Читать книгу Райские песни. Дорога - Елена Крюкова - Страница 13

Я просто шла, и шла, и шла, и шла,

Шагала и ползла,

И мне трава была подстилкой, одеялом,

ватником зелёным,

И я пила закаты с небосклона,

Напрасно и шептала, и ждала.

Приметы детства. На всю жизнь даны.

Мне память обожгли. На дне сундучном

Валяются. Они мне стали – сны.

Души побелка, матерьял подручный.

Колпак врачебный материн. Палитра

Отца… тяжел художника костёр

Средь мастерской,

мольберт задорен и востёр;

Тяжелой самоцветной, медной митрой

Там ёлка в крестовине… я мала,

Не больше яблока, не выше и стола,

Качусь туда-сюда, то рёв, то хохот,

То вазу уронила, дикий грохот,

А руки, два подобия весла,

Плывут, ненастно Время разрезая…

Я умывалась – меж картин – слезами.

От жизни ничего я не ждала.

Я и не знала, что живу на свете.

Таким незнаньем обладают дети.

Когда мне боль была – являлся Ад.

Черты лица его я помню. Дикий взгляд.

И чёрные крылища за спиною,

Широкие. Он век стоял за мною.

Я шла вперёд; о нет, к нему, назад.

Он брал меня в кольцо. Швырял мне яд.

Я, хохоча на многих языках,

Его куда подальше слала! Страх

Гнала, гусей как гонят хворостиной.

Всё впереди! О смерти нет помину.

А Мiръ меня, девчонку, обступал.

И тискал. Мял. Пытал. Хлестал. Сжимал

В объятьях ласковых. Потом под град пощёчин

Безжалостно, оскалясь, подставлял.

И яблоком во гнили червоточин,

Змей, аспид, упоённо соблазнял.

А я все шла, и шла, и шла, и шла,

В межвременье, в безвременье, во Время,

Как будто я бессмертная меж всеми,

Я, крошка на закраине стола,

Во мрак безвидный брошенное семя!

Вот юность наискось перейдена.

Забыты все безумства и моленья.

Вся молодость, все крики поколенья,

Где то война, то музыка слышна,

То влюблена – до мглы самозабвенья…

То пропасть двери. То огонь окна.

Посмертная, шальная тишина.

За час, за миг до светопреставленья.

Отец-старик качался у холста,

От жизни пьян. Не видел ни черта,

А рисовал! Рыдала и глядела.

Пылает перламутр нагого тела.

То мать моя. Навеки красота.

И счищена – под ругань – мастихином

Во имя Духа, и Отца, и Сына:

Запрещена, гонима и свята.

Он рисовал густой и страшный лес,

Горящую огнём в ночи чащобу,

Суждённую до счастия, до гроба,

До всех пророчеств и до всех чудес,

До ужасов войны, той, мiровой,

Отринутой, назначенной, проклятой,

Где самолёт – крестом, и вой над головой,

И все бездомны, в чудо нет возврата.

Я тихо так стояла за плечом,

За лысиной отца, за керосинным златом,

А он, седой, светил рукой-свечой

И кистью-факелом, и хохотал поддато,

И пахло водкой, луком и тоской,

И тополиной почкою весенней,

И лес, танцуя, плавал над доской

Мольбертовой, над дрожью поколений…

И обернулся вдруг ко мне отец.

И так шепнул: не дрейфь, моя ты птаха!

Давай! Шагай! Смерть, это не конец,

А лишь начало. Облако, не плаха.

Забилось сердце. Руки протянула.

И грань переступила. И шагнула.

Я знала, что там будет. Я ждала.

Отец был жизнью пьян. А я – кончиной.

Звонили за рекой колокола:

Сияюще и страстно, не по чину.

Скажи, зачем границу преступать?

Зачем навеки кануть в зазеркалье?

Оттуда зрят тебя отец и мать…

Ход по ножу, по блеску острой стали…

Девчонка, знала уж про Ад и Рай.

Ах, лес ты намалёванный, лес отчий!

Глаза твоих зверей горят в полночи…

Мне Ангелы кричат: не умирай…

И я иду, презрев вороний грай.

Не ведаю, моей кто смерти хочет.

Планеты сбились в перекрестье стай.

Лес, Ад ночной! По чьим идти стопам?

Кому на дрожь души налечь заплатой?!

Я оглянулась – мой отец остался там,

В потусторонье! За холстом разъятым!

И там, на берегу, осталась мать!

