Читать книгу Кодекс бесчестия. Неженский роман - Елена Котова - Страница 8

Это тогда Чернявину казалось, что страх ушел. А страх сгинул только здесь, в городе Лидсе, в Западном Йоркшире. Потому что уж здесь-то никто его не достанет.

Страх терзал Чернявина с тех самых пор, как он учуял, что Скляр приглядывается к его хозяйству. После первой встречи с Александровым он вроде утих, обручи, стиснувшие сердце и не пускавшие воздух в легкие, стали разжиматься. Но облегчения хватило дня на два, не больше. Хоть и взлетная практически полоса, а что и куда летит-то? Комбинат прочь улетает. А на нем летят сорок миллионов кредита.

Ну, допустим, пятнашка из этих сорока – на Самбальский и на распил. А тридцать пять лимонов – на развитие? Это ему надо? Комбинат уже, считай, колхозный… Ну, можно, еще лимонов семь-восемь в него вложить, может, даже установку для переработки отходов купить и контейнеры для ртути… Если деньги останутся.

Думая о том мерзком дне, когда Александров пригласил их к себе, и глядя на зубчатые башни, Чернявин, вспоминал, как колбасило его все три недели. Крыша нужна была позарез, но холдинг был ему поперек горла.

– Сам пригласил, чуешь? – от возбуждения Заяц то и дело подталкивал Чернявина в бок.

– Чё подпрыгиваешь? – Чернявин, как всегда, не находил себе места, поминутно поправлял галстук, перекладывал крокодиловую папку из одной руки в другую, совал под мышку, снова хватался за голстук.

Да, после первой встречи исчез комок, мешавший дышать, но живот-то крутило. Когда он направлялся к Александрову во второй раз, чувствовал себя, как с бодуна – опухший, отечный. А это страх в кишках спрятался. У него был конкретный запор.

Заяц же в тот день пребывал в приподнятом состоянии духа. Настроение не портила даже мысль о том, что теперь постоянно придется видеть этого вечно ноющего засранца Чернявина. Заяц снова дал Чернявину легкого тычка в бок.

– Тебе деньги пришли?

– Пришли, а что толку…

Чернявин был зол на Зайца. До аукциона считаные дни, а вдруг что-то непредвиденное? Вдруг Заяц, мутная душа, в день аукциона поставит его перед фактом, что надо бабла добавить. Еще больше нервничал от того, что до конца не верил – вот, через час, через полтора он выйдет из этого банка партнером самого Александрова! Тогда ему будет ничего не страшно. При такой перспективе не жалко и за Самбальский пару-тройку лимонов переплатить, разве ж он их потом не вытащит? Нет, как это не жалко! Жалко у пчелки… С какой стати Зайцу на нем наживаться?

– Дим, имей в виду, если будут по Самбальскому накрутки, то пополам, – произнес он, когда они уже вошли в приемную и охранник скрылся.

– Юрик, чё ты мелочишься? Тебя от смерти спасли, ты госдолю за гроши берешь, плюс все зафондировал кредитом. Можно подумать, ты из своего кармана платишь… Чё ты нервничаешь? Слушай, а как семья? Все забываю спросить.

– Нормально семья, – буркнул Чернявин, сообразив, что им предлагают чай. Для чего их позвали? Если места в совете директоров делить, то больше одного места он им все равно не отдаст, за двадцать пять процентов-то!

Александров на этот раз не вышел из-за своего стола, чтобы сесть за переговорный.

– Ну что, приврал? – спросил он Зайца. – Госдолю в Самбальском не купил?

– Разве я сказал, что уже купили? – округлил глаза Заяц. – Я сказал, что договорились железно. Юрий Сергеевич уже депозит внес.

– Не купили и не купите. Там, не в обиду вам будь сказано, другие игроки, покрупнее. Но дело не в этом, хотя и в этом тоже. Мелкий холдинг получается. Возни много, а развитие – черепашьим темпом. Назрела задача консолидации отрасли. Буквально на прошлой неделе на самом верху об этом говорили. Не удержитесь вы на плаву…

– Мы? А вы… – вырвалось у Чернявина.

Его обожгло, ударило в голову. Консолидация, наверху говорили! Значит, Александров их сдает. Значит, все же Скляр.

Чернявина душила злоба так, что даже страх отступил. Злоба на этих стервятников, которые родились в сытых семьях, получили все – образование, языки, родительские связи. Они дерьма не жрали, областную мразь не облизывали, все на тарелочке получили, и все им мало.

