Читать книгу Письмо на берегу - Екатерина Каретникова - Страница 3

Город встретил её не дождём – моросью, густой, сизой, ледяной. Или это просто Алина промёрзла до костей, и теперь пограничной со льдом ей показалась бы любая вода. Даже такая, висящая в воздухе мелкими каплями, напоминавшая то ли слёзы, то ли холодный пот.

Пришлось накинуть капюшон и втянуть ладони в рукава куртки. Это получилось легко. Ладони у Алины были узкие, а рукава – нестандартной и длины, и ширины – со стратегическим запасом.

Но даже спрятав под куртку всё, что получилось, Алина ёжилась от ветра и нового для неё, пропитанного влагой насквозь воздуха.

До троллейбусной остановки она дошла спокойно. Триста метров от вокзала по прямой – посмотрела бы Алина на того, кто не дошёл бы. А там её уже ждали – всё по-честному.

Бабушка так и сказала: «Тебя встретит Тимчик. Встретит и довезёт. Я его попрошу, он не откажет». Алина хотела возмутиться и объяснить, что прекрасно доберётся сама, без всяких там безотказных Тимчиков. Не хватало ей ещё! Но потом вспомнила про чемодан с отвалившимся колесом и про то, что поезд приезжает в девять вечера. А это поздно. Это значит, что через полчаса город зальют чернильные сумерки, и с каждой минутой они будут всё гуще. А у Алины астигматизм и видит она одним глазом на два метра вдаль, а вторым получше, конечно, но всё равно в темноте в незнакомом месте – ой! Хоть садись, где стоишь, и жди рассвета.

В общем, стало ясно, что без Тимчика не обойтись.

Но это было ужасно. Алина сразу представила себе, как он выглядит. Представила и затосковала. Конечно, всё бывает, и есть шансы, что Тимчик – неплохой парень, но Алине точно не понравится. Как может нравиться человек с именем Тим? Вот как? Это же почти то же самое, что… Ну ладно, не важно.

Алина угадала. Парень на остановке оказался невысоким, темноволосым и каким-то не то чтобы угловатым, но явно не отличающимся ни гибкостью, ни изяществом. Он стоял, широко расставив ноги, засунув руки в карманы короткой кожаной куртки, и смотрел даже не на Алину, а на морось над её головой. Это было смешно, потому что такая поза подошла бы капитану корабля, отправляющегося в кругосветку, а не мальчишке, бабушкиному соседу. Да ещё и Тимчику.

– Привет! – сказал некапитан. – Я – Тим. А ты – Алина.

Он не спросил, а произнёс её имя с утвердительной интонацией, как будто ни секунды не сомневался, что она – это она. Произнёс и улыбнулся. У него была очень хорошая улыбка, Алина даже растерялась. К человеку с такой улыбкой хотелось броситься навстречу и рассказать про всё, что случилось за последние месяцы. Человек с такой улыбкой обязательно поймёт правильно и придумает, как можно исправить то, что Алина сама ни за что не исправит. И скажет: «Всё будет хорошо». Вот просто скажет, и она сразу же ему поверит.

Да ну, глупости какие лезут в голову! Это просто бабушкин сосед. Тим к тому же. А она – это она, несмотря ни на что. Ни к чему ей это всё. Тем более, она приняла решение.

Алина подняла голову и улыбнулась официальной улыбкой.

Тим отбросил чёлку:

– Я хотел…

И на этом слове встретил её взгляд. И замолчал.

Алина сама не смогла бы объяснить, что он там увидел, в её глазах. Вроде бы она старалась никакого особого презрения по поводу и без оного не изображать.

Но Тим что-то увидел – точно! Или почувствовал, что ли?

– Извините, – совсем другим голосом оборвал он сам себя.

И улыбаться перестал.

Но чемодан взял и легко заправил его в открывшиеся двери троллейбуса.

– Спасибо, – пробормотала Алина.

Тим пожал плечом и с тем же новым равнодушным выражением лица откатил чемодан на заднюю площадку.

