Читать книгу Сложные люди. Все время кто-нибудь подросток - Елена Колина - Страница 8

Марина, как смущённая первоклассница, которой трудно начать. Для меня не имеет значения конкурс, дойти до финала, победить. Для меня очень важно рассказать. Я представляю себя на месте человека, которому, может быть, было бы важно это услышать… как я начала свой путь с ощущения полной никчёмности… Я думаю, что стоит рассказать. Если хотя бы один человек поймёт, что это возможно – найти в себе силы принять себя. Если бы я знала это раньше, у меня не ушли бы годы на то, чтобы думать «я какая-то неправильная».

Ляля. Мне трудно в это поверить. Ты такая красивая. И ты актриса, профессия у тебя вовсе не для неуверенного в себе человека.

Марина. У тебя так никогда не было. Когда думаешь, что разочаровываешь людей, просто входя в комнату. Входишь не с радостной уверенностью «ура, вот я!», а с робким чувством «извините, что я здесь, я не помешаю?». Когда все тебе всё время говорят, что с тобой что-то не так, ты думаешь: «Ну, они же знают». Думаешь, что люди знают о тебе больше, чем ты сама. И мгновенно теряешь веру в себя, ведёшь себя как жертва. Говоришь как жертва, думаешь как жертва. Становишься жертвой.

Ляля. Давай договоримся обойтись без слов «жертва», «нарцисс», «токсичные отношения», «осознанность», «обесценивание». Все эти слова от частого повторения уже сами обесценились. И чур, не говорим «абьюз». Ты просто расскажи. Как будто рассказываешь историю. Это же я. Ты ведь можешь мне рассказать?

Марина. Ну… да. Мне двадцать лет, я хочу стать актрисой.

Меня прослушали в двух театральных школах. В одну не взяли, в другую взяли. В первой на экзамене сказали: «Ты очень красивая, но этого недостаточно», во второй: «Ты очень красивая, может быть, этого тебе будет достаточно».

В первый день учёбы режиссёр собрал весь курс. Каждый должен был прочитать монолог, который читал на экзамене. Я села с краю, как нежеланный гость, понимая: я не справлюсь.

Почему я такая – всегда думаю, что не справлюсь, что я неудачная, неправильная, никчёмная? Это легко объяснить: так мне говорили все.

Моя фамилия в конце списка, до меня тридцать девять человек. Как только начну, все поймут, что я не должна тут быть, я не подхожу. Чтобы прочитать монолог перед всем курсом и не опозориться, недостаточно быть красивой. Всё это время, что я слушала тридцать девять человек, я думала: под каким предлогом сбежать. У меня заболел живот? Голова, ухо? Голова, ухо, живот… Нет, живот неприлично, лучше голова… или все-таки ухо? Когда меня наконец вызвали, я встала. Я забыла свой монолог!..

Можно было убежать… но я не убежала. Сила воли или умение идти к цели были здесь совершенно ни при чем: я не убежала от страха. Убежать страшней, чем остаться: все будут смотреть, как я в слезах бегу на своих высоких каблуках… Но что мне читать? Я напрочь забыла свой монолог. Я встала и начала говорить то, что пришло в голову, как на собеседовании. «Мне было пятнадцать лет, когда мы приехали в Израиль…»

После показа ко мне в туалете подошли девочки и сказали: «Как это ты так здорово умеешь плакать, ты ходила в театральную студию?» А я плакала, потому что рассказала со сцены свою историю. Я не ходила в театральную студию, я даже в театре никогда не была. Ты ведь знаешь, мы жили на окраине маленького уральского городка… Нет, была один раз. Один раз наш класс возили на «Карлсона».

В детстве мне было совершенно понятно, что я не могу стать актрисой. Мамина подруга спросила меня, кем я хочу быть, я сказала «актрисой». Мама сказала: «Ну, это же понятно, что у тебя ничего не получится… будешь старухой-снегурочкой». Я представила себя из года в год играющей Снегурочку… вот я в шапочке Снегурочки, седая и беззубая. Поняла, что мне нельзя думать, что я могу стать актрисой. Но не удивилась. …Я всегда думала, что разочаровываю людей, просто входя в комнату. Думала, я «какая-то неправильная». Я уже это говорила… не знаю, с чего начать…

Ляля, угрожающе. Начни уже с чего-нибудь, а то я тебя ущипну. Не думай о сюжете, потом посмотрим, куда выведет. Просто поговорим о тебе. Ну что ты вся сжалась, как ребёнок в кресле стоматолога?..

Марина. Когда я училась в первом классе, я больше всего любила ходить к стоматологу. Весь год ходила к зубному врачу – сама, одна, без мамы.

Ляля, осторожно. Это… необычно… там же бормашина и всё такое.

