Читать книгу Уроки русского - Елена Девос - Страница 10

Анастасия Петровна не была единственной русской, которая хотела послушать родную речь. Некоторое время спустя позвонили мне еще два компатриота.

* * *

То там, то сям попадались уже на холмах цветущие вишни и сливы – черные ветки усыпаны были мелкой перловкой озябших, с трудом распускавшихся цветов. Около станции я подошла к такому дереву вплотную: ничем не пахнут, кроме разве что воды и весны.

Станция называлась Clamart. Первый раз это слово я видела на втором этаже в зале импрессионистов в Пушкинском, в тексте пояснительной таблички к зимнему пейзажу.

А теперь оно было набрано железными буквами на заполненном людьми перроне: лица будничные, в глазах – вчерашний выходной, на календаре – понедельник. Проносились мимо ярко-синие, с тавром рекламы на крутых боках, поезда дальнего следования, обдавали лицо оглушительно-теплым воздухом, мчали в Шампань, и в Бордо, и в Нормандию, к морю, и на юг, в Арманьяк… Ах, чего только нет на карте Франции! Сказка странствий, музыка Шнитке, нотный стан железнодорожных путей.

Мой паровозик неспешно затормозил через минуту – старенький, серебристо-серый, душный летом и холодный зимой, тот, что прозвали в народе «консервной банкой».

Я взяла сумку и вышла.

* * *

Татьяна уже ждала меня на платформе. Мы сказали друг другу одновременно все, что обычно говорят: спасибо, не стоило, нет-нет, лучше показать, а то заблудитесь, это всего пять минут, иногда меня в офисе не будет, а вот Саша – непременно, так что и решите с ним остальное сами.

И она была права. И в том, что лучше показать, и что иногда ее в офисе не будет, и что остальное мы с ним сами.

Она была удивительная мать – я до того дня не думала, что у двадцатилетнего рослого молодца может быть в матерях такая хрупкая пепельноволосая девочка.

При этом девочка курила цыгарки Gauloises, в разговоре с сантехником умела на трех языках впечатать куда надо непечатное, носила мужские пиджаки и галстуки, отчего становилась еще беззащитнее на вид, ездила по всей Франции на красной «вольво», могла с закрытыми глазами отличить по вкусу бордо Pomerol от бордо St Julien, и много еще чего могла. Она будто так и родилась, в металлическо-серой броне делового костюма, с мобильником в правом кармане пиджака, с часами на левой руке – всегда поглядывает на них, всегда куда-то опаздывает.

И только невероятное стечение обстоятельств – я пришла на урок, а Саша в последний момент заболел ангиной, и у Татьяны отменились две встречи подряд… Так вот, только это привело к тому, что я узнала – не всегда были галстуки, пиджаки и сигареты Gauloises. Кружевные сарафаны, театральный парасоль и шампанское на обочине тоже были.

Не в Париже, конечно.

Однажды в Москве, в ту прелестную весеннюю пору, когда…

* * *

Однажды в Москве, в конце апреля, Татьяна, тогда еще в темно-синем сарафане и светло-синем драповом пальто, с холщовой сумкой через плечо, встретилась с прекрасным смуглым незнакомцем, который помог ей спешиться с трамвая и подарил букет влажных чайных роз.

– Вы с ума сошли? – сказала Татьяна и взяла букет, не убавляя шага.

Она уже опаздывала в кинотеатр – на работу. Там Татьяна два раза в неделю подвизалась переводчиком – шумный, неровный поток американских фильмов хлынул на Москву в девяностые, и переводить их надо было в ритме нон-стоп и за хорошие деньги. Но незнакомец не отставал, и так, на бегу, они обменялись телефонами. Он позвонил на следующий день и сказал, что очень хочет ее видеть.

Никита вообще всегда знал, чего хотел. Он хотел иметь свою рекламную компанию, вишневый сад на даче… и Татьяну. Татьяна была студенткой филфака и любила ходить в театр, где ее тетя прогуливалась с парасолем в другом вишневом саду, гулком и картонном, потому что тетя играла в пьесах Чехова, причем не последние роли. С Никитой сначала было все в полной гармонии. Он открыл свою рекламную фирму, а Татьяна, помогая ему, увлеклась полиграфией и, закончив университет, стала работать в одной фирме на Сухаревской, где печатали всякие брошюры и плакаты, и для Никиты в том числе.

