Читать книгу Цветок Зла - Екатерина Люмьер - Страница 4

Здравствуйте, господа читатели, кто следил за нашей с Уильямом историей с самого первого написанного нами слова. Я рад приветствовать вас вновь! Честно говоря, я и не думал, что мы продолжим описывать наши приключения, но мой дорогой Уильям предложил – и я согласился – поделиться и другими историями нашего бессмертного существования. Как мой дорогой мистер Холт уже успел упомянуть, я прожил намного дольше, чем мой возлюбленный, однако смею заметить, что вся моя жизнь заключена именно в самом Уильяме, и все самое запоминающееся происходило и происходит именно тогда, когда мы вместе с ним путешествуем по свету, преодолевая трудности, стремясь сквозь тернии к светлому дню – или же безоблачной ночи, когда на небе сияют яркие и такие далекие звезды. Полагаю, мне не стоит вновь упоминать, что всевозможные обороты речи про сияние солнца над нашими головами и являются всего лишь оборотами речи, не более того. Я особенно расположен к художественному приукрашиванию текста, а потому не обессудьте, что иной раз в нем будут проскальзывать привычные вашему глазу и слуху высказывания, противные самой природе нашего существования. Впрочем, обещаю разве что не божиться, поскольку это в корне противоречит не только моему образу жизни, но и смысловому восприятию мира вокруг. Я не верю в Бога, но верю в высшую темную власть, и вам стоит с этим окончательно смириться.

Как мой дорогой Уильям уже вам рассказал, мы посетили немало стран, посмотрели свет, видели его рассветы и закаты, самые прекрасные и самые жуткие уголки, однако так и не перестали восхищаться разнообразием и богатством наследия человечества. Сейчас мы направляемся в мой родной замок, от которого остались одни лишь руины, чтобы вновь воздать дань прошлым столетиям, помянуть то, что не должно быть забыто, и отправиться в новое путешествие к неизведанным берегам. Я видел Румынию в упадке, в раздробленности и смуте, а сейчас она представляет из себя хотя и не самую богатую, но куда более благоустроенную страну, где жители могут не бояться за свою жизнь из-за вечных междоусобиц, противостояния бояр и вассалитета Османской Империи. Восточная Европа претерпела немало бедствий, однако не пала под гнетом Второй мировой войны и других катастроф, сохранив пусть и довольно шаткое, но все-таки равновесие.

Люди изменились. Поменялись ценности. Но не изменилось лишь одно – здесь до сих пор верят в темные силы, в духов и колдунов, в ведьм и прочую нечисть. Я едва ли не хохотал, глупо улыбаясь, когда читал истории про графа Дракулу, его замок – ныне замок Бран – и прочие суеверные выдумки моего народа. Конечно, давно не моего, но Румыния, как и была мне родной страной, так и остается сейчас. Я так и не стал самым настоящим лондонским денди или французским франтом, совершенно не смог! Прошлое господаря Валахии осталось далеко позади, и теперь я был просто Джонатаном Уорренрайтом, у которого был любимый супруг и мало-мальски постоянная работа режиссером в оперном театре. Уильям с особым усердием занимался изучением биохимии, парфюмерии и ботаники.

У вас мог возникнуть вопрос, как меня вообще угораздило податься в театр. На самом деле все до одурения просто. После того, как я переехал в Лондон, мне так или иначе было необходимо чем-то заниматься, но, поскольку мы решали с Уильямом вопросы личного характера, которым посвящена вся наша первая книга, я не мог себе позволить сразу же влиться в ту или иную сферу деятельности, да и в девятнадцатом веке куда хуже дело обстояло с сословиями и различными видами занятости, как сейчас говорят в профессиональной среде, а потому к театру я пришел только в конце двадцатого века. Мне всегда было на вид сорок лет, но я решил, что мне действительно интересно этим заниматься, а потому, как и любой другой человек, парижанин, я поступил на отделение театральной режиссуры. В наше первое посещение Парижской национальной академии музыки – которому посвящена не одна глава в книге «Любовь и Смерть» – я был до глубины души поражен музыкой Шарля Гуно и представленным на сцене «Фаустом». Не описать, как взволнован и встревожен я был в тот памятный вечер. И потом мысль о театре не отпускала меня, мне хотелось попробовать себя в совершенно иной роли. Мне хотелось не просто участвовать. Мне хотелось создавать.

Я был убийцей и им остаюсь, но светлый позыв к искусству в моей душе не мог оставить меня равнодушным, а потому я всеми силами желал попасть в ту самую среду, взгляд со стороны на которую меня не просто поразил, а совершенно очаровал. И очаровало буквально все: от убранства зрительного зала до взлетающей под своды Гранд-Опера музыки.

Пришлось начинать с малого – с различных малых театров, собственно. От постановок различных известных и не очень оперетт, а потом пробиваться через связи и знакомства, оставшиеся еще с «прошлых жизней». Где мы только ни работали, с кем мы только ни знались, с кем только вина ни пили. Это и сыграло в моей карьере большую роль. Я уже был знаком с нынешними руководителями Национальной Парижской Оперы. Они выслушали мои идеи, и были в целом немало удовлетворены – нас познакомила жена одного из них – не стану называть имен – которая познакомилась с Уильямом достаточно давно, когда пересеклась с нами во время одного из представлений научной работы моего супруга, произведшей фурор на одной из конференций.