Марина. В поликлинике работала доктор Лидия Павловна, тёплая, с сияющими глазами. Когда я первый раз села в кресло, она спросила: «Сделать тебе укол или ты можешь немного потерпеть? Расскажи мне сначала, как твои дела?» И посмотрела мне в глаза. Я была счастлива: ко мне впервые проявили интерес! До этого никто не спрашивал, как мои дела, все всегда были заняты, и я, как детдомовский ребёнок, откликалась на любое эмоциональное участие. Я выбрала потерпеть, она удивлённо сказала: «Ты уверена?» и еще раз посмотрела на меня внимательно. …У меня болевой порог очень низкий, теперь, когда я лечу зубы, я даже с наркозом не могу терпеть, одно прикосновение инструмента приводит меня в ужас!.. Но тогда я готова была терпеть боль. Это был диссонанс между болью и счастьем, что мной интересуются. …Я была в тот день последним пациентом на приёме, и после того, как всё закончилось, доктор предложила мне чай, сказала, что хочет поболтать со мной. Со мной! Мне было очень неловко: а вдруг ей будет скучно пить со мной чай?.. Она сказала: «Ты похожа на испуганного оленёнка».

Я весь год специально грызла леденцы, чтобы зубы испортились. Доктор в поликлинике была единственным человеком, кто смотрел мне в глаза и спрашивал, как мои дела. Мама говорила: «Какой странный ребёнок, любит ходить одна к зубному врачу».

Ляля, немного ошарашенно. Как в кино. Ребёнок бредёт по серым улицам маленького городка к зубному врачу, потому что только врач спрашивает у него, как дела… Ну ладно, пусть мама была занята, но есть же папа… У тебя чудесный папа.

Марина. В семье считали, что воспитание детей не мужское дело. Мужчины много работают и отвечают за семью… в целом. А готовить, стирать, убирать, воспитывать детей – это женская обязанность. Готовка, уборка, воспитание детей – это одна обязанность, одно и то же, понимаешь?..

…Когда мне исполнилось пятнадцать, мы уехали в Израиль.

О том, что мы уезжаем в Израиль, я узнала не от мамы. Мама скрывала это от меня до последней минуты. Чего она боялась? Что я захочу остаться дома? Сбегу? Но, может быть, она ничего не боялась, а это была просто привычка – ничего со мной не обсуждать, ни о чем не разговаривать. Я – это же просто чемодан, зачем тратить на меня слова? С чемоданами не разговаривают. Чемодану не рассказывают, что он уезжает в Израиль. Если бы мама могла сдать меня в багаж, она бы скрыла это от меня до того момента, когда я выкачусь на багажной ленте в аэропорту Бен-Гурион.

Мне сказал мальчик-одноклассник: «Говорят, ты уезжаешь в Израиль. Ты еврейка». Это был шок: почему я еврейка, что это – еврейка? Я посмотрела в классном журнале – на последней странице, где записывали национальность учеников, стояло: «Марина Каплан – еврейка». Я еврейка. Значит, правда и то, что мы уезжаем в Израиль? Я еврейка, мы уезжаем в Израиль… А что это – еврейка, а где Израиль?

Ляля. Я не понимаю. Тебе было пятнадцать, и ты не знала, что ты еврейка?

Марина. Когда я спросила маму, почему она не сказала мне, что мы уезжаем в Израиль, она ответила: «Мне некогда разговаривать». А вопросу «что означает быть еврейкой?» страшно удивилась: «Ты что, правда не знала, что ты еврейка?» Но откуда я могла знать? Мама не говорила со мной на «взрослые темы». Что-то считалось стыдным, например, что начнутся месячные. Мама не рассказала мне, что у меня начнутся месячные. Увидев кровь, я решила, что заболела страшной болезнью. Я полгода ела из отдельной посуды, чтобы не заразить этой страшной болезнью маму, пока мне не попалась под руку медицинская энциклопедия. Уверена, что мама не мучилась, не думала: «Бедная девочка, она удивится или будет шокирована, когда узнает». Ей просто было всё равно. Не рассказывать, молчать, а ты потом делай с этим что хочешь… Что-то считалось стыдным, а что-то двусмысленным и опасным, к примеру, иметь репрессированных родственников или быть еврейкой. Объяснять мама не стала, сказала: «Ну хорошо, приедешь в Израиль, всё узнаешь, сейчас мне некогда».

…Я больше никогда не увижу снег? Я обожала снег. Мамин день рождения зимой. В доме мама с гостями весёлая, смеётся, подруги обнимают ее. Если бы мама была с ними такой же, как со мной, мне не было бы так обидно. Для папы, подруг и учеников, для всех, кроме меня, мама совсем другая. Если есть на свете безупречный человек, то это моя мама, лучший в городе учитель. …Любимая учениками и коллегами, у нее нет любимчиков, она никогда не участвует в обычных для женского коллектива склоках.

