Читать книгу Стрекозка Горгона. 1828 год - Елена Гостева - Страница 4

Лапин и граф Звегливцев были почти на седьмом небе от счастья, узнав, что командиром их второго эскадрона стал капитан Бегичев. Мало того, что с друзьями вместе служить выпало, так ещё и под начальством любимого преподавателя.

А Обручев и Красовский, познакомившись со своим командиром, капитаном Петровым, растерялись, не знали, как к нему относиться. Выглядел тот настоящим служакой, эфес его шпаги украшал орден Анны 4 степени, на груди красовались орден Владимира с бантом и солдатский Георгиевский крест, но по возрасту он юным поручикам в отцы годился, Петрову было уже 44 года. Ордена свидетельствовали о храбрости, но не был он для молодых дворян своим. Петров Анисим Пахомович происходил из крестьян, ему лоб забрили ещё в начале века, в войне с турками он получил солдатский знак отличия, затем – первый офицерский чин, в войне с Наполеоном удостоился ордена, дающего право на звание дворянина. Для новобранцев из крестьян, их капитан, несомненно, был обнадёживающим примером, но Обручев и Красовский, узнав, что под начало бывшего крепостного попали, сочли себя оскорблёнными. Представьте, упомянешь в разговоре Гомера иль Платона, а он и понятия не имеет, что это за личности такие! О менее удаленных по времени Вольтере и Руссо разве что спросит: те, из-за коих во Франции бунтовщики расплодились, что ль? О великом Овидии скажет: слыхал, будучи в Молдавии, что в окрестностях Аккермана могилу какого-то Овидия находили. Вот и все его познания! И о чём с капитаном беседовать, кроме службы? Лишь позже, узнав получше его душевные качества да выяснив, что есть и родовитые дворяне, знающие не больше этого мужика, да к тому ж познакомившись с его женой – дворянкой, перестали досадовать. Да и осознали, что рассуждения о вольтерах и овидиях жизнь не спасут, на войне нужнее конкретные военные умения, в коих Анисим Пахомович многих дворян превосходил.

Сергей Лапин, приняв взвод, был ошеломлён тем, что все рекруты старше его, всем больше двадцати лет. Перед Отечественной войной в армию призывали мужчин от 15 до 36 лет. Статистика показывала, что из не окрепших ни телом, ни душой новобранцев многие умирали на первом же году службы, и с 1827 года в рекруты стали брать мужчин от 20 до 35 лет. К этому возрасту многие успевали жениться, детей нарожать, а тут – иди в армию. На 20-25 лет семьи оставались разлучёнными. И не спешили мужики превращаться в добрых солдат, наоборот, мечтали, чтоб их признали нестроевыми да оставили бы где-нибудь в гарнизоне поближе к дому родному, иль хотя б перевели в запасной эскадрон, куда можно жену с детишками перевезти.

Во взвод к Олегу Руперту вообще пожилой новобранец попал, Фома Рябой. По документам ему считалось 35 лет, но выглядел он старше. Так и оказалось. Освоившись, он признался, что ему скинули 9 лет. Сам упросил, даже денежки кое-кому сунул, вот ему и записали не 43, а 34 года, всего-то циферки наоборот поставили. Довольный, что его не собираются гнать из полка, лихо сдвигая кивер на бок, Фома самодовольно пояснял:

– Надоело всё в деревне да в деревне жить, на белый свет поглазеть то ж ведь охота. А ишшо баба у меня до того зловредная, не приведи Господь. Я сам, вишь, промашку дал: не начал сразу, с первых дней, лупить. С молодости просто языкастой была, а к старости совсем оборзела, чисто ведьмой стала. От неё на край света сбежать готов. Не знал, куды да как. А тут сынку призыв пришёл. И старуха, и молодуха воют, причитают, да и мне жалко: ведь у его-то и жёнка ладная, не зубастая, лучше моей карги, ему-то от бабы неохота отрываться. Я покумекал да и решил заместо его пойти. Пущай там моя ведьма одна теперича кукует…

Над его историей посмеивались и солдаты, и офицеры. Можно было поступить по закону: вернуть его домой да требовать, чтобы под суд отдали того, кто с него деньги брал, но Сухнен не стал. Телом Фома крепок, оказался ловким, хозяйственным, да к тому ж балагур – возле него и у прочих солдат настроение поднималось. Полковник даже в унтеры Рябого произвёл.