Алина как-то сразу поняла, что никакого разговора не получится. Поняла, обиделась и прикусила язык, чтоб зря не начинать.

Но чем больше она его рассматривала, тем сильнее ей хотелось познакомиться. Тим был не таким, как мальчишки в Алинином классе. Он вообще не был похож ни на кого из её знакомых.

«Он никогда мне не понравится», – решила Алина.

Прошло пять минут.

«А он красивый», – ни с того ни с сего подумала Алина.

То есть, наверное, вряд ли про него так сказал бы кто-то с точки зрения классических понятий о красоте, но для Алины это ничего не меняло. Зря она так на него посмотрела и подумала зря. Что ей теперь делать?

Троллейбус ехал быстро. Алина схватилась за поручень и боялась отпустить. За окном темнело, в салоне мигали лампочки, и всё вокруг казалось больным и призрачным. Как в больнице, где Алина провела этой весной две недели. Две бесконечных недели, когда запросто можно было сойти с ума. Или поседеть. Или просто разучиться жить нормальной жизнью нормального человека.

* * *

Она никогда бы не поверила, что за две недели может измениться. То есть меняться Алина, наверное, начала в первую же ночь, но едва ощутимо. А перед выпиской перемены бросились в глаза. В больнице вообще выходило на первый план главное, а остальное отваливалось, как высохшая шелуха.

Оказавшись на узкой кровати, странно поставленной не у стены, а на расстоянии сантиметров двадцати от неё, Алина сначала была уверена, что мгновенно уснёт. Она устала насквозь, до последней капли, тяжко и почти невозможно. Но вместо сна к ней пришло отупение, от которого хотелось подышать ртом и погрызть пальцы, а за ним – тревога, ни о чём конкретном и сразу обо всём.

Это оказалось непривычно и почти больно. Нужно было что-то сделать, а не валяться на казённом бельё и то ли думать, то ли бредить. Она же не в психушке лежала и не в неврологии, чтобы нервы вели себя вот так. Это там, наверное, уместно, а в обычном терапевтическом отделении трястись от непонятных страхов – ни к чему и не с чего.

Алина попыталась считать баранов, но те не считались. Зато вместо баранов она начала думать о людях, и ладно бы обо всех подряд – нет, только о самых-самых. Тех, из-за которых оказалась в больнице. От этого сон если и приближался, то теперь улетел совсем далеко, и Алина вспомнила о последнем средстве – старой-старой игре. Сначала они играли в неё с мамой (тогда мама была ещё прежней и играла с Алиной), а потом Алина одна, про себя, когда не могла успокоиться или заснуть.

Всё было очень просто – лежишь с закрытыми глазами и вспоминаешь названия фильмов на каждую букву алфавита. Самые редкие, вроде Ы, конечно, пропускались, а остальные – ни-ни, даже если ни одно название не шло на ум.

Алина закрыла глаза и осторожно поправила одеяло. Одеяло и то от усталости и бессонницы превратилось в источник тревоги. Алине казалось, что оно обязательно свалится на пол, и тогда придётся шуршать в темноте, подбирая его, а от шуршания могут проснуться соседки. Плохо же, если так.

Одеяло не свалилось. Соседка слева закашлялась, но легко, и опять наступила тишина, только щёлкало в темноте что-то непонятное, как будто отсчитывал время невидимый метроном. Время, оставшееся до. До рассвета, например, или до первого визита лечащего врача. Алина почему-то очень боялась его. В смысле и врача, и визита. Ей не сказали даже его фамилию. Когда в приёмном покое заявили со всей уверенностью, что в больницу её положат и зря доктор из неотложки сомневался, Алину пронзил такой внезапный и такой острый страх, что она забыла даже заплакать, а не то что спросить фамилию лечащего врача.

Товарищи дорогие! Она за свои шестнадцать лет ни разу не лежала в больнице. И в санатории не была, и даже в загородном лагере, как лучшая подруга Аннушка. Только на той несчастной Аннушкиной даче, на которой начались все неприятности. Если сломанную жизнь кто-нибудь отважился бы назвать неприятностью.