Читать книгу Апостолы Революции. Книга вторая. Химеры - Елена Легран - Страница 4

Он заставил ее, заставил грубо, требовательно, применяя угрозы, напоминая о данной клятве, поймав в ловушку ее чувств и слов. Элеонора не хотела подчиняться, сперва умоляла, потом грозила и, наконец, призвав на помощь здравый смысл, убеждала. Но он победил. Его аргументы были сильнее, выкрики громче, слова выразительнее, ласки желаннее. И она сдалась. Сдалась настолько полно, что сейчас шла на улицу Комартен, будучи почти уверенной в том, что так и следовало поступить, что именно в этом было их спасение. Их? Разве дела Лузиньяка когда-либо касались ее? Разве сам он не заверял при каждой встрече, что не желает подвергать ее опасности и потому не посвящает в свои секреты? А вчера вдруг заявил, что этот камень, этот сверкающий всеми цветами радуги бриллиант размером с ноготь большого пальца – надежный гарант их безопасности, оружие против любого самого страшного обвинения, какое только может быть выдвинуто против одного из них. Вопрос Элеоноры, кто и в чем именно может их обвинить, утонул в новой тираде о козырной карте, которая окажется в их руках, как только камень будет спрятан в квартире Сен-Жюста. «Особняк Обер, улица Комартен», – уточнил Лузиньяк. Он хорошо подготовился: обзавелся новым адресом Сен-Жюста и до мельчайших деталей пересказал ей распорядок дня члена Комитета общественного спасения. «В шестом часу, можешь быть уверена, риск застать Сен-Жюста дома минимален», – заключил он. Но и после этого она сопротивлялась, говорила, что готова сделать для него все, что угодно, только не это, напоминала об опасности, о невозможности, о бесполезности затеи. «Ты поклялась, – отрезал он. – Помнишь? Когда просила прощения за предательство». Она помнила – и подчинилась.

В начале шестого вечера Элеонора подошла к особняку Обер. В отличие от скромного отеля «Соединенные Штаты», ворота которого были почти всегда открыты, массивные двери, ведущие во двор роскошного дома, некогда известного всему Парижу как обиталище знаменитого оратора Учредительного собрания графа Мирабо, были заперты. Она перехватила в левую руку небольшую корзинку, где среди свежего хлеба, сыра и колбасы, которыми она надеялась подкупить прислугу, покоился в маленьком кожаном мешочке бриллиант, призванный стать ее ангелом-хранителем (кажется, именно так выразился Лузиньяк, покидая утром ее особняк на острове Сен-Луи), и с силой трижды ударила по воротам круглой ручкой в виде цветочной гирлянды.

Топот грубых башмаков во дворе раздался почти незамедлительно. Перед ней возникло улыбающееся лицо того самого паренька, которого она уже видела за работой в отеле «Соединенные Штаты». Как же его звали? Впрочем, не он интересовал Элеонору. Если он здесь, значит и строгая девушка, его сестра, тоже. Вот прекрасная новость!

– Я пришла к гражданину Сен-Жюсту, – негромко проговорила Элеонора, чуть подавшись вперед.

– Его нет, приходи завтра утром.

Парень готов был уже толкнуть ворота, когда она призвала на помощь свою самую нежную улыбку и проговорила тоном заговорщицы:

– Он просил меня прийти сегодня. Сказал, что я должна подождать, если не застану его.

– Странно, – лицо парня приняло озабоченное выражение. – Он бы предупредил Виолетту…

Ах да, Виолетта, вот как зовут его сестру.

– Возможно, что и предупредил, – подсказала Элеонора и решительно шагнула вперед. – Пойду спрошу у нее.

Она огляделась. Двор был просторным и грязным. Слева от входа стояла на привязи пара лошадей. Запах их помета ударил в чувствительные ноздри гражданки Плесси. Она поспешно отвернулась и спросила у Жана:

– Так где я могу найти Виолетту?