Они так машут мне! А я рыдаю бренно!

Мiръ нынешний в лицо мне не узнать!

Мiръ прошлый отбурлил кровавой пеной!

А будущую лютую войну,

Оскал огней, дымы сраженья Мары,

Не ведаю, не вижу, не пойму,

Я не пророк! Мне не вдохнуть угара

Чужого вдохновенья! Так мала

Душой! Робка так сердцем, как младенец!

Не разобью слепые зеркала!

Не выдохну псалом я, песнопевец!

Они мне машут, мать, отец, родня…

Военные платочки… Гарь вокзала…

Вот сына лик… Живёт он без меня

На том краю земли – ни лодки, ни причала…

Лес шелестит. Дыхание ветвей.

И я иду. Внутри лесных огней,

Во тьме. Такая тьма лежит во гробе.

Поёт в выси, во звёздах, соловей,

Боль-жемчуг рассыпая по чащобе…

И слышу я – родители кричат:

Прощай, прощай!.. так поцелуи кратки…

Не возвращайся никогда назад!

Иди вперёд! Вперёд и без оглядки!

Запомни этот лес, его наряд,

Его луга, болотины и броды,

Но, дочка, нет пути тебе назад,

А лишь вперёд! Но ты не бойся хода!

Ход – то исход! Исход – то ведь исток!

И станешь, дочка, ты река лесная!

Поют щегол, малиновка, вьюрок…

Зри: Райский Сад твоя земля родная!

Иди, смеясь! Иди светлей, смелей!

Мы здесь, в Аду, живём и умираем.

Но ни о чём не плачь и не жалей!

Иди на свет! И так дойдёшь до Рая!

Всю жизнь лечила мать чужих людей.

Они родными становились тихо.

Отец писал не королей-царей —

Простых людей: вот медсестра, ткачиха,

Шахтёр, и лампа Дэви надо лбом,

Солдат, винтовки тяжесть за плечами…

Отец, никто не думал о святом,

Что догорим церковными свечами,

Псалтырным дочитаемся листом,

Рассыплемся под старыми руками.

Мой Рай земной! Ты никакой не Ад!

Ты милый Рай, родной, навек любимый,

Возлюбленный так многажды, стократ,

Ни ложью, ни войной непобедимый!

В картине я, отец, уже в твоей!

Сквозь лес влачусь я твой! Под сенью елей,

В хрипенье, вое, рыке всех зверей,

В забытой песне дальней колыбели!

Не выйти из картины! В ней живу!

И буду жить! Ты, стрелка часовая,

Верши свой круг! Во сне и наяву!

Я там – мертва. А здесь – навек живая!

И вот иду. И лишь вперёд бреду!

Мне мать не оглянуться завещала…

В сознании, в молитве, во бреду —

Я в буреломе путь начну сначала,

Передо мною вечность и война,

Она закончится, весёлый Мiръ родится,

Я стану молода и влюблена,

Весною-песней захлебнутся птицы,

Пересеку, перебреду я лес

Заклятый, Райскою пойду тропою,

Не верю в смерть, жду чистоты, чудес,

Небесных глаз над голой головою!

Иду!..

…а это просто масло, холст.

Отец нарисовал свою зверушку.

Вот ягод туесок. Вот губы звёзд.

Холм за рекою – ситною горбушкой.

Мазками светят хвоя и листва.

Мерцают яшма, зелень, изумруды.

Все умерли. Картина лишь жива.

И вдоль по ней – забытых красок груды.

И выгребут из мастерской пустой

На снег – все наше, кровное, родное:

Икону Параскевушки святой,

Хрустальной радуги соцветье ледяное,

Подсвечник – нагорели три свечи,

Старинной фотокамеры гармошку,

И дёрнут с полки, только не молчи,

Кричи: оставь!.. – фарфоровую кошку…

Все вещи – это люди. Времена.

Они глядят огромными глазами.

А на картине плачу я одна,

Такими масляными, вечными слезами.

Отец! Гляди! Я одолела лес мой, Ад!

…старик стоит перед мольбертом на коленях

И плачет: лишь вперёд, и никогда назад,

Иди, иди, меж воплей и молений,

Меж взрывов новых войн,

в иных мiрах,

А я тебя перекрещу, родная —

Преодолей проклятья, пытки, страх,

Молись и плачь, однажды умирая,

Не забывай меня, и мать, и прах

Любви, и Ад, и Рай – от края и до края.