А во взводе Лапина довольных судьбой не было. Занимаясь с солдатами, Сергей иногда от злости зубами скрипел: год, а то и полтора в рекрутских депо обучались, а так мало освоили! И форма на них сидела мешковато, и маршировать никак не могли иль не желали учиться. Казалось, из таких безынициативных, унылых мужиков, обречённо внимающих приказам, равнодушно их исполняющих, славных солдат никогда не получится. Бить их, что ли? Слушая, как они с непреходящей тоской вспоминают о доме, Лапин в глубине души и жалел их, и негодовал. Как их в бой вести? Опозоришься только. Поделился тревогой с отцом. Александр Петрович, невесело покачав головой, вздохнул, а потом неожиданно для Сергея заговорил нараспев, как будто былину читал:

– Есть у царя колокол на всю Русь, всем колоколам колокол. Как ударит царь-государь в него, так по всей земле слыхать, и по всей русской земле плач стоит, плачут стар и млад, горючими слезами заливаются… Слыхали, Сергей, причитания подобные? Знаете, о чём народ эту песнь сложил? – посмотрел на опешившего сына строго, не дожидаясь ответа, неторопливо объяснил сам. Вероятно, из-за печальных воспоминаний на интимное «ты» перешёл. – О рекрутчине это, сынок, о рекрутских наборах; для народа они – превеликое горе. Это ты – дворянин, офицер – рад, что служишь, потому как о другом поприще и не помышлял. А для крестьян иль мещан служба – наказание, их от земли, от семей, от привычной жизни оторвали напрочь. Потому и тоскуют, не разделяют твоего восторга… Однако, не суди поспешно, сынок, не думай, что тебе достались солдаты хуже тех, коих Суворов в поход водил, и что Наполеона били. И из этих выйдет толк, если постараешься. Сумеешь внушить уважение – они за тобой на любой подвиг пойдут, грудью своей прикроют. А не сумеешь воспитать, так на себя пеняй. Вспомни-ка переход через Альпы. Солдаты, такие же мужики, чудеса выносливости и мужества проявляли. Раз Суворов приказал, то не размышляли, зачем на смерть идут. Ныне столь великих полководцев, коих бы все любили, я не знаю. Зато грамотных, хорошо обученных офицеров больше, чем в прежнее время. Ежели нет второго Суворова, значит, роль каждого офицера, что рядом с солдатом находится, более важна.

***

Полковник Сухнен и требовал, и просил, чтобы к нему направили ветеранов из других полков: вахмистров, фельдфебелей, унтер-офицеров. Но какой командир отдаст хорошего унтера другому? Сухнену были переданы два эскадрона из старого, конно-егерского полка, то есть уже с опытными офицерами и нижними чинами. Поначалу так и делились: на стареньких и новеньких, но и в старых эскадронах, Энгельгардта и Чебышкина, тоже некомплект был. Присылали в новый полк на унтер-офицерские должности кантонистов да учеников унтер-офицерских школ, кои были старательными, но тоже неопытными. Полковник много занимался с рекрутами сам, много времени отдавали службе и те из офицеров, что уже имели боевой опыт, рядом с ними молодые поручики, подпоручики, только что надевшие офицерские мундиры, учились командовать. А усердия, рвения к службе у бывших кадет было, пожалуй, побольше, чем у старших.

Прежде всего, нужно было придать полку бравый строевой вид, потому каждый день была муштра и муштра, маршировали на плацу: по снегу, по грязи, по лужам, с утра допоздна. Лапин гонял свой взвод с таким же усердием, как когда-то в корпусе гоняли его самого: «Кругом! Ать-два!» Из конца в конец плаца! И снова: «Кругом! Ать-два!» Потом взводы сводили вместе, и маршировал весь эскадрон, офицеры следили, чтобы каждый взвод смотрелся правильным четырехугольником, чтобы расстояние между взводами соблюдалось чётко. Сначала в пешем строю, потом – что ещё сложнее – в конном. Учили рядовых с оружием обращаться: стрелять, колоть штыком, в седле держаться, конём без уздечки управлять, палашом рубить.

Потом хлопоты с солдатскими жёнами начались. Сначала к солдату из взвода поручика Звегливцева жена с детишками прибыла, появилась солдатка и во взводе Лапина. Их устройством занимались полковые дамы под руководством жены капитана Петрова, командира шестого эскадрона. Капитанша как-то незаметно стала в полку главной распорядительницей по хозяйственной части, она солдаток к делу быстро пристраивала. Работой-то обеспечить нетрудно – и постирать, и заштопать всегда есть что, и на кухне, и в лазарете женские руки не лишние. А расселять их, да ещё с детишками, уже намного сложнее. Не было у нового полка пока своих казарм. Слава Богу, решительных баб, бросавших всё и переезжавших вслед за мужьями, было немного, а то бы не знали, что делать с ними.