Читать книгу Любовь и Смерть - Екатерина Люмьер - Страница 7

В Княжестве Валахия наступили смутные времена. Будучи под сюзеренитетом Османской империи, молдавские и валашские подданные были молчаливо покорны на протяжении всего шестнадцатого века. То, что румынский народ был вынужден выплачивать дань из-за вассальной зависимости, конечно, вызывало недовольства и перемывание косточек нашему господарю.

Беспредельный рост поборов вызвал напряжение в обществе, и бояре, посчитавшие своим долгом «очистить от скверны вассальской земли валашские», пришли к выводу, что свергнуть господарей – лучшая затея из всех возможных. Князья были бессильны: правители менялись слишком часто, либо играли отрицательную роль. Тридцать две смены власти! И едва ли можно упомнить имена всех, кто правил княжеством. Уязвимость и зависимость власти была во многом обусловлена тем, что народ Румынии был совершенно разобщен из-за того, что в основном состоял из беженцев и переселенцев. Чего стоят одни только цыгане, что при Владе III Цепеше переселились из Малой Азии и распространились по значительной части территории страны, привнеся в культуру веру в добрых и злых духов, ведьм и прочую нечисть.

В то время народ был разобщен долгим угнетением прав и свобод, нестабильностью собственного благосостояния и ложью жестоких и жадных представителей правящего класса. Господарь перенял княжество в глубокой моральной разрухе. На заре существования княжеств власть практически стабильно переходила от династии к династии, и самым продолжительным было правление Бессарабов с 1436 года. К XVI веку хаотичность престолонаследия достигла такой неуправляемости, что на трон могли претендовать более десятка аристократических семей. Постепенно было решено, что новый князь будет избираться боярами. Ожидаемо, все приводило к очередному перевороту и к назначению нового князя османским султаном. Турки поощряли смуту в Молдавии и Валахии, поскольку постоянная борьба за господство была одним из основных способов увеличения дани. Чтобы вступить на престол, князь должен был получить разрешение от Турции. Он был обязан выплатить мукарер – большой денежный взнос, – чтобы получить документ, подтверждающий его право на княжение.

Более благосклонное отношение народа заслужили те князья, что шли по стопам Влада Цепеша, что вели политику против турков и укрепляли свою власть, подводя бояр под опалу. Я жил при дворе валашского князя Иона I, что отличался особой стойкостью духа, храбростью и непоколебимостью в решениях. Он не желал угнетения своего народа, не собирался мириться с жадностью Турции, которая, войдя во вкус, увеличивала размер поборов каждый год. Около двухсот бояр были уничтожены в 1558 году предшественником Иона I. Мой князь взошел на престол в чрезвычайно тяжелые времена. Ему не верила и не доверяла Турция, бояре ненавидели и ожидали продолжения расправы, но валашский народ видел в нем человека силы и ума, того, кто перенял идеологию праотцев и не позволит Османской империи разорять княжество.

Он был силен, храбр и серьезен. Ни тени улыбки на лице, ни разгульного пьянства и обжорства, ни полуночных танцев, ни иных увеселений. Он не растрачивал казну и не позволял себе находиться ни минуты без дела. Ион I всегда держал свое слово и был предан своему народу: он в обязательном порядке слушал и читал обращения, жалобы и просьбы и старался не угодить во славу своего имени, а помочь. Он был щедр на доброе слово и поддержку, не терпел пустого вранья и мишурной лести, и считал, буквально верил в то, что нет ничего важнее чести. Но сильные мира сего не ценят честолюбие и сострадание. Жадность и жесткость – вот пороки власти. Его пытались убить, конечно, не единожды, но его берегло что-то свыше, так казалось нам, кто видел, как случайность спасла его жизнь: то кубок с отравленным вином обронит служанка, то заговор раскроется, планируемый долго и тщательно.

В сентябре 1559 года при дворе появился юноша по имени Вильгельм. Лет двадцать от роду, кудри смоляные и густые, а глаза бирюзовые, как камни драгоценные. Невыразимо умен и проницателен, своенравен и упрям. Он завладел вниманием господаря с первых минут, стоило им побеседовать на злободневные темы. Моя покойная дочь говорила, что он напоминал ей сокола. Впрочем, что-то хищное в нем все-таки было. Но лишь позже я узнал, что сокол значил свободу от духовных оков, свет и превосходство. Откуда он появился, никто не знал. Вильгельм шествовал по коридорам замка в одеянии, похожем на то, что, как я узнал позже, носили на Руси: узорные одежды с широкими рукавами, расшитые золотом, серебром и шелками, порою унизанные жемчугом и драгоценными камнями, в Московии называли летниками, и были они, что немало меня поразило, женскими. Зимою он носил поверх богатую шубу или меховые воротники. Дорогие кафтаны, плащи, искусно отделанные пояса и сафьяновые сапоги были у него в почете.

