Читать книгу Кодекс бесчестия. Неженский роман - Елена Котова - Страница 9

Москва встретила Бориса Жмужкина непогодой, косым дождем и совсем немосковским, питерским, ветром, так что с первой минуты он пожалел, что приехал. Кой черт прилетел своим самолетом, теперь вот в пробке на развязке Боровского шоссе застрял, никакой экономии времени. Хотя рейсовым было бы еще хуже. Ближе к центру его «шестисотый» прочно встал на подъезде к Октябрьской площади. Впереди эвакуаторы растаскивали аварию, весь Ленинский полз одним рядом, то и дело светофор включался красным, а по зебре все бежали и бежали пешеходы под зонтами, как будто так и надо, как будто все в порядке вещей – и дождь, и эвакуаторы, и что он никуда доехать не может. Ничего хорошего в этой Москве ждать не приходится.

Охрана Жмужкина встречала Скляра в просторном, но замызганном вестибюле. Платон поднялся по роскошной, пологой, но давно не знавшей ремонта лестнице на второй этаж. В широкой прихожей бывшей квартиры стояла нелепая офисная стойка из стекла и металла, напротив – большой, видавший виды диван, на котором два охранника, развалившись, пялились в телевизор.

Войдя в огромный кабинет, Платон даже не сразу заметил хозяина. Жмужкин сидел за столом в меховой кацавейке без рукавов, надетой поверх костюма с галстуком, и что-то писал, пригнувшись к столу.

– Платоша! Приехал! – Жмужчин встал, подошел к печи с голландскими изразцами, припал к ней пухлой щекой, съежившись и глядя на Платона одним глазом. В этот момент он выглядел почти старичком, хотя ему только стукнул полтинник.

«Сохранил, – подумал Скляр, обводя взглядом кабинет с потрескавшейся лепниной. – Взял дореволюционное здание, а до ума довести пожлобился».

– Холодно у вас в Москве, мерзну – сил нет. Только печка спасает. Настоящая!

– Боря, я рад, что ты приехал, надо добить все вопросы. Все, что я обещал, сделано.

– Что сделано? – Жмужкин прищурил утонувший в щеке глаз на сплющенном с одного боку лице.

– Может, сядем? Не стоя же разговаривать…

– Садись, бога ради, кто мешает? А я тут, у печки… Чаю хочешь?

– Хочу! Я не могу разговаривать, когда ты к печи прилип и глаза зажмурил!

– Какие мы капризные! Я у вас в Москве, похоже, уже бронхит схватил, пока добрался. Что за город?! Теперь буду лечиться до лета, – Жмужкин, не отпуская печь, отлепил от нее щеку. – Так что ты приехал?

– Ударить по рукам по основным условиям холдинга, Боря.

– Какого холдинга, еще ничего не сделано.

– Не капризничай. Я купил госдолю Самбальского, а на вторую четверть Самбальского и на Листвянку подписал предварительные договора покупки.

– Предварительные… – с горестной гримасой вздохнул Жмужкин. – Я же говорю, все по-прежнему вилами по воде. Зачем ты меня вытащил в этот холод?

– Боря, я ничего окончательного не подпишу, пока не подписаны все – повторяю, все – документы по холдингу. А реально сделано действительно все, включая главное: Александров входит в холдинг на наших условиях и открывает кредит на весь проект. Двадцать пять процентов акций на пять лет его устраивает. Все сделано, Боря!

– Допустим…

– Давай теперь между собой окончательно разберемся. Я плачу тебе двести, как договорились. Хотел за них по двадцать пять в каждом из комбинатов, но ты поставил в договорах двадцать. Черт с тобой. Остальные восемьдесят ты вносишь в холдинг, и уже второй месяц ноешь на тему, как их оценить. По этому поводу можно препираться до бесконечности, слать мне таблицы и занимать себя иной бессмысленной работой. Александров получает двадцать пять от холдинга, это устраивает и его, и тебя, и меня. Все понимают, что у него должен быть блокирующий пакет.

– Опять двадцать пять! – воскликнул Жмужкин. – Сколько можно повторять одно и то же!