– Мелкий… Мы, значит, для вас мелкие?

– Юрий Сергеевич, зачем вы в личную плоскость все переводите?! Не сложите вы холдинг. Двадцать пять процентов Самбальского уйдут к инвестору, недружественному вам, а в войну я втягиваться не буду, это я сразу сказал. Так понятно?

– Скляр, что ли, покупает?

Чернявину нужно было услышать ответ, хотя он его уже знал. Но слова рвались наружу, опережая мысли. И не дав Александрову ответить, он только что не закричал:

– Так он и мой Листвянский, значит, отберет!

– Константин Алексеевич, – все еще гоношился Заяц, – мы же договорились!

– Крышу хотели из меня сделать? – Александров начал злиться. – Да, думаю, что Скляр захочет купить и Листвянский. Тем более не могу идти в проект вашего холдинга. Сразу же сказал: война мне не нужна.

Александров чуть не обмолвился, что, имея таких союзников, и не повоюешь.

– Пригласил вас, чтобы прямо, без обиняков закрыть эту тему. Ты, Дим, ничего не теряешь, согласись, а можешь и свою четвертушку Самабальского обкэшить. Для вас, Юрий Сергеевич, это, конечно, неприятная новость, но, думаю, вы не исключали такого развития событий. Подумайте, стоит ли вам за свой комбинат драться.

Александрову был в тягость и этот разговор, и собеседники, и он сам. Сочувствие к Чернявину прошло. Скляр же не задаром у него комбинат хочет отобрать, а лимонов за пятьдесят. Или сорок. Для многих в нынешнее время так в кэш выйти – счастье, и жалеть Чернявина нечего. Но по-бизнесовому, как ни крути, неловко: дал слово, а теперь берет обратно.

– Как я могу драться? Кто я против Скляра? – слова продолжали брызгать из Чернявина помимо воли. – Отберет ведь, отберет, сволочь!

– Вы не просили у меня совета, но я все-таки его дам. Продайте. Скляр разумный человек и по-своему справедливый. Если без войны, то выйдете из сделки очень и очень небедным человеком. Думаю, вы сможете Скляра убедить оставить и вам, и Дмитрию какие-то доли в общем холдинге. Не берите кредит, он вам не нужен…

– На… – Чернявин осекся, прокашлялся, – на фига мне доля у Скляра? К финансовым потокам он меня не подпустит.

– Тем более, что кредит мы уже взяли, – Заяц все еще не понимал, что ситуация проиграна.

– Когда вы успели? – только тут Александров вспомнил, что Коля говорил ему о втором кредите, который ему не нравился, но он не дослушал. – А что в залоге?

– Как договаривались, – метнув на Чернявина взгляд, с готовностью ответил Заяц, – акции Листвянки.

Так… Это именно то, к чему Скляр его толкал. Теперь Платон будет руки выкручивать, требовать переуступки кредита с дисконтом. Объявит его срочным к погашению, чтобы забрать заложенные акции, которые лежат в депозитарии Русмежбанка. Забрать не по рынку, лимонов за пятьдесят, а за тридцать с хвостиком. Без торга, дискуссий и наездов. Александрову стало совсем тоскливо, он же не стервятник – на падаль кидаться. Хоть и мелкие, и пакостники, но речь не о них, а о нем самом. Хотя, с другой стороны – наврали. Наверняка Красовскую подмазали, иначе она за две недели и не почесалась бы. За защитой бросились, а жулить начали уже на берегу. Прав Скляр, кругом прав. Не понимают эти люди и договариваться не умеют. Могут только заносить и тырить.

– Юрий Сергеевич, верните кредит – и все при своих.

– Нет уж! – Чернявин как будто очнулся, в его голосе слышалась непонятная Александрову решимость и понятная злость. – Я буду бороться! В одиночку, раз вы… Мне эти деньги помогут.

– Подумайте, Юрий Сергеевич. Подумайте спокойно. Война – дело нервное и крайне дорогостоящее. Можно и по-доброму.

– По-доброму? Кинули меня этому Скляру в пасть…

– Мне не нравится этот тон. Наш банк, как минимум, ничем не ухудшил ваше положение. Считаю, что встреча закончена.

И снова Чернявин с Зайцем спускались по ступенькам банка.

– Сучара законченная. Не видать ему кредита, как своих ушей.

