Читать книгу Одинокий голос - Елена Крюкова - Страница 9

Каждый вдаль уходящий отсюда – преданье.

Каждый вон уходящий отсюда – сказанье.

Каждый плачет, и рот зажимает простынкой,

Где печать лазаретная – словно поминки

По тому, кто лежал здесь, теряя дыханье.

Набирают во шприц зелье, травы и вина.

Обнажают не вены – венцы, копи, стразы.

Я в стерильной больнице, как ангел, безвинна.

Я грешна и грязна, да, любовь, ты зараза.

Да и зло так летуче! Я переболела

Злобой, местью, чужой и чумной черной ложью.

Эпидемья без края, судьбы и предела.

Хуже лести, страшней бездыханного тела.

Ухожу по грязи, облакам, бездорожью.

Я лежу, лязг чугунной той, панцирной сетки —

Распоследний оркестр, хрип и стон партитуры,

Птицы нотами виснут на инистой ветке,

Вон, в окне. Плачу вусмерть, рыдаю как дура.

Ты, земля моя, вновь тяжело захворала.

Ты кладешь корни-руки поверх одеяла.

Стонут люди, чтоб срочно их всех оживили.

Ты, земля моя, льешься больничною лавой

Бесконечных смертей, солонцово-кровавых,

Легких злые ошметки – последние крылья:

Чуть взмахнуть… улететь – или кануть в бессилье,

Безразделье, бесстрастье, безлюбье, бесславье.

Никому неохота во царствие навье.

Эти синие маски, седые бауты,

Эти туго-завязки последней минуты,

Эти мука-скафандры, что снять только ночью,

Да и ночью не снять, стоя спи, ешь воочью,

Это быль, и ты в ней – измочаленный доктор,

Ты устал уж молиться, в уколах ты дока,

А в смертях ты неграмотный, нищий мальчонка,

О, подайте минутку, звенящую тонко,

Той старухе, похожей слезой на ребенка,

О, подайте ей жизни шматок, протяните

Между сердцем и Богом упругие нити,

Горше режущих звезд, горячей всех вулканов,

Только врач ты, больная уже бездыханна,

Только врач, и могущество жалких уколов —

Лишь стеклянные сколы.

Лишь в курилке, взасос, на отлет, папироса:

Mortem. Нету вопросов.

Все распяты вы в той оживляльной палате.

На живот повернись! И дыши так ритмично!

Ты корова и лось, ты медведь и синичка,

Лезвиё топора новой казни опричной,

Да, ты плюнуть готов в рожу рока проклятье —

Только горе безлично!

Врач, вставай. Ты пойди на беду белой грудью.

Размотай белоснежную марлю безлюдья.

Маска, шлем, кислород. То чужая планета.

Скорой помощи тлеет в огнище карета.

Окна крестит зима. Птицы молча, в остуде,

На зимы белом блюде пернатым ранетом

Застывают, подобны металлу, полуде.

С проводов – во мандорле фонарного света

Гибнут, падают.

Бьются в сугробе, как люди.

Птицы, ветра народец, они ж тоже люди,

Лишь конец – без ответа.

Я лежу вверх лицом. «На живот!» – мне – приказом.

Заболела недаром, кошу рысьим глазом,

Зверьим оком, багровы белки, раскаленны,

В кровеносных сосудах, набрякших влюбленно,

Я еще вижу мир! Он мне – песнею, сказом,

Он мне Библия, ночью Корана алмазы,

Все мои Первокниги, стальные вериги,

Кровохарканье страсти, жемчужные миги,

Повторить не моги, проиграть не могу я

Эту заново жизнь! дай чужую, другую!

Жилы выдрать с корнями! и сердце, и печень!

Пересадка мне легких, горящих, что свечи,

Ах, еще ведь не вечер,

Доктор, буду я жить?! Я всего лишь волчица,

Тёпло брюхо мое, мой волчонок мне снится,

Я деревня, окрайна, река и столица,

Я – погибшей Почайной – от злобы отмыться,

Ты сожми мои голые плечи!

Я лежу вверх лицом! Потому что земля я!

Я дышу пред концом, я раскольно пылаю!

Я зверьё и птичьё, вороньё, баба-сойка,

Кройка я и шитье, я охотничья стойка

Покрова на Нерли! гибну в гуле и гуде!

Хриплый колокол мой, он орет: люди, люди!

Медью жжет лазарет! он тату набивает

Изнутри! жизни нет! почему я живая?!

Я теперь родилась?! иль я завтра рождаюсь,

Здесь, на койке больничной, старуха седая,

Золотая девчонка, чудная малышка,

Я визжу талой скрипкой, пищу нежной мышкой,

Грохочу я, литавры в последней Девятой —

На излете заката!

Вот расплата!

Я согласна быть в этой палате распятой —

Я согласна сгореть – стать навеки проклятой —

Обвернули чтоб этой, с печатью, простынкой —

Унесли – и в мешок, что мрачнее суглинка,

Только чтоб, люди, люди, вы живы остались,

Мягче воска и шелка, сильней лютой стали,

Зеркалами в осколки вы не разлетались,

Чтобы сны не глядели о пьяной печали,

Чтоб детей зачинали, кроваво рожали,

Чтоб любили друг друга – в Раю, как вначале,

На руках чтоб друг друга по-детски качали,

Чтобы струнами арфы январской звучали,

Чтобы дымные войны в меня вы втоптали,

Только чтобы никто больше… в белой остуде…

Белых мошек давя на немом одеяле…

Где труба аппарата змеей расписною,

Вся в узорах письмен – над тобой, надо мною,

Запредельной зениткой, застылым орудьем,

Бесполезною пыткой нависла над грудью…

Люди, люди, о люди…