Читать книгу Мышка Йоле. Книга первая - Елена Слынько - Страница 7

Ну почему они просто не оставят её в покое! Она дико устала от всех манипуляций с её несчастным телом. Её слишком часто кололи, осматривали, опять кололи, крутили и вертели, перекладывали с боку на спину и обратно, перевязывали, массажировали и, что самое плохое, постоянно разговаривали. Слова сливались в монотонный, надоедливый гул, от которого можно окончательно сойти с ума. А не сошла ли уже? Йоле мечтала о том, чтобы все онемели, стали неподвижными, чтобы наступила тишина и её оставили в покое. Она искала и не могла найти причину, по которой ей следовало цепляться за свою никчёмную и изуродованную жизнь.

Прошло ещё несколько суток или несколько лет и люди из полусна или бреда явно рассчитывали на её выздоровление, да и самой почему-то, непонятно с чего захотелось немного пожить по-новому. Как по-новому? Зачем? Она осталась одна во всей Вселенной! Даже крёстный бесследно пропал, возможно, тоже погиб. Опять всплыли боль и безысходность, одиночество и дикая, неуёмная, волчья тоска, рвущая сердце на кровоточащие куски. В покое не оставят, это ясно. Решить, что делать дальше, мешало спутанное сознание и разговоры. Глюк-Вельден замучил, рассказывая истории, которые она не слушала, не понимала ни слова из сказанного. А он всё рассказывал и рассказывал. Потом что-то спрашивал, держа за руку или гладя горячей ладонью по щеке. От этого становилось только хуже, хотелось разреветься навзрыд. Сосредоточиться просто невозможно… Ладно, пусть пока всё идёт, как идёт, а там посмотрим. Психушка или кладбище, или одиночество среди людей – вообще всё одинаково! Затем опять провал на несколько минут или лет.

То, что Королёвы и Вельден настоящие вроде как, а не плод затуманенного разума, её вообще не обрадовало, а скорее добавило мучений. Как им ещё объяснить, что ей не нужны их внимание и забота! Ей уже ничего не надо, кроме тишины, и чтобы прекратили свои попытки вернуть к жизни. Руки привязали к поручням кровати, чтобы не отрывала датчики и не выдёргивала катетеры. И Йоле превратилась в медузу, абсолютно безразличную ко всему происходящему. Она даже перестала открывать глаза, стало абсолютно безразлично, где находится и кто рядом. С ней пытались работать психолог и психиатр – ушли, не достучавшись. Включали музыку, разные треки её любимых групп – ноль реакции; читали обожаемые ранее стихи Шиллера, отрывки из Шекспира, рассказы Булгакова и Бунина – ничего. Даже кто-то наигрывал на гитаре что-то смутно знакомое.

А потом приснился странный волшебный сон. Ей приснились папа и бабушка Иоланда. Бабуля плакала и выталкивала её из круга притягательного золотого света, где стояла сама. Йоле никак не могла перешагнуть границу.

А папа подошёл, погладил тёплой мягкой невесомой рукой по щеке и сказал очень тихо:

– Доченька, девочка моя, Мышка, не надо. Не пришло твоё время.

– Папочка, я так устала. Мне страшно и больно! Я хочу к тебе и бабушке. Я уже отомстила за тебя, зачем теперь жить? Я здесь совсем одна.

– Маленькая моя, у тебя ещё всё впереди, поверь. Живи, родная, поверь ему и никогда не будешь одна. Ты же у меня умница, мой цветочек, Солнышко.

– Йоленька, внученька, доверься тому, кто тебя по-настоящему любит. Он поможет, верь. Мы всегда будем с тобой, но не спеши к нам, умоляю. Живи, Йоленька! – Бабушка поцеловала её в макушку и всё пропало.

Йоле заметалась, забилась в опустившейся кромешной тьме:

– Бабушка, папочка, не бросайте меня, я к вам хочу. Мне здесь плохо без вас, умоляю!