– Мы занимаем две комнаты на первом этаже, вход прямо под лестницей, – махнул он рукой. – Я пойду спрошу…

– Нет-нет, – поспешно откликнулась Элеонора и даже позволила себе схватить его за руку. – Я сама, – и добавила, мягко улыбнувшись и отняв руку: – Спасибо, юноша.

– Постой! – закричал Жан, пристально вглядываясь в красивое почти идеальной красотой – той, что не позволяет ни одного изъяна – лицо. – Я знаю тебя! Ты уже приходила к гражданину Сен-Жюсту и разговаривала с Виолеттой.

– Все верно, – подтвердила Элеонора. – И вот пришла снова.

Жан понимающе кивнул и принял серьезно-благожелательный вид, признав в ней соратницу и единомышленницу.

Первая преграда успешно преодолена, похвалила она себя, входя в особняк и заглядывая под широкую мраморную лестницу, ведущую на верхние этажи, к жильцам. Действительно, за ней скрывалась небольшая дверца, поддавшаяся при первом же легком прикосновении. Элеонора оказалась в тесной прихожей, откуда расходились две небольшие комнаты. Из одной из них раздавалось тихое шуршание. В нее-то и вошла посетительница – да так и замерла на пороге.

Перед мольбертом вполоборота к ней стояла Виолетта в заляпанном разноцеветными мелками переднике. Справа от нее разместилась коробка с пастелью. Поглощенная работой, девушка не почувствовала постороннего присутствия. Ее правая рука медленно скользила по полотну, выводя невидимые гостье линии. Взгляд Виолетты был прикован к картине, губы слегка приоткрыты в счастливой улыбке. Точно такое же выражение Элеонора видела на искаженном увечьем лице великого Давида, когда он, захваченный творением, не замечал ничего вокруг и, казалось, пребывал в иных сферах, недоступных простым смертным. Элеонора перестала дышать, завороженная зрелищем: перед ней была художница. Она боялась пошевелиться, боялась тронуться с места, ибо малейшее движение могло разбить представшее ей видение.

Виолетта оторвала глаза от мольберта, заметила Элеонору и покраснела. Та ободряюще улыбнулась: мол, меня тебе нечего опасаться.

– Позволишь взглянуть? – осторожно спросила она.

Виолетта вытерла руки о передник и отступила на шаг, приглашая гостью занять место перед мольбертом. Элеонора, все с той же приветливой улыбкой, не отрывая глаз от юной художницы, подошла к картине. Но стоило ей повернуться к мольберту, как улыбка соскользнула с ее губ. С полотна, выписанные неуверенными, но правильными линиями, смотрели холодные серые глаза в обрамлении черных слегка вьющихся волос, спадавших на плечи. Прямая линия носа, точно такая же, как у оригинала, и еще только начинавшие выписываться губы, – это были, несомненно, его черты. Сен-Жюст, смотревший на нее с неоконченного портрета, выглядел старше того Сен-Жюста, что жил двумя этажами выше, но сходство с оригиналом было несомненно. Элеонора стояла у недописанной картины неприлично долго, не в силах оторвать глаз от этого пока еще эфемерного, но такого живого лица, созданного любящей рукой молоденькой девушки, которая – одному Богу известно, каким образом – смогла передать пренебрежительное высокомерие в мягких, даже нежных чертах молодого человека, пусть и несколько состаренного ее неопытной рукой. Виолетта молча косилась на гостью, будто старалась угадать ее мысли.

– Портрет прекрасен, – наконец, проговорила Элеонора, почему-то шепотом.

– В самом деле? – облегченно выдохнула художница. – Он не закончен, и я не знаю, смогу ли…

– У тебя дар, – перебила ее Элеонора, полностью отдавшись собственным мыслям и не слушая Виолетту, – настоящий дар. Откуда?

Она обращалась, скорее, к самой себе, но Виолетта сочла нужным объяснить:

– Мой отец неплохо рисовал. Он научил меня смешивать краски, объяснил пропорции, перспективу, а дальше… – она сделала неопределенный жест рукой.