– Ты что задумал, Юрочка? Утром еще боялся, что за отпиленный лимон он тебе башку открутит, а сейчас сороковник хочешь замылить? Слушай, пошли пожрем и все обсудим. Ты ж дерганый, под горячую руку…

– Еще раз скажешь, что я дерганый, – в рыло дам! Не пойду я с тобой жрать…

Чернявин сел в машину, хлопнув дверцей перед мордой Зайца. Как он мог повестись на его рассказки? Рылом он не вышел Александрову в партнеры! Заяц, понятно, пидор, но кредит он шустро провернул. А это при любом раскладе не помешает. Нет, как не помешает? Может, надо, наоборот, быстрее его вернуть? Ведь с этим кредитом Скляр и возьмет его за яйца. Ясно же, что они в сговоре. Нет, как это – вернуть? Чернявин снова увидел улетающий от него комбинат и понял, что на нем еще летит и сороковник. А вот это уже выкусите! Фиг вам, а не сороковник! Пока Скляр не влез, немедленно вывести на свой запасной оффшор. Но какой же пидор Александров! Он-то, дурак, думал – на таком уровне уже не кидают. Крупный пидор, так пусть и получит по-крупному. А что он получит? Мысли суетливо побежали по новому кругу, толкаясь и спотыкаясь. Если бы у него была жена как жена. А к Лидке разве можно припасть за утешением? Настоящая баба нутром чует, когда крайняк, а эта… Кроме книжек своих да кухни, ее ничего интересует. Господи, о чем он думает? С Лидкой потом разберется. Скляр!.. Страх снова стянул подреберье в комок, не давая думать. Он вытащил из портфеля флакон, жахнул таблетку прозака. Подумал, заглотил еще и таблетку феназепама. На подъезде к даче стало отпускать. Он набрал офис. Привалко снова залопотал было что-то, но тут Чернявину стало совсем худо, обморочно, потливо…

– На этой неделе меня не ждите, сами крутитесь, – он нажал отбой.

Его крутило весь день. Крутил уже не страх, а ярость. К ночи живот разболелся так, что он решил принять слабительное.

Раздражение Александрова от встречи с мелкими сменилось досадой на себя. Сначала пообещал в необъяснимом порыве, потом разозлился, что наврали, потом стало неудобно перед ними… Вот черт, совсем нервы развинтились. С самого начала нечего было связываться с таким народцем. Они же одноклеточные. Он велел найти Скляра.

– Звоню, как обещал. Будут тебе четыреста. Присылай гонцов оформлять. Но деньги получишь после того, как я запарафированный проект соглашения о холдинге увижу. В документах, а не так, как ты на коленке нам в Милане рисовал.

– Костя, аплодирую верному решению. Слушай, давай так: четыреста, как договорились, но пусть это будет не кредит, а кредитная линия с лимитом хотя бы на пятьсот. Обещаю любую сумму свыше четырехсот согласовывать с банком. Если хочешь, с тобой лично.

– Выходит, Листвянку берешь?

– Выходит, беру. Тебя что-то смущает?

Александров не обмолвился, что уже выдал кредит под залог акций Листвянки, но ему стало совсем не по себе. Теперь второй раз выдаст еще сорок Скляру на покупку тех же акций – ну не идиот ли? Самое простое и соблазнительное решение – сдать Чернявина Скляру – он не рассматривал. Это крысятничество, и рано или поздно стало бы известно на рынке. Нет, каждому свое… Пусть Скляр покупает Чернявина, а ему надо взыскивать кредит, который сам же и выдал.

– Костя! Ты что замолк? Все же складывается!

– Похоже, что складывается…

– Значит, работаем! Как будут новости, отзвонюсь.

Уже через три дня Платон подписал предварительный договор покупки Листвянки. Он сам удивился, когда Чернявин проявил инициативу – попросил о встрече, пришел и тут же с порога заявил: «Вы все равно меня удушите на деньги Александрова, я знаю». Интересно, откуда он знает про Александрова? Хотя на свете секретов не бывает.

Все в конце концов всплывает. Про всех. Даже про Александрова. Скляр вспомнил, как тот на секунду оцепенел, когда на Гарде он пробросил про доносы в сортирах… Вспомнил и тут же выкинул из головы. Каждый принимает решения сам, и каждый потом сам платит по своим счетам. Если их предъявляют и платить все же приходится. На человеческие отношения эти мелочи не влияют. Скляр был в этом уверен и тогда, и два года спустя, приняв свое решение: его собственный холдинг должен развиваться, а банк Александрова не должен больше путаться под ногами. Но в тот день, когда к нему в кабинет вошел Чернявин, Скляр о судьбе банка Александрова еще не думал.