– Руки, ушли все! Разряд! Фу, есть! Есть пульс!

Дальше опять провал.

Йоле приоткрыла глаза. То ли это было действие препаратов, которыми её накачали, то ли последствие многих дней заточения, то ли травм, но дико болела голова. Ещё яркий свет резал глаза даже через веки и добавлял невыносимой боли в висках. Пришлось зажмуриться. Кровать кружилась вместе с нею и страшно тошнило. Какие-то голоса слышались, как сквозь плотный туман. Чья-то тёплая и явно добрая рука погладила по голове, а потом совершенно бесцеремонно раздвинула веки и засветила ослепительным лучом прямо в один глаз, потом в другой. Боль была столь сильной, что она не выдержала и прохрипела:

– Изверги, дайте помереть спокойно или попить хотя бы, где же ваша коллегиальная этика, эскулапы хреновы?!

То, что находится в больнице, знала, но откуда? С мозгами явно непорядок.

– Да, ребята, она возвращается к нам. Раз уже может ругаться, то на пути к адекватному состоянию, – раздался смех нескольких людей.

– Лизка, это ты? Или у меня глюки продолжаются? Если ты настоящая, то дай попить, пожалуйста. И стукни того паразита с фонариком!

Лиза, не выдержав, наклонилась над ней и обняла.

– Я так рада, что ты жива, подружка. – Королёва сунула Йоле в рот трубочку, приподняла руками голову и живительная влага помогла немного прийти в себя, только пить лёжа действительно очень сложно. – Мы тебя вытащим, не сомневайся. А в глаза тебе засветил мой любимый супруг. Вот тебе ещё повод поскорее поправиться и отомстить ему, сама потом стукнешь.

– Валера?

– Открывай глазки, детка, не бойся. Свет выключили. Рад приветствовать тебя на этом свете и на моём рабочем месте. И на будущее, вода слева от тебя, под рукой.

– Сколько я тут?

– Седьмые сутки пошли. Мы тебя во сне держали некоторое время, а потом ты сама как по ту сторону была. Ленка, не смей туда уходить! Знаешь, как страшно на тебя смотреть было?

– Не поверите, но точно была. – Йоле опять закрыла глаза. – Значит, и Вельден не глюк? Хреново дальше некуда. Почему он тут, что ему и вам от меня снова нужно? Вы на кой чёрт влезли?! Мне нет места в этом мире! Господи, как же я устала от всего.

– Эрик тебя спас, не думай о нём плохо. Лен, не будь дурой. Заигралась ты в уход на тот свет. Хватит уже.

– Это не я, а вы заигрались в спасителей, добрых докторов! Как можно жить после того, что со мной делали?! Совсем тупые? Вы бы смогли?!

– Лен, успокойся! – Валерка сжал её плечи и чуть встряхнул. – Не истери.

Йоле помолчала минуту:

– Лиза, всё так серьёзно? Я надеялась, что это только мой бред. Расскажи, что со мной и где я.

– Пока не могу, но серьёзнее некуда. Ты ведь помнишь, что с тобой случилось? – Подруга гладила её руку.

– Хотела бы забыть то, что помню, а что хочу вспомнить – тонет в тумане. Теряется ниточка, сосредоточиться вообще не могу.

– Всё, «время – чьи-то спасённые жизни», как говорит наш любимый шеф, потом успеете ещё наговориться. – Валера всегда был практиком. – Посмотри на нас немножко, глазам нужно адаптироваться постепенно. Ленка, я так рад тебя видеть и слышать, конечно, лучше бы в другой обстановке. Пожалуйста, не сопротивляйся и мы тебе поможем. Ты просто обязана выздороветь. Забудь про глупые бредни. Ты же сильная, хоть и мелкая.

Йоле потихоньку снова открыла глаза, опасаясь новой волны боли и тошноты, но ничего не произошло. Удалось даже рассмотреть находящихся рядом людей. Возле кровати стояли её повзрослевшие институтские друзья, улыбались, расплываясь в лёгкой дымке.