– А дальше, – с улыбкой договорила Элеонора, – талант завершил дело. Ты могла бы зарабатывать этим, вместо того чтобы… – она спохватилась, боясь показаться бестактной и оскорбить девушку, но Виолетта совсем не обиделась.

– Э-э, не-ет, – покачала она головой, – пример отца, умершего в нищете, многому научил меня. Я должна была работать с ранних лет, иначе мы не выжили бы. Все это глупости, гражданка, – она небрежно махнула рукой в сторону картины. – Этим, – в ее тоне Элеонора уловила презрение, – не проживешь, если у тебя нет влиятельного учителя и ты не вышел из привилегированных.

– С привилегиями покончено, Виолетта, – возразила Элеонора. – Революция с ними покончила.

Но девушка лишь с сомнением покачала головой.

– Послушай, я знаю очень известного… – начала Элеонора и запнулась.

Что за безумие! Разве может простолюдинка, в виде которой она явилась в особняк Обер и в качестве которой разговаривала сейчас со служанкой, знать знаменитого Давида?! Замолчи, приказала себе Элеонора, не сейчас, потом, когда все это закончится.

– Гражданин Сен-Жюст видел твою работу? – спросила она, не желая оставлять паузу слишком долгой.

Девушка снова залилась румянцем.

– Нет-нет, конечно нет! – энергично запротестовала она, даже головой замотала.

– Хочешь сперва закончить? – понимающе улыбнулась Элеонора. – Это правильно.

– Будет лучше, если он не узнает… совсем не узнает… – запинаясь, сказала Виолетта. – Ты ведь не скажешь ему? – она заискивающе заглянула в глаза Элеоноры.

Та рассмеялась и по-матерински потрепала художницу по щеке.

– Боишься, что он прочитает в твоем сердце, глядя на портрет? – спросила она, но в вопросе звучало утверждение. – Думаешь, он ничего не замечает? Твои чувства написаны на твоем лице, милая, только плевать он хотел на чьи-либо чувства, в том числе и на свои собственные.

Виолетта стояла, опустив голову, теребя в руках край испачканного пастелью передника, и молчала. К чему были эти жестокие слова? Элеонора разозлилась сама на себя. Не лучше ли было оставить девушку в если не счастливом, то, по крайней мере, покойном неведении?

– Послушай, – Элеонора подняла голову Виолетты за подбородок. – Обещаю, что ни слова не скажу Сен-Жюсту о портрете, а ты взамен окажи мне небольшую услугу.

– Какую? – приободрилась Виолетта.

– Я принесла кое-какие документы… которые он попросил меня раздобыть… – она на ходу выдумывала предлог, поняв, что подкупом от Виолетты ничего не добьется.

– Ты можешь подождать его здесь, – с готовностью отозвалась девушка.

– Подождать?! – Элеонора, улыбнувшись, вскинула брови. – Сколько мне придется ждать: до поздней ночи или до завтрашнего утра?

– И то верно, – согласилась Виолетта. – Я не уверена, что он вообще возвращался домой прошлой ночью.

– Я могу оставить документы в его квартире, – подсказала Элеонора. – Пара минут, не больше.

Виолетта в нерешительности покусывала губы.

– Он будет доволен, обнаружив их по возвращении, – добавила Элеонора, видя ее колебание. – Ты окажешь услугу мне, а я – тебе, сохранив наш маленький секрет.

Девушка слегка кивнула и, взяв связку ключей, вышла из квартиры. Элеонора последовала за ней, сжимая корзинку в руке.

– Не задерживайся, – строго приказала Виолетта на правах хозяйки.

– Я мигом, – пообещала Элеонора, переступая порог квартиры члена правительства.