Этого мелкого Скляр, конечно, быстренько опустил в цене: тот заикнулся было о шестидесяти, но по глазам было видно, что хочет пятьдесят. Платон сказал «сорок – и по рукам». Дал понять, что за последнюю десятку можно и повоевать. А после войны… одни руины, как известно… Война, конечно, тоже штука недешевая, но с бюджетом в три единички он так прижмет Чернявина, что тому мало не покажется. Сказал и сам испугался: Чернявин стал сизым, и Скляр подумал – не обгадил бы его кабинет, не дай бог. «Не будем, воевать, правильно? – почти ласково спросил он. – Деньги на ветер пускать, коррупционеров кормить… Зачем?»

Все-таки Скляр чуял в этой договоренности подвох. Стояло еще что-то в глазах у Чернявина, кроме страха. Но думать об этом некогда, надо браться за Зайца, пока все удачно складывается. И немедленно после этого дожимать Жмужкина.

Позвонила Вика с вопросом, когда он собирается домой. Платон любил Вику, но не любил вопрос «когда», тем более что домой он не собирался. В графике у него стоял ужин, на который был приглашен собственник крупного английского частного инвестицонного фонда. Платон расчитывал затащить англичанина в головную компанию своей группы, в «Квантум», в которой лес, даже с холдингом, был лишь частью, причем далеко не главной, а ядро составляли машиностроение и металл. Пустое дело – уговаривать институциональных инвесторов, замордованных процедурами, регуляциями и службами контроля, вложиться в российский бизнес. А вот частный фонд, где решение принимает одно лицо… Расчеты и регламенты человеческий опыт, его оценку рисков, его чутье не заменят.

Англичанин уже месяца три копался в «Квантуме». Опять за ужином станет рассказывать, какой «Квантум» непрозрачный, как не раскрыт потенциал его активов… Предложить ему, что ли – пусть плюнет на свой фонд, который уже все равно наверняка ему обрыдл, и поработает пару лет у Скляра. Пусть перекраивает, перестраивает все, что его душе угодно. «Могу же я для собственного покоя купить себе манагера за три-четыре миллиона в год», – повторял он про себя, направляясь наверх, в обеденный зал.

За ужином с видом на реку, на подсвеченные Белый дом и «Украину», англичанин сказал, что инвестировать в группу Скляра он действительно не готов. Слишком всего много, слишком все разнородно. На предложение перейти к Скляру работать – засмеялся, сказав, что может порекомендовать сына: талантлив, восемь лет опыта работы в инвестиционном банке, учит русский. Для сына неплохо было бы вырваться из рутины, поработать в группе, где решение тоже принимает одно лицо. Скляр ответил, что «Квантум» – не тренировочная площадка для молодняка, но отчего же не посмотреть парня. Англичанин никак не выразил своего отношения к тому, что его сын был ненамного моложе самого Скляра. Вместо этого пригласил Платона в свое поместье в Шотландии, сказав, что сейчас самый сезон охоты на оленей. Скляр заявил, что к охоте равнодушен, и завел разговор о прогнозах цен на металл. Домой приехал к полуночи.

Вика сидела с бокалом белого вина, щелкая пультом телевизора.

– Навоевался?

– Вовсе нет, сегодня был, кстати, совершенно мирный день. Видимо, от этого я так и устал.

– Есть ты, конечно, не хочешь. А что хочешь?

– Спать.

– Платон…

– Только не говори, что ты меня совсем не видишь, что я вечно усталый, что тебе чего-то не хватает.

– Тепла мне не хватает… Зима все не кончается.

– Уже весна, малыш!

– Значит, весна хреновая, потому что все равно зима. Не хочу на лыжах. Давай вместо этого на острова? На Карибы хочу, просто и без затей. И яхты там дешевые.

– Смешная ты. Яхты дешевые… Ты же знаешь, чтó для меня лыжи!

– Мне так хочется тепла.

– Малыш, это метафора? Упрек, что от меня тепла нет?

– Платон! Не усложняй, это всего лишь констатация: я устала от холода и хочу на острова.

– Малыш, я вообще не уверен, что смогу куда-то до конца марта вырваться. Если снег уже не застанем, сразу рванем на острова, окей?