Вильгельм был человеком странным, которого многие вовсе считали нелюдем. Колдовские очи, изобилие украшений с неизвестными узорами и символами, и то, как ему внимал Ион I, как на него смотрел, заставляло верить в его родство с нечистой силой. «Странное создание из мира теней» – так его называли за глаза. А он только смеялся, молча глядя в глаза своим недругам. Колдун, чаровник, ведьмино отродье, дьяволово дитя – и мне не вспомнить всего. Но князь нарек его своим советником и другом, покуда многие подозревали их в связи. Я бы и сам никогда не поверил, если бы не видел того собственными глазами! И я поклялся молчать о том, что видел, что знал и скрывал, но мне осталось недолго, и я скоро отойду, и я могу доверить эти воспоминания бумаге, покуда ни Вильгельма, ни господаря уже давно нет в живых.

Нежность того поцелуя, что Ион подарил на моих глазах Вильгельму, чернокудрому колдуну, едва ли возможно описать словами. Так целуют возлюбленную невесту после долгой разлуки, обнимают дорогую сердцу жену, что носит под сердцем твое дитя, и прижимают к груди единственную дочь, что уходит в чужой дом.

Мой князь любил чернокудрого колдуна.

Вильгельм советовал ему обратить внимание на те или иные политические вопросы, указывал на людей, что были ни к чему при дворе, что хотели его устранения, и князь перестал доверять всем своим людям, кроме него одного. Впрочем, Вильгельм не раз спас его от погибели и предвидел исход тех или иных событий. Буквально стоя за плечом господаря, он управлял княжеством днем, а по ночам ублажал своего князя. Ион подносил ему новейшие книги, украшения и одеяния, берег его, как драгоценность. И первым решением бояр, что готовили заговор, было устранение Вильгельма.

Они ворвались в его комнату ночью, и, не обнаружив его там, уже знали, где стоило искать. Семь человек вышли против Вильгельма и моего князя, и если бы я только мог ему помочь, но моя больная дочь и жена, что носила четвертого ребенка, нуждались во мне не меньше, и я сделал свой выбор, предав своего господаря. Они ранили Вильгельма, связали его и оттащили в подземелья замка, где заперли на долгие часы. Уговаривая моего князя отречься от престола добровольно, они ставили его перед выбором: Валахия или Вильгельм. И Ион отрекся, лишь бы спасти своего возлюбленного юношу. Но он не знал, что стены замка содрогаются криками его советника, что стенал от боли и злобы во время пыток.

Подозреваемый в колдовстве, как было объявлено, он подвергся страшным и продолжительным истязаниям.

И Вильгельм признался. Инакомыслящий чернокнижник. Он проклинал каждого, кто смел коснуться его, кто обрезал его черные кудри и выколол левый глаз. Раненый, с содранной кожей и переломанными костями, избитый тяжелыми сапогами и медленно травимый ядовитыми настоями трав, он не молил о смерти. Вильгельм ждал. Было решено казнить.

Его вели на эшафот под руки, покуда он едва мог стоять. Мой князь, закованный в кандалы, смотрел на происходящее, и я видел боль в его глазах. Впервые его лицо исказилось мукой, будто бы бередили его собственные увечья. То, что узрел он, ранило его больнее мечей и стрел. Его срок еще не вышел, но погибель Вильгельма была равносильна его собственной. Чернокудрый колдун взошел на эшафот гордо, держа голову прямо, хоть и испытывал дикую, непреходящую боль. Прежде шелковые волосы были грязными и спутанными, а белая кожа изрезана и обожжена. Левого глаза не было вовсе: пугающая чернота пустой глазницы. Он смотрел лишь на моего князя, и в этом взоре не было ненависти, не было злобы, только все то невыразимое, что нельзя облечь в слова, но можно в поцелуй.

«…И трижды воздастся им…»

Выкрик послышался на весь двор, хриплый и громкий, на грани дыхания изувеченного и покалеченного юноши прежде, чем на его шею накинули петлю.

«…И наступит ночь до скончания времен…»

Праздник весны Мэрцишор был окрашен первой кровью, но не первоцветом.

И Ион принял его слова на веру. Я видел, как мой князь, в ту самую минуту, как глаза смотрели в глаза, когда Вильгельма вздернули, отрекся от Господа, и сердце его поглотила тьма. Наступила кровавая весна.

Алым окрасилась земля валашская в первые мартовские дни 1560 года: мой князь, словно бы его самого вздернули, обратился в стригоя, приняв проклятие по желанию покойного колдуна, обратился в чудовище и кровопийцу, что мстил за возлюбленного. Его волей и безудержной, потусторонней силой были разрушены церкви, и сам Бог отвернулся от своего сына. Он уничтожил бояр, что посмели лишить его и княжества, и советника. И успокоившись, покуда он свершил свою месть, он забрал незахороненное тело Вильгельма и направился восточнее, в Карпаты, где и пропал из виду вот уже тридцать восемь лет назад. И только лишь дьявол знает, что сталось с моим князем. И только лишь дьявол знает.