Контраст с апартаментами Сен-Жюста на улице Гайон поразил ее. Вместо спартанской обстановки первого жилища депутата перед Элеонорой предстала роскошная квартира, расходившаяся на две стороны из прихожей в светло-бежевых тонах. Налево дверь вела в столовую, которой, судя по царящему в ней идеальному порядку, пользовались нечасто. Направо анфилада из трех комнат включала большую гостиную в бледно-голубой, по последней моде, гамме, за которой следовал кабинет, служивший также библиотекой, и спальня, самая мрачная из всех комнат, обитая темно-зелеными тканевыми обоями, посреди которой возвышалась большая кровать с тяжелым зеленым балдахином. Маленькая дверь из спальни вела в гардеробную. И все же, несмотря на дорогую обстановку, квартира выглядела просто, даже скромно. Элеонора недоуменно оглядывалась, скользила взглядом по пустым стенам, задерживалась на креслах и диванах с позолоченными ручками, на комодах из дерева акации, на каминах из черного мрамора и огромных венецианских зеркалах над ними, на серебряных канделябрах, развешанных по стенам и расставленных на каминах. Она внимательно осматривала комнаты, ища причину странного ощущения простоты, что возникло у нее сразу же, как только она переступила порог квартиры. Ответ пришел к ней в кабинете, где чувство скромной пустоты вдруг покинуло ее. Казалось, это было единственное обитаемое пространство в квартире. Стол, хаотично заваленный бумагами, полупустая чернильница, початая бутылка бургундского, домашний халат, небрежно наброшенный на спинку стула, оплывшие свечи в канделябрах, книги в шкафах, кресло с лежащей на нем «Историей» Геродота, заложенной карандашом на том месте, где прервал чтение хозяин, – в этой комнате была жизнь, отсутствовавшая во всех остальных помещениях, лишенных ваз, картин и других бесполезных, но необходимых мелочей, что украшают и оживляют жилое пространство. Да и мебель, заключила гостья, явно осталась от прежнего хозяина.

Элеонора медленно переходила из комнаты в комнату и снова возвращалась в прихожую, размышляя, куда бы спрятать бриллиант в кожаном мешочке, который она сжимала в кулаке с того самого момента, как вошла в апартаменты. Лузиньяк настаивал на том, чтобы вместе с камнем в квартире депутата оказался и синий бархатный мешочек с золотыми лилиями, который Сен-Жюст любезно согласился оставить ей на память о любовнике. Но она решительно отказалась, заявив, что тогда Сен-Жюст непременно догадается, что камень оказался у него ее стараниями, и чтобы прекратить дальнейший спор, швырнула мешочек в горящий камин.

Выбор Элеоноры пал на кабинет, единственное место в этом холодном царстве, где имелись следы человеческого пребывания. Между двумя шкафами, забитыми книгами, стоял высокий комод из акации. Искусная работа, дорогая, оценила мадам Плесси, проведя рукой по полированным дверцам, на которых тончайшими деревянными пластинами были выложены четыре изображения: революционные эмблемы с девизами в окружении знамен, венков и победных труб. В каждой из двух дверец торчал крошечный ключик. Элеонора повернула один из них, замок щелкнул, и дверца распахнулась, явив взору любопытной стопки исписанных бумаг, тетрадок, писем. Она пододвинула стул, скинула давившие ноги дешевые туфли и, приподняв полы темно-синего ситцевого платья, уже поставила ногу на кожаное сиденье, как вдруг шум в прихожей заставил ее замереть. На то, чтобы обуться, спрятать бриллиант в карман платья и, с предательским шумом поставив стул на место, усесться на него со скучащим видом давно ожидающего человека, Элеонора потратила не более трех секунд.

Ровно столько, сколько понадобилось Сен-Жюсту, чтобы неторопливо пересечь гостиную и войти в кабинет – войти и остановиться так резко, словно перед ним зияла глубокая пропасть.

Сердце Элеоноры колотилось с такой силой, что она боялась, что он услышит его биение. Ноги ее мгновенно отяжелели, будто приросли к полу, а пальцы рук превратились в лед. Она сама не поняла, как так случилось, что губы ее растянулись в улыбке, а колени выдержали вес тела, когда она поднялась навстречу хозяину.