Потом Никита купил дачу. Он ездил по СтароКалужскому шоссе на встречи с прорабом каждые три дня и за полгода отстроил там двухэтажный дом. Реклама шла к нему сама, а уж Никита ей занимался – размещал и на городских плакатах, и в журналах, и флаерсы на раздачу заказывал. Печатать надо было много, и на Сухаревской печатали то, что скажет Никита.

Как-то утром Татьяна зашла в офис, переобулась в легкие туфли и поставила сапоги поближе к батарее, за шкаф, на картонку. Там всегда пахло дорожной солью и ваксой, и стояло не меньше пяти пар теплых зимних сапог – по числу работников Татьяниного отдела. Начинался обычный февральский понедельник. Тут в дверь просунул голову генеральный директор Михайлов и попросил начальника отдела по работе с сетевыми агентствами, то есть Татьяну, на пару слов, срочно.

Когда они уселись за длинный лаковый стол, что был в этом кабинете установлен для важных совещаний, директор сказал ей, что она уволена.

– За что?! – изумленно воскликнула Татьяна.

Работу свою она любила, даже очень. Так что Никита периодически ныл, что она далека от идеала жены и матери, что нельзя работать пять дней в неделю, что Татьяна на даче ему больше нравится, и вообще, договаривались, будет трое детей – и где они?..

– Ну, видишь ли, Таня… – скосил глаза директор на свою чашку чая и принялся объяснять что-то про слияние двух отделов. – Очень, очень непростая ситуация. Но всем так будет лучше, – вздохнул Михайлов и опять отвел глаза – на жизнеутверждающую картину «Коломенское весной».

Татьяна поняла, что надо искать правду где-то еще, но где – не знала.

Правда пришла к ней через час в виде волоокой секретарши Михайлова Кариночки. На лестнице, около занесенного снегом окна, откуда видны были красная кирпичная стена и чей-то балкон с безруким манекеном и облетевшей елкой, Кариночка, поэтически затянувшись сигаретой, выдохнула на Татьяну ментоловый дым и объяснила ей все.

Татьяну уволил Никита. Он сначала позвонил, а потом приехал к Михайлову на прошлой неделе, и Кариночка принесла им в переговорную чай «английский завтрак». Никита сказал, что ему нужна помощь Михайлова, чтобы образумить свою жену и перевести ее кипучую деятельность в семейное русло. «Скажи, что сокращение, и слей два отдела, – спокойно предложил Никита. – Да оно тебе и так не помешает. А об остальном не беспокойся. Ты ведь знаешь, что на моих заказах держится половина твоих. Так что давай по-дружески помоги мне».

И Михайлов помог.

Татьяна пришла домой, дождалась Никиту и тоже объяснила ему все. Никита сказал, что она не так поняла, что ей лучше немного успокоиться, что время все расставит на свои места, и давай-ка лучше проведем романтический уик-энд на даче, где все будет хорошо. Татьяна перестала спать и стала думать. Думала она всю неделю. Когда в пятницу Никита сказал, что после уик-энда она может остаться на даче и пожить там в тишине и покое, Татьяна позвонила Филипченко, подружке по университету, собрала чемоданчик и утром же, как только Никита отбыл на работу, ушла к Филипченко. Потом заехала в полиграфию на Сухаревской и забрала из офиса свои любимые туфли. Михайлов уже посадил на ее место новенького стажера. Татьяна спустилась во двор и поняла, что надо зайти куда-то срочно, иначе заревет на улице.

Рядом светилась вывеска: «Ломбард».

Она посмотрела на вывеску, и ей отчего-то стало смешно, и она дернула дверь за тяжелую чугунную скобу. В ломбарде Татьяна пару минут поговорила со старушкой процентщицей и заложила свое обручальное кольцо, толстое и красивое. Взяв деньги, она зашла в ближайший гастроном, посмотрела на витрину и небрежно сказала:

– Дайте мне, пожалуйста, «Советское шампанское».

– Сколько вам? – спросила продавщица, отрываясь от кроссворда «Отгадай и получи машину!».

– На все, – просто сказала Татьяна и положила пачку денег на прилавок.