– Ну да, – протянула почти жалобно Вика. – Это уже, считай, в апреле. А там ты скажешь, что скоро майские, а майские – это Сардиния. Так соскучилась по нашей вилле. А ты нет?

– Наверное, да, только не успеваю об этом подумать. Сейчас очень острый момент.

– Это из-за сделки с этим… ну, который на старушку похож, кругленький такой?

– Это ты о Жмужкине? Очень похоже. Маленький, кругленький… Да, из-за него, можно сказать. Мы с ним и с Александровым такой колоссальный проект замутили! Я рад, что уговорил Костю, и дело не только в его деньгах.

– Понимаю, – произнесла Вика. – С Александровым у тебя все должно сложиться. Он мудрый, и, в сущности, добрый. Хотя и жесткий. Не настолько, как ты, конечно, но тоже жесткий.

– Пойдем спать? – рассмеялся Платон и притянул Вику к себе. – Ничего больше не хочу. Только обнять тебя и провалиться в сон.

– И ничего больше?

– Там посмотрим…

Чернявин почувствовал почти облегчение, когда поставил подпись под предварительным договором о продаже Листвянки. К воскресенью же план у него сложился полностью. Пусть летит себе комбинат по воздуху, пусть летит к Скляру, раз такая ему судьба досталась. Пусть летит вместе с Привалко, с его ртутью и воровством химикатов… Из Скляра больше сороковника было не вытянуть, мало, конечно, но не беда. А вот Александров свой кредит увидит нескоро.

Даже от Зайца бывает прок, сам бы Чернявин не уговорил Красовскую взять акции в залог у кипрских компаний, но «забыть» потребовать от них передать акции на хранение в депозитарий Русмежбанка и внести обременение в реестр. Пусть теперь комбинат летит на все четыре стороны, и чем быстрее – тем лучше, но только без кредита. Пока скляровские гонцы не начали копаться в отчетности комбината, кредит уже на Кипре окажется. Там же, где и второй сороковник, который от Скляра придет.

Для России восемьдесят миллионов – сумма маловатая, если опять все с нуля поднимать. В еврозоне – полный коммунизм, туда соваться бессмысленно. В Черногорию разве или в Хорватию? Там много гниющих упаковочных производств, которые можно взять по дешевке, да жить там больно отстойно. Девочкам нужно образование, воспитание, круг общения, а не грязные балканцы. Ни музеев, ни театров, отстой. Ну, с этим разберемся, сейчас надо взять менеджера, который эти восемьдесят миллионов с годик на финансовых рынках покрутит. Процентов так под семь-восемь годовых, не меньше. Есть ведь где-то такие ставки. А за годик-другой он присмотрит что-то за границей, заберет по дешевке, и все дела.

– Лид, завтрак готов? Я вот думаю, а не переехать ли нам, скажем, в Австрию? – вопреки собственному мнению о еврозоне произнес Чернявин.

– В Австрию? С чего вдруг?

– Это для тебя вдруг, а я давно обдумываю.

– Ты мне ни разу не говорил… А как же комбинат?

От этого вопроса Чернявин мгновенно озверел:

– Тебе-то что? Ты, что ль, на комбинате горбатишься? Мой комбинат, сам решу, что с ним делать.

– Юра, я только спросила. Просто не понимаю, как ты из Австрии будешь комбинатом руководить, у тебя же все разворуют.

– А кто сказал, что я из Австрии им рулить собираюсь? Чего ты все за меня додумываешь, ведь ни черта не смыслишь?

– Тогда зачем меня спрашивать? – Лида закончила накрывать на стол и пошла звать девочек завтракать. Чернявин хотел сказать ей вдогонку еще пару ласковых, но не успел, Таня и Маша вышли к столу.

– Чем, дочурки, отца порадуете? Отец как белка в колесе всю неделю, девочек толком не видит. В школе что нового?

Младшая, Таня принялась рассказывать про художественную школу, старшая, Маша, сидела молча, ковыряя сырник. «Семнадцать лет, трудный возраст. Никакого почтения к отцу», – подумал Чернявин. Маша уже с год странным образом замкнулась в себе, и чувствовал в этом Чернявин какую-то скрытую враждебность. Чуял, но никак не мог ущучить.

– Маш, чё молчишь, насупилась?

– А что, пап, сказать?