На лице Сен-Жюста застыло суровое недоумение. Он оглядывал Элеонору, одетую в дешевое ситцевое платье, с голубой косынкой на плечах, в нескладном чепце с приколотой к нему трехцветной кокардой, и складка над его переносицей становилась все глубже.

Так они и стояли друг против друга, не смея пошевелиться, – она от страха, он от удивления.

Они заговорили одновременно:

– Какого дьявола…

– Я пришла, чтобы…

И замолчали, уступая другому право первого слова.

– Так вы пришли, чтобы? – резко спросил Сен-Жюст.

– Я пришла по одному делу… – на ходу выдумывала Элеонора, – и не застала вас… – Она выдавила из себя виноватую улыбку. – Виолетта сказала, что вы можете вернуться поздно…

– И вы собирались прождать здесь до ночи? – сухо спросил Сен-Жюст. – Что вам от меня нужно? Откуда вам известен мой новый адрес?

Он был груб, резок, зол. А как же иначе должен вести себя человек, заставший в своей квартире постороннего?! Он еще неплохо владеет собой, мысленно похвалила Элеонора.

– На который из вопросов я должна ответить в первую очередь, гражданин? – Она перешла на единственный тон, который мог помочь ей выпутаться из щекотливого положения и которым владела в совершенстве, – шутливую иронию.

– Какого черта вам надо в моей квартире? – еле сдерживая ярость, процедил он, подходя к ней почти вплотную.

– Дело не терпело отлагательства… и Виолетта позволила… – она с трудом справлялась с дыханием, но с места не сдвинулась.

– Виолетта получит хорошую взбучку, – пообещал Сен-Жюст. – В следующий раз будет знать, как устраивать из моей квартиры проходной двор.

– Послушайте, – взмолилась Элеонора, – девушка не виновата. Я обманула ее, сказав, что пришла по вашему поручению. Она ведь уже видела меня, там, на улице Гайон…

– Что вам нужно? – в третий раз повторил он.

– Ну и жара этой весной! – томно проговорила Элеонора. – Вы не находите?

Она скинула шаль, обнажив глубокое декольте и голые плечи под сползшим с них платьем. Еще миг – и белый чепец был сорван с головы. Длинные светло-каштановые волосы тяжело упали на обнаженные плечи. Она проделала это преображение двумя быстрыми движениями, не спуская с Сен-Жюста улыбающегося взгляда зеленых кошачьих глаз, и с удовольствием отметила жадный взгляд, брошенный им на вздымавшуюся под пышными локонами грудь. Он поспешно отвернулся, пытаясь побороть искушение, и провел рукой по увлажнившемуся лбу.

– Признаться, этот маскарад вам чертовски идет, – пробормотал он, не глядя на нее, и добавил тише, как бы размышляя вслух: – Впрочем, такую красоту ничем не испортишь.

– Однако и этой красоты бывает недостаточно, чтобы покорить сердце, пожелавшее остаться неприступным, – проговорила она с небрежной легкостью, с какой в светском салоне обмениваются впечатлениями о громкой премьере.

Он кинул на нее короткий взгляд. Презрение?! Нет, ей, верно, показалось. Разве может мужчина смотреть с презрением на женщину, только что открывшую ему свои чувства? Или его оскорбила беззаботность, с которой были произнесены слова, заслуживающие большего уважения?

Элеонора почувствовала, что краснеет под холодно-надменным взглядом Сен-Жюста. «Ну же, – приказала она себе, – скажи что-нибудь, немедленно!»

– А вы неплохо устроились, – весело произнесла она (Если бы он знал, каких усилий стоила ей эта веселость!), проходя в гостиную и оглядываясь так, словно только что заметила окружающую обстановку. – А я грешным делом думала, что вы сторонник спартанской скромности. Значит, слуги народа тоже неравнодушны к роскоши?