– Боря, я внес своих активов на триста и купил у тебя на двести, итого пятьсот. Плюс Листвянка, половина Самбальского. Плюс договорился, что старик-основатель за десятку внесет свою половину Самбальского в холдинг. Итого у меня шестьсот двадцать, у тебя шестьсот. Ты может считать, что у тебя все еще семьсот. Предлагаю считать, что мы, как минимум, уравнялись.

– Еще скажи, что у тебя больше, – продолжая обнимать печь, ехидно произнес Жмужкин.

– Боря, мы с Нового года одно и то же пересчитываем. Хочешь все по десятому кругу запустить? О чем мы спорим? Не уравнялись? Хорошо, я не жлоб. У тебя сорок три, у меня – тридцать два, и на этом ставим точку. Даже пополам, по тридцать семь с половиной делить не требую, заметь.

– На сорок пять я согласен.

– Боря! Сорока пяти тут близко не было. Это ты в самолете, пока летел, решил себе еще чуток отхомячить?

Жмужкин почти вприпрыжку добежал от печки до стола, сел, схватил ручку и припал к бумагам, так что стало не видно глаз.

– Мы же Александрову долю отдаем, так? За сколько?

– За четыреста, Боря! Сколько раз можно спрашивать. Я договорился, что он даст еще сотку. Доли в сорок три и тридцать два я тебе предлагаю при условии, что эта последняя сотка – долг холдинга. Не мой долг, а холдинга. Он заемщик!!! – Платон уже чуть ли не кричал. От раздражения, что Боря делает вид, что не понимает. – Последнюю сотку Александрова вешаем долгом не на меня, а на холдинг!

– Так он за четыреста получает, – Жмужкин перестал водить карандашом по бумаге, вытащил калькулятор, – активов на шестьсот. А вы с ним сто лимонов на холдинг зафигачить хотите, чтобы я уже никогда не увидел дивидендов?

Платон сел напротив Жмужкина, тот тыкал пальцами в калькулятор, выписывал какие-то цифры на бумаге, зачеркивал, начинал все сначала. Платон молчал.

– Александрову-то почему двадцать пять? – приговаривал Жмужкин. – Понимаю еще за пятьсот, но за четыреста… Грабеж. И мы еще ему сотню будем должны.

– Боря, мы позвали его на блокирующий пакет. Он – «белый рыцарь», это твое выражение! Ты хочешь с кэшем в шоколаде получать дивиденды, а мне одному кредит тянуть? И за твой кэш, и за Листвянку с Самбальским?

– Так-то оно так… Дай до понедельника подумать…

– Боря, нечего кривляться. Ты в Москву две недели собирался. Для чего? Чтобы улететь думать? Не устраивает – скажи прямо.

– Так-то оно так, – Жмужкин встал и снова припал к печи. Помолчал, прижался к ней другим боком, теперь Платон не видел его лица. Жмужкин гладил вторую, согретую щеку, глядя в окно. – Все так… Как же холодно… все так, Платон… В целом… устраивает. Но хочется еще до понедельника прикинуть.

Платон расхохотался. Он смеялся громко и заразительно, а Жмужкин укоризненно смотрел на него одним глазом.

– Боря, я тебя люблю, – Скляр улыбался Жмужкину своей самой лучезарной улыбкой. – Прям по Гоголю! «Надо бы в город съездить, прицениться, почем нынче мертвые души»… У нас на берегу активов на ярд восемьсот, если честно считать стоимость моих активов, Листвянки и Самбальского. Но ты же только свои считать любишь честно. Точнее – по-своему. После объединения капитализация холдинга станет два ярда, как минимум. Твои шестьсот…

– У меня семьсот!..

– …Мы за два года из холдинга конфетку сделаем, через пару лет, не больше, получим западного инвестора. Захочешь, долю Александрова ему продадим, Александров только рад будет. Не захочешь, через четыре года выведем на размещение.

– Только не надо про размещение! – воскликнул Жмужкин тонким, почти бабьим голосом. – Не могу я слышать эти слова – «листинг», «размещение», «айпио»! У вас тут эпидемия в Москве! Сколотят пять амбаров и тут же на листинг мылятся в Лондон. Жульничество одно.

– Честное слово, ты на Коробочку похож в этой меховой шняге. Не заговаривай мне зубы и отойди наконец от печки! Что ты к ней прилип! Уже весна на улице, не слыхал? Смотри вперед, Боря! У нас такие перспективы!