– Я тебе должен сказать, что мне сказать? Ну, ты даешь, – Чернявин засмеялся и потрепал Машу по щеке. Та съежилась, но не отстранилась.

– Чё ежишься? Ежик. Еще скажи, отец тебя не любит.

Таня с набитым ртом продолжала рассказывать, как ее картины взяли на выставку в коммерческую клинику-спа по соседству, и одна уже продалась за восемь тысяч рублей.

– Это какая?

– Та, где женщина кудрявая, одна щека розовая, а другая синяя, помнишь?

– Не помню, дочур, если честно. Не нравится мне, что ты все абстракцией этой увлекаешься. У тебя пейзажи хорошо получаются. Натуралистично. А бабами разнощекими нельзя увлекаться… потом еще какая-нибудь глупость в голову полезет. Это все нервную систему расшатывает. Поняла меня?

– Не-а, – Таня стала качаться на стуле. – А я так вижу! И это сейчас в тренде.

– В каком, к черту, тренде? Где ты этих глупостей наслушалась и бездумно повторяешь? Это у вас в школе так говорят?

– Угу. Почему глупостей? Тренд, нормальное слово.

– Нормальное, – буркнул Чернявин, – только бессмысленное.

Он метнул взгляд на жену. Вот до чего ее воспитание доводит. Одна волком смотрит, другая «я так вижу» отвечает. Очень плохо, если она так видит, значит, с нервами не все в порядке. А Лидке бы только его пилить да книжки свои гребаные читать. Проворонит дочерей. Тогда он ее просто придушит.

Скинув вопрос с покупкой Листвянки на оформителей сделки, Скляр за пару дней додушил Зайца и взялся за Жмужкина. Тот сидел в своем офисе в Питере, ныл в телефон, слал Скляру таблицы с непонятными расчетами и считал уже не только знаки после запятых, но и расчеты затрат на юристов, которые работают над договорами, на их поездки в Москву, на те же телефонные разговоры. Требовал приплюсовать все эти расходы к оценке его доли в холдинге. При этом он уже подписал договор, по которому должен был получить кэш – о продаже части акций комбината «Звездный» и второго, в Сибири. Но ныть продолжал, хотя прекрасно знал, что никакой оплаты проданных акций не будет, пока они втроем – он, Скляр и Александров, – не заключат соглашения по холдингу в целом. Скляр терпел и додавливал вопрос.

К концу недели он почувствовал, что утомился. В субботу тем не менее отправился в «Квантум» – бумаги посмотреть в тиши, не отвлекаясь на фиглярство Бори Жмужкина, – но воскресенье твердо решил провести дома. Только он и Вика, и чтобы никаких гостей.

Они лежали в шезлонгах у бассейна и резались в нарды. Платон рассказывал историю «про маленького зайчика», жена смеялась, звонко, переливчато…

– Ох, Платон, по сравнению с тобой все – маленькие зайчики. А ты серый волк.

– Малыш, этот был особенно маленький и особенно вонючий.

– Тогда, может, это не зайчик, а скунс? Ракун, да?

– Рокки-ракун, пам-пам-пам-па-па… Only to find where’s his rival. Нет, малыш, на ракуна он не тянет… Хотя, может, и тянет… Обосрался и почти что завонял.

Сказать, что Заяц сразу обосрался на встрече со Скляром, было, конечно, легким преувеличением. Скляр предложил ему за четверть Самбальского восемь миллионов. Хотя вторую четверть с торгов купил за шесть, так что пусть Заяц спасибо скажет. Вместо спасибо Заяц стал извиваться ужом.

– Тогда покупайте вместе с картонным. Вы Самбальский возьмете, Платон Валерианович, и цену на целлюлозу задерете, перекроете мне кислород.

– Дмитрий Андреевич, если бы я хотел купить ваш картонный, я бы сказал: «Хочу купить картонный». Но я не хочу.

– Вообще или пока? Может, мы договоримся, что картонный вы обязуетесь у меня в течение двух лет купить? Как?

– Никак. Не собираюсь брать обязательств купить ваш картонный через два года. Куплю, когда захочу и если захочу.

– У меня заводик есть по производству пленки. Небольшой, да, но если вторую очередь построить, будет, можно сказать, концерн! Если бы картонный продать, я бы уже не восемь, а тридцать восемь в него вложить мог.

– Хороший план. А при чем тут я?

– Ну, помогите, раз вы у меня Самбальский отбираете!

Скляру стало скучно. Что ж за люди такие с их уверенностью, что им все должны помогать!