Как вы можете знать – если интересуетесь оперой, билетом и французским театром – что в Национальной Парижской Опере принято ставить музыкальные спектакли в Опере Бастилии, а все балетные— во Дворце Гарнье. Разве я мог выбрать нечто, кроме «Фауста» Гуно? Он поразил меня. Пронзил! Вознес! И я решил поставить свою оперу, свое первое детище на столь тронувшее меня произведение. Показать свое видение этого бессмертного шедевра. И, таким образом, я стал заниматься музыкальными спектаклями в Гранд-Опера. Сейчас сезон еще закрыт, а потому мы можем спокойно путешествовать и заниматься своими делами, не боясь, что другие дела ожидают нас в Париже.

К слову, о Париже. Мне иной раз кажется, что я скорее парижанин – совсем не французский франт, опять же! – чем лондонец. Пускай мы довольно долго жили в Англии, мне так и не пришлись по душе традиции, поведенческие устои и все, что было принято в обществе в целом. Так или иначе, мне все равно пришлось подстраиваться под все эти рукопожатия-поклоны-рауты и прочее, правда, это не продлилось так долго, как могло, поскольку я преобразил Уильяма достаточно рано, и нам пришлось покинуть острова. Париж мне полюбился едва ли не сразу, как мы стали в нем жить. Правда, до момента нашего окончательного переезда в столицу Франции из Англии прошло достаточно много времени, но об этом мы расскажем позднее.

Я прекрасно помнил его с конца XIX века, и был немало поражен тому, как мало изменился этот город. И сейчас я говорю об архитектуре, о внешнем облике. Конечно, теперь город населяют люди самых разнообразных национальностей, и общее впечатление от Парижа совсем иное, нежели было тогда, но сохраненная старина и история все еще являются его особой отличительной чертой. Нет ничего приятнее, чем прогуливаться поздним воскресным вечером по набережной Сены рядом с Пон-де-Сюлли, возвращаясь после долгой и приятной прогулки в Венсенском лесу. На набережных, как успел рассказать Уильям, устраивают пикники, открывают различные забегаловки и питейные. Можно купить бутылку вина и устроиться с закусками за деревянными столиками, или купить чего-нибудь в супермаркете и сесть на самой набережной, расстелив плед. Пусть для вампиров в этом нет ничего необходимого, для нас каждая подобная прогулка является свиданием, и излишней романтичности в ней быть не может. Приятно сидеть со своим любимым человеком, пить прохладное rosé и наслаждаться ночью до наступления утра.

Во Франции жизнь другая, более спокойная и тихая, несмотря на то, что каждому столичному городу присуща своя особенная суматошность. В Париже приятно проснуться в пасмурный полдень – хотелось бы в солнечный, но увы! – и потянуться на постели, вылезая из объятий пухового одеяла, когда видишь вдалеке Эйфелеву Башню из окна, когда по комнате стелется рассеянный тюлем свет, а балкон приоткрыт и внутрь проникает приятный теплый воздух, еще по-весеннему свежий, но уже по-летнему ласкающий и пригревающий. А еще совершенно замечательно, когда за окном идет ливень и сверкают молнии на темнеющем небе, вдалеке раздаются раскаты грома, а вы просто сидите на постели и занимаетесь своими делами.

Уют, семейная идиллия и прочая благость мне были недоступны во времена заточения в замке, а потому такие простые мирские радости являлись и являются чем-то по-настоящему важным и даже сакральным. Я слишком долго был один, чтобы понимать, насколько дорого и ценно мгновение рядом с близким человеком. Сентиментальность загубит нас обоих к чертовой матери. Звучит по-настоящему абсурдно, но я никогда не чувствовал себя таким живым, будучи мертвым.

Уильям, на удивление, очень полюбил магнолии, цветущие по всему Парижу весной. Раньше его больше привлекали пионы, нежели роскошные бутоны и распустившиеся цветки, в которые одеты все улицы и скверы города. Поэтому, думаю, вас не удивит, что свадьбу мы сыграли в марте. В один из прохладных, пасмурных, но таких красивых месяцев в Париже. Он был так счастлив, а я все пытался понять, почему он – мой. За перенесенные ли страдания мне воздалось, или же это просто превратность судьбы, или мой счастливый случай. Однако было время, когда Уильям был невыносим. Он был страшным созданием, чей характер был настолько отвратительным, а сущность неуправляемой, что я сейчас, смотря на него, умостившегося едва ли не на моих коленях, не представляю, как во все то хорошее, что было внутри Холта, смогло пробиться сквозь забвение и мрак, в которые я вверг его, «одаривая» бессмертной жизнью? Сохранить в себе свет, став чудовищем, мне кажется, мог только он. Правда, теперь уже свет утренней звезды¹.

[1] Люцифе́р (лат. Lucifer «светоносный») – в римской мифологии образ «утренней звезды»