Продавщица пересчитала деньги, выпучила глаза и позвала грузчика Васю, чтобы тот принес со склада три ящика. Этот неожиданный поворот несколько озадачил Татьяну – она не думала, что придется измерять свое горе ящиками.

Вася вынес ящики на крыльцо, и Татьяна стала ловить машину. Можете представить, сколько их из чистого любопытства остановилось перед девушкой с тремя ящиками шампанского на обочине. Все хотели узнать причину торжества. «Развожусь!» – объясняла Татьяна.

Один товарищ проникся, отвез ее до подъезда Филипченко, денег не взял, а телефон оставил. И с ним-то Татьяна и начала совсем другую карьеру – товарищ занимался поставками вина из Германии и Франции, ему не хватало переводчика, и помощника тоже не хватало. И Татьяна стала работать помощником – как только развелась…

– А это случилось моментально, просто по заявлению в загс, – детей-то не было, – рассмеялась Татьяна и прибавила: – Ну, то, что я уже была беременна, я, разумеется, не сказала – ни в загсе, ни, боже упаси, Никите…

Она докурила свою четвертую сигарету и улыбнулась:

– Вот так.

* * *

Саша унаследовал светлую Татьянину голову – заниматься с ним было легко. Но Татьяна предупредила меня, горько вздохнув:

– Он сделает не больше, чем вы скажете. Он всегда, в любой школе, на любом уроке, интуитивно делает какой-то минимум, просто чтобы не выпасть из системы, гениальный троечник. Поэтому дерите с него три шкуры – не бойтесь. Он написал в своем резюме: «русский свободно» – а какой там «свободно»?

Саша с некоторых пор стал говорить маме, что поедет в Россию, в Москву. К папе. Когда он произнес это в первый раз, Таня подумала, что ослышалась. Она вышла замуж на седьмом месяце беременности за красавца управляющего модным парижским отелем около вокзала Аустерлиц.

– У тебя папа – Ксавье, – спокойно сказала Татьяна.

– У меня папа – Никита, – спокойно сказал Саша.

В эпоху Интернета, как известно, не родители находят детей, а дети родителей, и в роли капустной грядки выступает Фейсбук со всеми вытекающими отсюда последствиями. Саша нашел Никиту в два счета. В результате состоялась «встреча на Эльбе», в смысле Никита, Саша и Таня встретились в гостинице недалеко от Вандомской площади и обсудили Сашины планы на будущее. Никита звал Сашу работать в Москву, в свою, теперь уже очень крупную, фирму.

Татьяна решила, что, как бы там ни было – здесь ему работать или в России, – а «русский свободно» должно означать прежде всего «русский грамотно».

Так в Сашиной жизни появились я и шесть учебников русского.

И мы углубились в упражнения типа «спишите, вставляя пропущенные слова».

Увы, мама была права – Саша сначала старался увильнуть от выполнения задания, он ненавидел самостоятельность, с тихой тоской смотрел на список книг и говорил: «А можно это сделать устно?»

Кстати, в ответ на мое категорическое «нет» он выпросил у меня разрешение не писать, а печатать упражнения и тут же произвел над трудным словом операцию copy-paste, налепив его потом везде, где требовалось и не требовалось…

Но и на мою улицу пришел праздник, когда я стала сочинять для него диктанты. Каждый раз я предлагала десяток тем и смотрела, что ему нравится. И методом дедукции я загарпунила трех китов, на которых довольно прочно держался Сашин мир.

Китами этими были: теннис, покер и кино.

* * *

– А какое отношение кошки имеют к Ролан Гаррос? – удивленно взглянул он на меня, прежде чем вывести название диктанта.

– А вы знаете, что кошки… – начала я и вздохнула. – На самом деле, это жуткая история. На ракетки самого высокого класса ставят струны животного происхождения, и так уж получилось, что самыми лучшими струнами оказались кошачьи кишки. По-французски – boyau. А по-русски – кетгут. Но, послушайте… – прошептала я в упоении, внезапно догадавшись, что… – Ведь это же cat guts!