– Вы полагаете, что слуги народа должны жить хуже, чем его враги? – сухо парировал Сен-Жюст, последовав за ней.

– Мне казалось, что это вы так полагаете, – отбила она удар. – Не вы ли заклеймили роскошь, превратив ее в преступление, а ее адептов – во врагов республики?

– Не роскошь преступна, а желание любой ценой сохранить и приумножить ее, – отрезал он своим обычным строго-доктринерским тоном.

– О да, – сладко улыбнулась она и мечтательно закатила глаза, – она имеет обыкновение вызывать подобное желание. Но Французская республика превратила желание в преступление и карает намерение с суровостью, невиданной доселе даже при самых деспотичных режимах.

– Карая намерение, мы предотвращаем преступление, угрожающее свободе. Применяя суровость, мы избавляем общество от недобрых намерений. Только так свобода может восторжествовать.

– Вы всерьез собираетесь построить свободное общество на костях невинных? – горько усмехнулась Элеонора.

– Невинных? – правая бровь Сен-Жюста чуть приподнялась. – Кто вам сказал, что несовершение желаемого преступления – признак невиновности?

– Кто вправе решать, найдет ли намерение воплощение? Кто вправе судить, суждено ли ему стать преступлением?

– Никто, – признал он. – Мы не застрахованы от ошибок. Но пример суровой кары отвратит умы от злоумышлений, и очень скоро преступление станет редкостью.

Она не удержалась от саркастической улыбки.

– Значит, вы, непрощающий чужие намерения, с легкостью позволяете себе пару тысяч ошибок? Великие цели всегда сопровождались великими жертвами, не так ли, гражданин Сен-Жюст?

– Наши ошибки простительны, ибо наши намерения чисты.

– Чисты?! – Элеонора натужно рассмеялась. – Я не ослышалась: вы сказали – чисты? Не ожидала от вас такой наивности! Поверьте мне, гражданин: я очень хорошо знаю многих из ваших коллег и имею все основания усомниться в чистоте их намерений.

– Любое тело имеет изъяны.

– Это не изъяны, а болезнь, смертельное заболевание, которое однажды приведет республику к гибели.

– Я делаю все возможное, чтобы исцелить этот недуг.

– Заболевание, затронувшее мозг, неизлечимо. Оно убьет вашу республику и вас вместе с ней. Впрочем, – добавила она после секундной паузы, – наше общество уже давно не имеет ничего общего с тем, о чем мы мечтали. С трибуны Конвента нам обещали Афинскую республику, а вместо этого мы получили режим, достойный Республики венецианской в самые суровые ее годы, где преступления караются с большим рвением, чем поощряются заслуги, где правит страх перед политической полицией – и какая разница, называется она Инквизицией или Комитетом общей безопасности!

Сен-Жюст слушал, заложив руки за спину и опустив голову. Когда она закончила, он кивнул, как будто даже соглашаясь с ее обвинениями.

– Венецианская республика, – проговорил он тихо, не поднимая на Элеонору глаз, – должна была защищать свою независимость от всей Европы. И она прекрасно справилась с этой задачей, казавшейся непосильной даже самым амбициозным политикам. Французская республика оказалась в похожей ситуации. Отсюда – и одинаковые методы, доказавшие, к тому же, свою эффективность.

– Эффективность?! – вскричала Элеонора с удивлением, смешанным с ужасом. – Вы считаете террор эффективным?!

– О да! – протянул он, самодовольно улыбаясь. – Всем, чего достигла республика – от военных побед до борьбы с голодом, – мы обязаны террору. Террор спас Францию, нравится вам это или нет.

Она покачала головой и уже собралась возразить, когда Сен-Жюст положил конец дискуссии, заявив устало-скучающим тоном:

– Я не спал две ночи, гражданка. Так что позвольте все же узнать причину вашего визита, после чего я вынужден буду, рискуя показаться невежливым, попросить вас уйти.

