Читать книгу Дом с драконами. Пластилиновая собачка - Екатерина Велесова - Страница 4

В семье Агафьи и её мужа Александра, родителей Валентины, было шестеро детей. Старший сын, а дальше, только девчата.

Ещё в начале тридцатых, Сашка Васильев привёз к себе на родину молодую жену Агафью из соседнего района.

Судачили поначалу много про них: «Парню лишь двадцать лет минуло, а Агафье уже четверть скоро будет. Неспроста в девках то засиделась, что-то неладное, видать!»

Только за кого в то время девчатам замуж то было выходить?

В семнадцатом году звуки пушек с «Авроры» донеслись до степных просторов Южного Урала и до села, откуда была родом Агафья. Возвращались домой солдаты, привозили листовки, рассказывали о революции. Весь уезд лихорадило. Создавались, то волостные комитеты, то сельские советы. Земля переходила, то в созданные земельные общества, а то в коллективные хозяйства. И на всё это писались указы и приказы. А становые приставы, урядники и стражники спешно покидали свои поместья.

Но сёла вновь захватывались белогвардейскими войсками и опять менялись указы, власть и правила.

То красные с властью приходили и кричали лозунги, то белые казаки бунт по всему Уралу поднимали.

Война грохотала вовсю.

Советскую власть в уезде провозгласили в восемнадцатом. Только народ простой мало понимал, что за война случилась и почему иные семьи разделились и брат шёл на брата. Ненавидели и красных, и белых, потому что кормились все одинаково, с крестьян.

Но когда атаман Дутов объявил общую мобилизацию, мужской народ подался в бега. Кто ушёл в дальние уезды, кто попрятался по погребам, а кто подался добровольцем в Красную армию.

Белогвардейские казаки бесчинствовали. Собирали стариков в центре селений и устраивали им порку на глазах баб и детей, чтобы те признались, где прячутся молодые мужики да парни. Грабежи и насилие не прекращались.

В январе девятнадцатого фронт подошёл к селу, где жила Агафья с родителями. Дутовцы отступили, разграбив по пути всё, что было возможно и не оставив крестьянам ни зёрнышка на посев. Но с того времени Власть Советов прочно укрепилась во всей волости.

Создавались колхозы, комсомольские ячейки и даже драмкружок появился. Но не зрелищами едиными жив человек.

Крестьян обложили непосильным налогом на всё, что можно было вырастить в селе. Это называлось продразвёрсткой: «Сам голодай, а Родине отдай!»

Двадцатый год, хоть и был хорош на урожай, но заполыхал сильными пожарами, которые уничтожили большую часть домов и продовольственных складов во многих сёлах уезда.

И в двадцать первом грянул голод. Причиной его была, как раз-таки та самая продразверстка, которую увеличили, считая урожай прошлого года. Но случилась засуха и неурожай.

Голод был такой страшный, что людей хоронили в братских могилах, которые копали прямо в центре села. Деревни вымирали. Потому что крестьяне бежали целыми подворьями: кто в город, а кто, куда глаза глядят, в поисках лучшей, сытой жизни.

Но осенью продразвёрстку заменили продналогом и волостной совет отпустил крестьянским хозяйствам семена для будущей посевной. И те, кто не умер за зиму от голода, дизентерии и цинги, начали весной, по новой строить светлое будущее молодой страны советов.

Война, голод. А жизнь не стояла на месте. Девчата наливались, как яблочки на дереве и ждали, вернётся ли кто из парней живой с войны? А уж если кто вернулся да засватал, бежали бегом: стерпится слюбится. Вот так Агафья, считавшаяся уже никудышней старой девой, в свои двадцать пять и вышла замуж за проезжего паренька Сашку, неказистого и нелюбого. Но не то время было, чтобы перебирать женихами.

Жили бедно, как и все в то время. С большими надеждами вступили в колхоз. Но голод никак не хотел убирать свою костлявую руку. В тридцатом урожай выдался хороший. Погода помогла и люди смогли не только перевыполнить план по продналогу, но и получить за трудодни минимальный запас на зиму. И в следующем году налог повысили в два раза. Но у земли —кормилицы на это были свои планы и пришла засуха.

Дети пухли с голоду. И всё чаще несли на погост маленькие гробики. Матери обливались слезами, но под страхом репрессий, боялись даже зёрнышко ненароком с поля принести. Малышей старались держать поближе к себе, потому что ходили страшные слухи, что появились людоеды. Правда или нет, но страх-пуще неволи, а голод-не тётка.

Погостные ворота не успевали закрываться. И однажды, убитые горем родители пришли на могилу к ребёнку, которого только вчера схоронили, а могила пустая. Гроб с телом украли.

И уже непонятно было, что страшнее, сам голод или безумцы, охваченные им и потерявшие всё человеческое.

Агафья тряслась над, трёхлетним первенцем Вовкой и годовалой Марусенькой. Прошлый голодомор она помнила хорошо. И животный страх за себя и детей заставлял думать на сто шагов вперёд. В хате детей не оставляла, а таскала с собой: в поле и в рощу, крапивы нарвать в низовье и корень лопуха накопать.

В своём огороде ничего не росло. Картошку не из чего было сажать. Потому что даже очистки с глазками, которые можно было прорастить, и те съели.