– Ну да, конечно, жилы, – поправил меня он. – Слова «кетгут» я не слышал, а вот про жилы знаю, они ужасно дорогие. Ими ведь чемпионы только играют, потому что им и так все, как это… бесплатно. И чувство игры… Правильно, да? Чувство игры совершенно другое. Синтетика – очень крепкая, но слишком простая… глухая, что ли… А с жилами… Ну, как сказать… очень хорошо чувствуешь удар, его точнее можно направить. Только рвутся они, как это… моментально. Но вот на самых знаменитых соревнованиях используются только ракетки на жилах. Я один раз только ими играл. Нет, соревнование было… не очень знаменитое, но на Лазурном Берегу очень даже много про него писали. Я помню, мы выехали туда с мамой утром, еще темно было…

И тут меня как током ударило: Саша, который говорил только «да», «нет» и «а можно это слово не читать?», льет и льет мне по-русски уже четверть часа, и его «как сказать» всегда находят верное продолжение.

Весь этот огромный пассивный словарь, который обрастал мамиными словечками, книгами, бесценными каламбурами, тайной перепиской с отцом, русскими фильмами и, может быть, все-таки уроками «чему-нибудь и как-нибудь», – весь русский лексикон всколыхнулся теперь в голове у него, загудел от напряжения и запросился наружу.

* * *

И вот уже через какое-то время в моем дневнике (каждому ученику в нем был посвящен отдельный разворот) я записала:

23 апреля

Знала, я знала, что ему понравится описание теннисной партии из «Анны Карениной». А все лекции Набокова по русской литературе… да и по зарубежной тоже, чего уж мелочиться. Ведь Кафку я бы не вспомнила, если бы не эти лекции. А без Кафки он не спросил бы про Достоевского. Ах как славно лупится с него вся эта шелуха, сходит, как обгоревшая кожа: «Не люблю Толстого, не читал Тургенева, и вообще… что это за язык такой… Так по-русски никто уже давно не говорит!»

25 апреля

Дать ему «Пиковую даму» и «Евгения Онегина»!

«Горе от ума» – перечитать!

30 апреля

Ничего не понимает в бытовых деталях… Придется найти и вместе открыть Лотмана на уроке.

1 июня

«Игрок» Достоевского – диктант по восьмой главе.

Как же он любит все про карточные игры! Я думала, с чего бы это… А он и признался: «Я в покер играю. В Интернете. Друзья у меня вообще с покером никак, а то бы мы, наверное, в казино пошли… Ну, а когда один – включаешь компьютер, заходишь на сайт… Это как огромный игровой зал такой… Вот там и выбираешь себе партнеров со всего мира. Как? А такие же, как я, в Сети сидят и ждут, с кем бы поиграть. На деньги, разумеется, как же еще, Светлана Васильевна!.. Иначе мне неинтересно. Ну, конечно, выигрывал. И проигрывал тоже. Но я аккуратно играю. Как приходит выигрыш? На банковскую карточку приходит. С нее же и уходит. Элементарно. Покер – это математическая игра, очень головная. Там есть реальная вероятность выиграть. Не смейтесь, вы ничего не знаете. Ее просчитать можно – вот для меня самый кайф ее в цифры перевести, просчитать…»

В покере-то, может, и был для него в цифрах самый кайф, только вот на письме у нас с ними было слабовато. И тут я подумала: а что, если потренироваться на биографии Федора Михайловича? Да, перепиши-ка ты мне, голубчик, к понедельнику биографию Достоевского – даты подучишь и про Баден-Баден дочитаешь.

Вообще, чудесный текст – биография.

Хочешь – месяцы учи, хочешь – цифры. Столько фраз о возрасте, о семье, бабушках, тетях, дядях и племянниках, а уж как свадьбы пойдут… Вот и выучим: тесть и теща. Деверь и золовка. Крестник, крестница. Крестный. Странно, Рождеством пахнет слово. То ли потому, что первый раз в «Шелкунчике» Гофмана натыкаешься на него. Это же он, Дроссельмейер, дарит маленькой Мари заколдованного принца с деревянной бородой. А другие слова, помню, казались такими некрасивыми… Слушаешь, что бабушка соседкам говорит, и смеешься, да и как такое слушать серьезно? Вот тесть с тещей – как две коврижки, хлебные такие, мукой пахнут. А свекор и свекровь – свекла на свекле и свеклой погоняет! И золовка – так и думаешь про спичку обгорелую, и деверь – вроде как дверь, но кособокая такая… И вдруг, среди всего этого зверинца, она. Пришла невестой, и осталась невестой – уменьшилась только, точно залезла в гоголевский карман. Жена для родителей мужа – невестка.