…На улице еще темно, и под светом фонарей только-только выпавший снег сверкает, как будто кто-то осыпал всё вокруг бриллиантами. Волшебство… Я ходила по свежим сугробам, смотрела, как в них остаются ямки от моих валенок, и думала: «Люди не всегда могут дать то, что нам нужно. Для других – для папы, для всего мира, кроме меня, – она совсем другая – весёлая, открытая, а для меня нет. Это потому, что я плохая, такая плохая, что она просто не может быть со мной весёлой и тёплой, не может дать мне то, что даёт всем». …Однажды я спросила маму, какой я была, когда родилась. Все дети спрашивают. Мама ответила: «Да никакая. Я не помню. Помню, что мне не нравился младенческий запах. Я тебя кормила из бутылочки, тебя рвало, я опять кормила». Получается, что с самого рождения я была не очень.

Мне было любопытно уехать. Ничего волнующего в моей жизни в нашем городке не было. Я откуда-то знала, что в Тель-Авиве резко темнеет. Это все, что я знала об Израиле.

Когда я сошла с трапа самолёта, мне по ногам ударил жаркий воздух. Внизу у трапа стоял фотокорреспондент. Он сказал мне: «Ты самая красивая новая репатриантка в этом году». Я?.. Я красивая?.. Красивая?! Я была неуклюжая, как жирафёнок, застенчивая. Дома, в городке, я не пользовалась успехом у мальчиков. У меня не было «первой любви», ухаживаний, цветов, провожаний, я ни разу не целовалась. Я даже не задавалась вопросом – почему так? Я знала ответ. Я точно знала одно: я всё всегда делаю не так.

– Мар-рина! Когда к тебе обращаются, смотри в глаза, а не в сторону, – сказала мама.

Господи, ну почему я всегда всё делаю не так… Я всё делаю недостаточно хорошо, и сама я недостаточно хороша, сколько ни старайся. Когда ты маленький и с тобой всегда строго обращаются, ты не перестаёшь любить родителей. Ты перестаёшь любить себя. От этого ощущения собственной малой ценности я была страшно не уверена в себе. Стеснялась, даже когда со мной просто здоровались. Я всегда думала, что меня не хотят. Боялась, что меня не примут, что я не понравлюсь…

…Первое, что я получила в Израиле, это свобода. Я получила свободу! Дома я была ребёнком под строгим контролем, а здесь мгновенно стала отдельным человеком. Мама занята выживанием. Моя учеба и поведение ей безразличны, она будто говорит мне – живи сама и дай мне возможность выжить.

Я всё еще учусь в школе, но уже не должна отчитываться. Больше нет никакого «Мар-рина, дневник!». Мамин гиперконтроль закончился. У меня началась своя жизнь: экскурсии, школа, новые друзья, работа.

…В Израиле много света, всё сияет. Пальмы, море – всё необыкновенно яркое. Жить в Тель-Авиве слишком дорого. Мы живём в крошечном Кирьят-Яме, за железной дорогой, у химического завода. До нас эта квартира много лет стояла пустая, там жили голуби и сова. Сова до сих пор прилетает каждую ночь. Здесь огромные, невероятных размеров тараканы. Утром заходишь в ванную, а там ковер из тараканов. Они ползут тебе навстречу отовсюду. Здесь мыши. Мышеловки мама выбрасывает по утрам, я не могу это делать.

Мама ходит в ульпан, учит иврит, ей тяжело даётся иврит. Когда я возвращаюсь домой позже, чем обычно, мама не ругает меня, она даже не смотрит в мою сторону, у нее нет на меня сил. Я слышу, как она зубрит слова и плачет. Мне больно за маму, дома мама была собой, у нее была любовь городка, уважение, подруги, она была нужна всем, а здесь… Утром выбросить мышеловки и в ульпан, учить иврит, вечером зубрёжка и зарядить мышеловки. Я хочу подойти к ней, обнять, но не могу. Теперь уже я тоже не умею показывать свои чувства… мы обе не умеем, и с этим уже ничего нельзя поделать.