Кое-где тыква взошла и свёкла, семена которой Агафья хранила всю зиму, как зеницу ока. А потом заботливо укрывала бурьяном, чтобы соседи не видали.

Украдкой ходила в степь – суслика выливать да полёвок ловить. А ночами варила бульон, чтоб соседи не увидали и не отняли.

Сашка работал в поле. Вот он – хлеб, протяни только руку. Но все боялись. За пару колосков можно было попасть под расстрельную статью и тогда, мало, что сам сгинешь, так и семью всю изведут. Как перезимовали и не померли с голоду – одному богу известно. Но летом на свет появилась ещё одна дочка. А у Агафьи пропало молоко. Выкармливать дитё было нечем. И Александр не выдержал. Принёс с поля горсть колосков, чтобы отваром младенца поить, да зёрнышек дать старшим. А через неделю его приговорили тройкой УНКВД к семи годам лагерей. Кто-то сообщил про колоски, и Агафья догадывалась кто. Но что она могла сделать?

Как выжила и детей не потеряла, не схоронила? Она и сама не знала. Просто жила: отвоёвывала своё с боем, рвала зубами и цеплялась за жизнь. Времена менялись, голодомор отступил, а характер уже не выправился. Всё самое едкое, что сидело внутри, повылазило наружу.

И когда Александр вернулся из лагерей, его встретила не та покладистая Ганя, которую он знал, а «чёртова баба», с колким языком и ершистым нравом.

Но женой она была справной. Детей тянула, как могла. Хозяйство выправила. И уже не только огород родил урожай, но и корова была и пара овец и поросёнок. И везде Агафья успевала – и в поле, и на ферме и дома.

Сашку приняли на работу скотником. Каждый день жена костерила его с утра и до вечера, но он делал вид, что не замечает ни ругательств, ни полена, которое летело в его сторону. Рука у жены была тяжёлая. И когда она замахивалась чилигой или кочергой на детей, он срывался и тряс её, как грушу. Но детей Агафья, всё равно лупила нещадно.

Прошло около года и Александра призвали на финскую войну. Вернулся еле живой. Весь искалеченный и обмороженный. Агафья, как могла выхаживала, да по кусочкам собирала.

Но стал Сашка буйным. Видимо, ранение повлияло на голову. Всегда спокойный, тихий, а торкнет что – ищите спасения все. Не то что Агафья, мужики здоровые удержать не могли. По этой причине его и не призвали в Великую Отечественную. Совсем не годен стал к военной службе.

Войну пережили. Трёх девчат ещё народили, а старшего сына не уберегли. Замёрз в степи.

Да и Сашка совсем поплохел. Руки не то что вилы да молоток, ложку с трудом держали. И всё хозяйство легло опять на Агафью да дочек. Уж какая им учёба, когда в поле работали с малых лет. А дома мать смертным боем лупила за любую малость.

Поэтому, хотелось сёстрам побыстрее засвататься, да уйти из ненавистного дома.

Две старшие дочери быстро встали на крыло и вылетели из родительского гнезда в другие области. И, с тех пор, редко, когда нос показывали.

А три оставшиеся были поближе.

Люба, закончив восьмилетку, отучилась в городе на швею, но познакомилась с парнем из соседнего района. Как только восемнадцать стукнуло, так расписались и уехали на родину мужа. Выделили им дом, как молодожёнам. Но муж Любкин стал крепко выпивать и лупить жену, почём зря. Та годок потерпела, взяла кочергу да так отходила муженька, что тот месяц в районной больнице отлежался. В город подался и исчез. А Люба так и осталась на его родине жить. Но потом приехал в совхоз новый агроном, красавец грузин Георгий и покорил её сердце. Так и стали жить – душа в душу. Деток нет и уж что только не судачат про них, потому что чужое счастье завистникам глаза застит.

После Любы подоспела и Валя – любимица Агафьи. Уж как она Валю любила. Души в ней не чаяла. Перерезала гусей да свиней, собрала все деньги и отправила дочку в город учиться. Но та проучилась полгода и вернулась к родителям. А те уже и жениха присмотрели из соседнего села. Хороший парень, семья зажиточная. Да и приглянулись друг другу молодые. Валя под венец с охотой шла, только выросла она вся в мать.

Всё ей было не так и не эдак. В родительском доме она изгалялась в сквернословии над сёстрами, а в новой семье, за острый язык, ей самой стало попадать. И однажды так довела супруга, что тот отлупил её, да пригрозил, что если не попридержит язык, то получит вилы в бок. Валя испугалась и сбежала к родителям. Агафья дочь приняла. Но что дальше?

Даже самая младшая, Лида, уже жила отдельно с мужем. А любимица, как в поле отсевок – никто не уладится с ней. Побежала Агафья в сельсовет к председателю, пожаловаться на зятя: мыслимо ли, за слово какое жену бить?

Искала поддержки у власти, а получила от ворот поворот: «Ты, Агафья, радуйся, что не убил. Твоей Вальке свой никчёмный язык прикусить надо, развестись миром, да ехать из села. Иначе, бабы её сами, когда-нибудь, пришибут. Сама знаешь, поганый язык у Валентины! Стервь она, а не девка!»