– Давайте конкретнее. Мы договорились о продаже четверти Самбальского за восемь?

– Платон Валерианович, это грабеж… Комбинат стоит все шестьдесят…

Скляр смотрел на Зайца: он правда, что ли, не хочет понимать, что его двадцать пять процентов акций в Самбальском комбинате не стоят ничего? Не хочет понимать, что Платон, купив госдолю, на счет раз раздербанит комбинат, который сроду никому не платил дивидендов? Старику-основателю за его пятьдесят процентов заплатит немногим больше, чем восемь миллионов, чтобы не воевать, и раздербанит. Наедет сразу через фискальную полицию, таможню и Комиссию по ценным бумагам. Все легально! Враждебные поглощения – не криминал. Вся история капитализма на них построена. Он честно предлагает Зайцу вместо наезда аж восемь миллионов, а тот артачится. Не слышит его зайчик! От дури и жадности, от заячьего инстинкта, что можно еще что-то слупить.

– Мои условия, – заявил Заяц, – я продам вам двадцать пять процентов акций Самбальского с большим дисконтом, то есть за восемь, но только если вы подпишите мне оферту на покупку картонного завода на год. Максимум через два.

Это по каким понятим он ему условия ставит? Ситуация не переговорная.

– Дмитрий Андреевич, позвольте я вам еще раз обрисую ситуацию? Просто и без затей. Я вам готов подарить восемь миллионов. Подарить! Потому что могу, в принципе, взять и просто так. То есть ваши двадцать пять не стоят ничего. Понимаете, это не стоит ни-че-го! Ноль!

– Как это они ничего не стоят, Платон Валерианович?!

– Кто у вас их купит, после того как я купил с торгов четверть?

– А пятьдесят у директора…

– Вы думаете, он решит объединиться с вами, а не со мной? Интересная мысль. Короче: дарю вам восемь миллионов за вашу четверть, но это предложение действительно в течение трех дней. Через три дня я не покупаю вообще. Картонный завод не рассматривается.

– Платон Владимирович! Давайте все же съездим, посмотрим картонный. Вы своими глазами увидите: это же чудо! Нельзя же так… Поставьте себя на мое место.

– Дмитрий Андреевич, зачем мне ставить себя на ваше место? Сроки я обозначил, жду вашего решения.

– Платон, а мне его жалко, – перебила Вика мужа. – Человек… да, не твоего масштаба… но работал, суетился, что-то сколачивал, крутился между налоговой, ментами и бандитами. По-своему воевал на несколько фронтов.

– Вик, с кем он воевал? В этой стране все воюют, чтобы выжить. Он работал, бабки заколачивал.

– Ну, работал. Тут приходишь ты, большой, можно сказать огромный. Прешь, как каток. Он от отчаяния хочет хоть что-то еще выторговать. По-человечески это же понятно.

– Викуль, он счастлив быть должен, что я хоть за сколько его бумажки покупаю. Но он не способен смотреть вперед. Не я, так другие сметут этот доморощенный бизнес. Что у нас в леспроме творится, думаю, даже тебе примерно понятно.

– Что значит, «даже мне»?

– Не обижайся, это так, к слову, – Платон потянулся с шезлонга и чмокнул жену в висок. – Куча неиспользуемого добра, доисторические производства. Я не общественный деятель, но активы должны работать, я так хочу. Если на других они не работают, пусть работают на меня. Зайцы, кролики не ставят таких задач. Я им даю кэш, а тем, которые еще мозги не пропили, могу и работу дать. Слушай, что мы воскресенье тратим на лекцию по политэкономии?

– Нет, уж договори, пожалуйста.

Скляр подлил в бокалы шампанского из ведерка, стоявшего рядом, и чокнулся с Викой.

– Мы же активы консолидируем, чтобы оперировать совершенно иными масштабами. Наш холдинг – с Александровым и Жмужкиным – становится лидером отрасли, вытягивает ее на уровнь мировой конкуренции. Вместе с другими, такими же крупными – их немного, но они есть. Мы развиваемся, а значит, приумножаем ВВП. Мы казну, в конце концов пополняем, потому что крупные работают в белую. А под ногами путается зайчик! Предел его мечтаний – получать на свой картонный тридцать мешков целлюлозы по сходной цене. Это его масштаб.

– А целлюлозу разве в мешках продают?

– Это фигура речи… Пошли поплаваем.