Сосед помогает нам с мамой устроиться на настоящую работу: мы вдвоём разливаем шлангом по бутылкам едкое средство для туалетов. Платят пять шекелей в час. В первый день шланг выпал у меня из рук, струя щелочи брызнула на меня, платье мгновенно расползлось, на ноге ожог. Мы возвращаемся домой, я иду боком, в дырявом платье, мама прикрывает меня собой. По дороге останавливаемся у киоска – я хочу посмотреть обложки журналов, – и вдруг я вижу себя! На обложке моя фотография, подпись: «Познакомьтесь, самая красивая новая репатриантка Марина»… Это была фотография, которую сделал тот корреспондент у трапа! Я не придала значения, а теперь вот! – я на обложке, я «красавица», я, Марина! Я не прошу у мамы деньги купить журнал, покупаю сама. У меня уже появились свои деньги: я убираю квартиру. Дочка хозяйки (моего возраста, ей тоже пятнадцать) сидит на диване, пока я работаю, и наблюдает за мной. Мне не обидно или обидно немножко, но я рада, что работаю, что у меня есть свои деньги.

…И вдруг – на меня начали смотреть мужчины. Они смотрят на меня как на красивую девушку! Каждый мой выход на улицу превращается в шоу, в победное шествие: мотоциклисты сигналят, мигают, оборачиваются, водители высовываются из окон машин, машут руками… Я всегда думала, что сильна только тем, что я очень послушная, а кроме этого у меня ничего нет… но вдруг оказалось, что у меня есть власть, которую я могу использовать, – я красивая!

…Мне повезло! Я работаю официанткой в зале торжеств в хорошей гостинице. Вокруг меня красивая жизнь, красивые люди, свадьбы, музыка… Наша квартира с тараканами и эта красивая жизнь – два разных мира. Носить огромные подносы тяжело, но лучше, чем мыть квартиры. Я ношу подносы, получаю сорок шекелей в час плюс чаевые. Я счастлива!

Дэни, метрдотель, хвалит меня: «Ты молодец, ты хорошо работаешь, со всеми дружишь…» Я молодец, я хорошо работаю, со всеми дружу.

Иногда Дэни подвозит меня домой, мне приятно, что такой важный начальник заботится обо мне, дружит со мной… Мы разговариваем, я рассказываю ему про наш городок, про маму, как ей трудно. Он рассказывает о своей семье. Однажды он рассказал мне о своей умершей много лет назад дочери. Взрослый человек, даже старый, рассказывает и плачет. Я тоже плачу, и теперь уже он говорит мне «не плачь». Мы плачем и утешаем друг друга.

Дэни говорит: «Ты такой светлый человек, ты необыкновенная, замечательная, у тебя есть сердце, ум, воля, характер, ты должна это про себя знать». Никто не говорил мне, что я светлый человек, что у меня есть воля и характер. Он говорит, что считает своим долгом помогать мне, ведь я недавно приехала в страну, у меня никого нет.

Всё было прекрасно, и вот… Но почему, почему?.. Проходит немного времени, и меня перестают ставить на смену. Я ничего не понимаю, расстраиваюсь и понемногу впадаю в панику, – что со мной не так? Мне страшно спросить Дэни, почему он не ставит меня на смены: он дружит со мной, но он важный, начальник, поступает, как считает нужным… Кто я такая, чтобы задавать вопросы?

Но я все-таки набираюсь смелости и спрашиваю:

– Почему ты меня не поставил?

– Приезжай завтра на смену пораньше, я тебя встречу, – говорит Дэни.

Сначала я даже не поняла, что речь идёт о сексе. Он же говорил, что я хорошо работаю! Мы же говорили о его семье! Он тогда сказал, что впервые говорит с кем-то о своей умершей дочери, что я слушаю сердцем, что он чувствует моё тепло, что я его друг… Наши с ним отношения – это сочувствие, теплота, дружба. Дэни добрый! Я думала, что я для него девочка, которую он взял под своё крыло.

– Ты же сказал, что я хорошо работаю, – растерянно бормочу я.

– Да, ты молодец. И если ты хочешь быть в этом мире… – объясняет он.

Если я хочу быть в этом мире?.. Я хочу быть в этом мире! Конечно, я хочу быть в этом мире! …Я думала, что он добрый волшебник, который открывает мне дверь в прекрасный мир. Но добрый волшебник не открывает дверь бесплатно. Оказывается, это сделка. Но Дэни, он… он же старый…

Я испугалась. Я ужасно испугалась!

Ляля. Господи, ну еще бы! Я представила тебя… и себя в шестнадцать лет… ты еще вся – хрупкое утро… И кто-то чужой, без любви, без влечения, даже без любопытства, против воли, против тела и души…

Марина. Я испугалась не того, что мне придётся быть с ним. Я испугалась другого. Если рассказывать эту историю, то честно.

Я испугалась. Мне нужно скорей согласиться. Никто не предложит мне такую сделку, как он. В этой сделке у меня нет ничего, кроме себя самой, и это единственная возможность открыть дверь, которую мне самой открыть не под силу. Быть с ним? Это будет не так страшно, как потерять целый мир. Я пришла пораньше.