Читать книгу Тридцать три. Poetry of the World in Russian - Эльдар Ахадов, Эльдар Алихасович Ахадов - Страница 6

Руи Гойяш родился и вырос в Лиссабоне. Затем он изучал право в Коимбрском университете. После чего – вернулся в Лиссабон, чтобы работать адвокатом в течение девяти лет, после чего оставил профессию. В настоящее время он пишет степень доктора философии, после изучения философии в Лиссабонском университете.

Как далеко…

Et in Arcadia ego

Далеко-далеко на полянах,

когда счастливая душа была полна энергии и неуязвима,

я незримо следил за бесполезным золотым пламенем

одиноких берёз,

пересекающим небо

города Аркадия.

И потому мы безразличны к молодым; потому

любовь к прекрасному, к покорности ночи мутациям

одиночества, жизнь

это так близко к тому, что происходит,

это то, чего будущее не знает,

пытаясь обмануться по поводу конца будущего.

Но нас тянет к молодым мертвым; мы любим

Пренебрегая краткостью жизни

Доводить себя ошибками до изнеможения.

Это как тёмные изгороди,

примиряющие дух с сердцем – потому что

они окончательны, как голос огранённый другим голосом, это

сердце, наше сердце, которое не размышляет о том, что рождается,

оставляя на пути притягательную розу, которую судьи любят

по той же причине.

Путешествие Александра в Индию

С одного конца земли – на другой

вы брели по бесконечной жизни:

изгнанники, страдающие от благочестивой ревности

и бесцельной веры,

арестанты труда, любовники, ворующие лицо любимой.

Вас сопровождали следы тех, у кого нет тени,

глаза, не знающие подлости,

шум железа, звенящего в битве, утвердившей величие

ребячливого Александра, взирающего на Гавгамелы.

Вы отправились в портал перехода на Восток,

не оставляя следов, продолжая наблюдать непрерывно,

и к первой зиме, кардиналами её праха,

приступили к бесконечному походу вторжения

в историю, у которой нет конца.

Вам пришлось узнать, что вечная юность сосны

заметней сквозь слёзы,

что разрушение имён в пасмурном настроении

измеряется без веревок,

а морской бриз благоприятней во вторую Зиму.

Взамен вы преследовали фортуну,

правящую случайным человеком,

прячущимся в мраморных дворцах,

составленных из камней неудачи,

по которым никто никогда прежде не ступал.

Третья Зима открыла вам новое полушарие, а к четвёртой

при отсутствии идеи войны или приказа изменять границы мира

вы решили заняться украшением акведуков покровом ручьёв,

возлежа у бассейна в затянувшейся лихорадке сумерек.

Куда бы вы ни подошли на своём бесцельном пути,

Вам не находилось места, кроме того,

которое исчезает в холодном рассудке,

разветвляющемся, становясь паутиной,

требующей от вас идти дальше, чтобы проходить везде.

И к пятой Зиме, и к шестой, вы наложили швы на раны,

превратив свою кожу в подобие речных изгибов, приветствуя то

что разваливается и, наконец, стали способны со своей верой

мигрантов-ниндзя, к пониманию того,

что всё было потеряно раньше —

в других местах, а до того – ещё в других, и так —

каждое утро, завершающимся другим утром – неопределённо,

как одуванчик – зуб льва, угнетённый поисками

истощившихся жилок неупокоенных.

В мансарде, где бродят день и ночь,

Мерцая в свете давно исчезнувших, укрытых вуалями звёзд,

Безмолвных, проглоченных бездонным временем

У подножия седьмой Зимы,

Ветер, способный резать рожь, известняк и паруса,

Глаголет, гарпуня сердца и раздевая разлетающиеся меридианы,

через четверть века, словно целовавшихся только вчера,

повествуя или умолчав об удовольствии на острие мучений,

нанесённых губам, о которых помнят только женщины,

у смертной водяной мельницы священной Варанаси,

сотрясая пламенем заслуг, выносливости и песен

о начале и конце вашей власти на земле.

Ничто, из которого сотворено всё

Не существует ничего, что не имело бы своего начала.

