочках. А ты даже не сопротивляешься. Ты зачем-то хватаешь крохотного зайца, с которым спишь с четырёх лет, с того самого дня, как его тебе подарили, и смартфон. Самое нужное в любой ситуации, каждая девчонка подтвердит. Хватаешь, а дальше уже – ни мира, ни света, ни воздуха. Ни тебя.

Дальше думать про это Алине не дали. Отец перехватил маму на выходе, посмотрел на ржущих парней так, что они подавились смехом и больше не издавали ни звука. Тётку в берете пригласили в соседний кабинет. А маму тоже пригласили – в тот, в который они занимали очередь.

И всё как-то устроилось.

Маму положили в больницу. Там довольно скоро ей стало лучше. По крайней мере, она опять отвечала на вопросы, волновалась за Алину (как она дома без неё?) и даже пыталась что-то читать.

Но ощущение рушащегося мира Алина запомнила. Даже, может быть, навсегда.