– Простите, это я поступила невежливо, вторгшись в вашу квартиру, – Элеонора заговорила мягко, даже нежно, растянув губы в кокетливо-извиняющейся улыбке. – Наверное, мне не стоило приходить… – она сделала шаг по направлению к нему. – Я долго колебалась, не решаясь… – она замолчала, улыбка все еще блуждала на ее чуть приоткрытых губах. – Но в конце концов, было бы глупо и дальше скрывать то, что, скорее всего, вам известно… – теперь она стояла к нему так близко, что чувствовала на щеке его дыхание.

«Если сейчас он не отвернется, если не отступит, то я победила», – решила она.

Он не отступил, не отвернулся, не оттолкнул ее, а стоял, не в силах сдвинуться с места, пошевелиться, отвести взгляд.

«Ну вот и все, – подумала Элеонора. – Еще секунда – и неприступный гражданин Сен-Жюст…»

– Антуан! – чужой звонкий голос рассек, подобно лезвию кинжала, пространство между ними, потушив электрический разряд, нарушив магию, разбив колдовство.

Сен-Жюст отпрянул от Элеоноры с такой брезгливой поспешностью, словно прикоснулся к гадюке. Она вздрогнула и обернулась на голос. Он тоже смотрел в проем между гостиной и прихожей. Миловидная молодая девушка с огромными голубыми глазами, в которых блестели слезы, стояла там, безвольно опустив руки и устремив испуганный взгляд на Сен-Жюста, на него одного, словно не замечала присутствия Элеоноры, хотя, похоже, именно ее присутствие заставило гостью исторгнуть возмущенный возглас.

Элеонора вопросительно посмотрела на депутата, но его внимание было полностью поглощено незваной гостьей. Элеоноре даже показалось, что на лице Сен-Жюста появилось доселе незнакомое ей выражение стыда. Она перевела взгляд на девушку, надеясь получить объяснение бестактному вторжению, но та молчала, даже не пытаясь сдерживать слезы, двумя неровными струйками стекавшие по нарумяненным щекам.

Элеонора вновь обернулась к Сен-Жюсту, намереваясь спросить, кто посмел нарушить их уединение, но он коротким повелительным движением головой приказал ей молчать.

– Генриетта, – наконец, произнес он, нарушив неловкое молчание, – ты – здесь?! Я не ждал тебя. Что привело?..

Она не дала ему договорить. Так и не сдвинувшись с места, не решившись переступить порог гостиной, Генриетта Леба, нарумяненная и разряженная, в модной шляпке с цветами, в ярко-розовом платье, перехваченном на талии красной лентой, заговорила прерывающимся рыданиями голосом:

– Я стучала, но никто… не отозвался… А горничная сказала… она сказала, что ты… что ты вернулся… И дверь… она была незаперта… И я вошла… А ты… тут…

«Черт, я, верно, забыл запереть дверь, когда увидел Плесси», – подосадовал Сен-Жюст.

«Еще одна влюбленная дура», – догадалась Элеонора.

Она смерила девушку надменно-оценивающим взглядом и удовлетворенно улыбнулась: при всей ее миловидности она ей не соперница.

Генриетта дрожащими руками достала из висящей на запястье шелковой сумочки носовой платок и поспешно отерла слезы, безжалостно размазав тщательно наложенные румяна. Она почувствовала на себе высокомерный взгляд незнакомой женщины с раскинутыми по обнаженным плечам волосами и одетой, как проститутка из Пале-Рояля, и покраснела.

– Зачем ты пришла? – Сен-Жюст не ожидал, что вопрос прозвучит так резко, и немедленно пожалел, что досада на самого себя выплеснулась на ни в чем не повинную Генриетту.

Девушка приложила ладони к пылающим щекам, словно получила пощечину. Она заметила, как женщина криво усмехнулась.