– Смотри, что тебе наша младшая дочка, Маришка, передала. – Валерка протянул на ладони какой-то жёлтый и яркий комок.

Йоле взяла и поднесла поближе к глазам, улыбнулась. Маришка подарила резинового маленького Спанч Боба, мультяшного героя. Жизнерадостная и хитрая мордашка. Йоле нравился этот мультик давным-давно, в детстве, хоть бабушка и называла его дебильным.

– Спасибо. Поцелуйте дочек от меня, они у вас замечательные, как и их родители.

– Ладно. Хватит пока разговоров, побереги силы. А теперь вернёмся к делам нашим, теперь оптимистичным. Мы тебя оперировали, мы тебя лечим и мы тебя вылечим. Давай-ка проведём осмотр и сделаем перевязочки с обработочками, а ты нас не подведи. Здесь очень строгое начальство: если что не так, то и по физиономии получить запросто можно. После твоего неудачного побега чуть доктора не лишились, думали, убьёт его наш босс на фиг, по стенке размажет. – Валера бесцеремонно перевернул её на бок и начал прокручивать нитки в швах. Ленка взвыла. – Тихо, милая, чувствительность хорошая, просто наконец-то наступил период гиперестезии и ты устала блокировать боль. Как у тебя это получилось? Поделишься потом? Денис заверяет, что ты уникум, и я с ним полностью согласен. А твои эпитеты я всегда записываю, заслушаешься, как иногда выражаешься! Вроде и не матом, но так красочно и реалистично получается! Глазки прикрой, а то мне свет нужен.

– Валера, я хоть в нашем городе?

– В нашем. А ты думала где? Крепко же у тебя мозги перемешались!

Дальше было легче, не так больно, пока за дело не взялась Лиза. К концу обработки Лена уже даже ругаться не могла, только покрылась противным потом и поскуливала, закусив край простыни.

– Лиз, почему так больно? Не могла что ли анестетиком брызнуть? Вроде бы раньше за тобой садистских наклонностей не наблюдалось.

– У тебя сейчас период восстановления и организм так реагирует. А про анестетик я не забыла, без него было бы гораздо больнее. Скоро всё будет хорошо. Мы с тобой закончили на сегодня. Теперь отдохни часик. Потом время реаниматолога и кардиолога. Пока, позже загляну, я сегодня ночью дежурю, а через пять минут у меня обход, нельзя опаздывать.

Открыть глаза страшно. А вдруг опять начнётся эта невыносимая круговерть? Решив, что спешить не нужно, Йоле просто лежала и слушала, сжимая игрушку в руке. Слушала щелчки аппаратов в долгожданной тишине и думала. Так это была смерть? Она очень хорошо запомнила произошедшее во сне или по ту сторону. Прикосновение отца и бабушки, их слова, улыбки были настоящие. Всё было слишком натуральным, чтобы быть просто сном. Если всё так, как она видела, то умирать совсем не страшно, а в её случае даже приятно и очень желанно, вдруг оказаться вместе с родными людьми. Она действительно слишком устала, чтобы ещё чего-то кроме покоя хотеть или чему-то сопротивляться. Довериться тому, кто любит? Откуда они могут знать, что её кто-то ещё может любить? У неё же никого здесь не осталось. Кому довериться? Вельдену? Чушь! Он в далёком прошлом и вряд ли любил её даже тогда, скорее минутное наваждение или желание достичь недосягаемого, растянувшееся на четыре года. Прошло столько лет, но она-то его не забыла. А вдруг и он тоже?.. Но они же его совсем не знали, как, впрочем, и она сама. А вдруг оттуда, с той стороны виднее? Ладно, потом разберёмся. Йоле решила пока плыть по течению, не заморачиваясь на прошлых чувствах и эзотерике.