Даже прозрачные светящиеся пятна в безбрежной дали

подобны морскому песку текущему из неведомых пределов

мы видим лишь часть того что происходило до нас

если поля в ливонии становятся полями в мазурии

если мозаика тёплых бассейнов сглаживается

и кроме того есть кладбища следующие за кладбищами

а посреди них замерший на лету от безветрия листопад

если солнце – свет оливкового масла на крошках хлеба

или отблески волн на стенах Эльсинора;

если сюжет смерти везде одинаков,

что в глазницах черепа шута, что в таллиннском гейтере,

что в сосновых шишках, на пустынных кольцах дорог,

мы моделируем одно и тоже, просочившееся из другого.

Даже против собственной воли или будучи тенями

разделяющими наши шаги на кукурузных полях

или в городе разрушенном суетой до истирания в порошок

мы больше не сливаемся в единое

с опавшей листвой шуршащей у нас под ногами.

даже при выделении искомого в тщательно

разработанной функции

с детализацией отклонений и крайностей

при всём сходстве между тем что есть

и тем что мы думаем об этом

даже в регионах обширно пересекаемых поездами

там где ночь скрывается в чешуе лаванды

мы следим за одной и той же историей трением в одной почве,

уклоном при одном и том же ветре с переходом

в одни и те же сумерки

с одним и тем же затемненным сроком

эксплуатации всего что есть.

В том, что неоднократно засасывает нас,

Жаждой того чтобы всё пришедшее проследовало дальше

поглаживая стволы деревьев на коре которых

мы как и другие до нас

записываем наши грешные имена и имена тех кого мы любим

мы вновь сходимся в точке с которой

всё повторяется и начинается

и снова мы хватаемся за острие мгновения

– воображаемого лезвия

разделяющего уходящий и наступающий годы.

Мир ощущений

Вы понимаете, даже если не сразу,

что небо бледнеет, обширные поля

падают, израненные воспоминаниями, вечером пепельные дома

и скалы медленно поворачиваются, распространяясь, подобно

оставшимся ветвям сознания, ибо когда вы возвратитесь,

из того, что есть в жизни сейчас, не останется ничего

одновременно яснее и мутнее вашего Существа,

вашего существования,

в котором даже искаженный, вы всё ещё тот,

кого считали потерянным.

Вы слышите потрескивание мороза и зонды моря, раскачивание

и перемешивание на дне травой и листьями, и в конце

как если бы вы понимали вспышку молнии, и города

на том же пути, что и мёртвые годы, на том же пути,

сотрясаемом огромным деревом, ибо, как и прежде,

некоторые камни, которые были удалены из Рима, продолжают

разрушаться, так же, как ваш фонтан не перестаёт,

продлевая свою красоту

Мужчине не трудно влюбиться

Мужчине не трудно влюбиться,

навредить своему пейзажу —

пеплом от рухнувшего, иссохшего прошлого.

В конце нашей совместной жизни я мог бы

сказать: «Я годами содрогался

от желания обнять тебя». Теперь уже поздно.

Сейчас слишком поздно в этой осажденной стране.

Отчаяние было для равнин,

а сиреневая боль сломленных мужчин —

для терпения ночи.

Только после террора собаки правильно лают

на утренние ворота, только

после передового края совместной жизни.

«Я провёл свою жизнь, прячась от неё у тебя во рту», и

теперь я путаю твое лицо

с лицом какого-то парня.

Русские стихи

Какой трепетный импульс мы никогда не забываем?

От какого подарка мы танцуем с поющими матерями?

Где настоящие слезы, которых мы не видим?

После многих лет отступления, низовых пожаров, свечей,

после трескучих звуков, порождённых морозом,

и застывшим в очертаниях городов

– о какой благодати мы можем признаться,

что действительно к ней прикоснулись?

Мы пришли издалёка, от виселиц,

о которых никто никогда не расскажет,

с туманными переходами и вариантами,

написанными на наших лицах,

схваченные между болью одного возраста и следующего,

мы пришли, чтобы убедиться, что лопаты, которые мы оставили там

– где годами большинство людей еще улыбалось во дворах —

все, но потеряны, и мы делаем свой путь, положив руку

к тому, что, резонируя, постоянно ускользает, затухая без звука.

Время отменяется, это время пожара над водой,

и мы часто переходили от величайшего к справедливому,

погруженные в фоновый шум лестницы,

постепенно сжимая срок службы до того конечного размера,

к той части нашей все более точной биографии

при которой простой отход, как при подъеме по набору лестницы,

суть того, что мы сделали в свою пользу,

счастье, возникающее от сдачи в плен.

Перевод Эльдара Ахадова