– Антуан, – Генриетта приблизилась к Сен-Жюсту и внимательно заглянула ему в лицо, – кто это? Почему она так смотрит на меня? Что она здесь делает? Что вы здесь делаете?

– Точно такой же вопрос я задал тебе, – строго сказал Сен-Жюст. – Твой брат знает, где ты?

– При чем здесь мой брат?

– Разве не на нем лежит ответственность за твои поступки?

– А что предосудительного в моих поступках? – встрепенулась Генриетта. – Я пришла повидать друга… Ведь мы же друзья, не так ли? И не моя вина, что я застала тебя с этой…

– Довольно! – Сен-Жюст не позволил ей договорить. – Что ты себе позволяешь?!

– Как ты мог, Антуан?! Как ты мог так поступить со мной?! – губы девушки задрожали, предвещая новый всплеск рыданий. – После всего, что наговорил о любви к республике, о невозможности разделить эту любовь с любовью к женщине! Как ты посмел так бессовестно обмануть меня?!

– Боже, Генриетта, что ты себе вообразила! – Сен-Жюст легконько встряхнул ее за плечи. – Ты не отдаешь себе отчет в том, что говоришь.

– Я видела вас! – закричала она, и рыдания, наконец, вырвались на свободу. – Видела, как ты!..

– Боюсь, мадемуазель неверно истолковала ситуацию, – громко заговорила Элеонора, чем заслужила недовольно-хмурый взгляд Сен-Жюста. – Она, похоже, решила, что имеет какие-то права на человека, который ей не принадлежит. Ваше поведение, дорогая, недостойно девушки из приличной семьи, каковой вы, несомненно, являетесь.

Генриетта прекратила плакать и растерянно смотрела на Сен-Жюста, не зная, что ответить, и призывая его в защитники. Но столкнулась с бесстрастным равнодушием.

– Что она говорит, Антуан? – возмущенно воскликнула она. – Как ты можешь позволить ей так разговаривать со мной?!

– Тебе лучше уйти, Генриетта, – ледяным тоном попросил Сен-Жюст.

– Уйти? – недоуменно прошептала девушка. – И оставить тебя с ней?

– И оставить меня в покое! – взорвался он. – Я же ясно дал понять, что ты питаешь напрасные иллюзии на мой счет! О чем нам еще говорить?

– Где ваша гордость, мадемуазель? – вмешалась Элеонора. – Мужчина отвергает вас и просит уйти. Подчинитесь его решению и сохраните остатки собственного достоинства.

Эти жестокие слова, сказанные с надменной нравоучительностью, на которую эта посторонняя женщина не имела ни малейшего права, выплеснулись на Генриетту, подобно ушату холодной воды. Она встрепенулась, приосанилась и с вызовом проговорила:

– И ты снова ничего не скажешь, Антуан? Снова не велишь ей замолчать?

– Я снова попрошу тебя уйти, – отрезал Сен-Жюст и отвернулся.

– Так будь ты проклят! – крикнула Генриетта и выбежала из квартиры, оставив входную дверь распахнутой настежь.

Сен-Жюст неторопливо прошел в прихожую, закрыл дверь и запер ее на ключ. Вернувшись в гостиную, он кинул на Элеонору мрачный взгляд.

– Ни к чему было столь жестоко обращаться с этой девушкой, – строго проговорил он. – Мы с вами и мизинца ее не стоим.

Элеонора деланно рассмеялась и, пожав обнаженными плечами, ответила:

– Возможно. Вам виднее. Только вот влюбленность ее мизинец явно не украшает.

Сен-Жюст, не проронив ни слова, подошел к окну и долго-долго смотрел куда-то вдаль. Элеонора терпеливо ждала – ждала, когда он прогонит ее, ибо была уверена, что именно это он собирается сделать. И не ошиблась. Обернувшись, Сен-Жюст удивленно посмотрел на молодую женщину, словно спрашивая, что она все еще делает здесь, и попросил вежливо, но настойчиво оставить его одного. Она немедленно подчинилась.