Кто-то опять тихо подошёл к кровати, и началось мучение по новой, хоть без боли и то ладно. Чувствовала сейчас себя как манекен – тренажёр Адольф на кафедре пропедевтики внутренних болезней у студентов на зачёте. Сердце слушали в два стетоскопа в полной тишине. Потом по очереди проверяли пульс, слушали лёгкие. Ощупывали живот. Проверяли рефлексы. Руки одного врача были обычными, но другого… Что-то знакомое было в их прикосновениях, очень горячие и…

– Эрнст Генрихович, шумы практически исчезли, и в камерах, и в магистральных сосудах, это просто невероятно! – Голос явно раньше слышала, но чей – не узнала. – Ваш профессор гений! Я должен всё подробно записать, это ведь спасёт столько жизней при минимальных затратах! Потрясающе!

– Погодите радоваться, давайте сначала сделаем УЗИ, Доплера и фон, а с МРТ погодим до получения результатов, не зачем лишний раз беспокоить пациента. ЭКГ хорошее, адекватно состоянию, – спокойно ответил голос, который мог принадлежать только…

– Эрик, Вельден? Значит, это и вправду ты? – забыв, что осмотры производятся при ярком освещении, распахнула глаза и опять была наказана за это.

На этот раз приступом боли и тошноты скрутило так, что пришлось потерять сознание. Очнулась от резкого запаха нашатыря и настойчивой просьбы:

– Йолечка, Солнышко, пожалуйста, очнись. Только глаза не открывай пока. Это я, всё будет хорошо. Ну же, Мышка, хватит нас уже до тремора во всём теле доводить. А то окажешься в компании врачей с кондрашкой.

– Мне очень плохо и больно. Пить хочу.

Её приподняли те же горячие руки и поднесли не трубку, а стакан. Йоле сделала несколько глотков, захлёбываясь, но вцепившись зубами в стекло, чтобы не забрали такую вкусную и сладкую воду.

– Тихонько, не спеши, а то стакан проглотишь. Всё скоро пройдёт. Я рядом. Сейчас проверю твоё сердечко, а ты просто лежи спокойно. И ещё, ты поправишься, потому что я безумно люблю тебя, даже больше, чем раньше. Йоле, я вытащу тебя. Я всё сделаю для того, чтобы ты захотела жить.

– Не надо лгать мне, с мозгами у меня всё в порядке, надеюсь. Этого просто не может быть. Ты не можешь меня любить до сих пор, даже если когда-то любил, в чём я сильно сомневаюсь.

– Ещё как могу, я дышать без тебя уже не смогу. – Он коснулся её губ, щеки и зашептал на ухо: – Йоле, любимая, единственная, поверь хоть немного. Мышка-малышка, я не оставлю тебя уже никогда и никому не отдам.

Неужели бабушка говорила о нём? Ведь они же даже толком не встречались, а расстались на годы хуже некуда как.

Грудь и спину извазюкали контактным гелем и совсем замучили, переворачивая с боку на бок, поднимая и снова укладывая, но Эрнст был очень доволен результатом:

– Денис, у нас получилось! Вы профи. Спасибо. Теперь я за мою Мышку спокоен, почти. Идите отдыхать, вы сутки на ногах, я побуду с ней.

– У меня дежурство по графику через пять часов. Я посплю в ординаторской. Хорошо, что не женат, – был бы развод и делёж ложек с поварёшками.

Эрик выключил свет и присел на край кровати, вытер влажной салфеткой Йоле грудь и спину. Она смотрела на него сквозь полуопущенные ресницы. Ленка не видела его лет семь, наверное. Эрик всегда был красавцем, а сейчас ещё и очень возмужал, повзрослел. Не очень коротко стриженые тёмно-каштановые густые волнистые волосы, шоколадные большие глаза с длинными по-девичьи ресницами, короткая аккуратная бородка по краю нижней челюсти и небольшие тонкие усы, удивительно идущие ему. Очень правильные, но не модельно слащавые, а мужественные черты лица. Ростом около двух метров с фигурой античного атлета и уверенностью, что нравится женщинам, он был опасен для любой девчонки. Но не для неё, потому что она чётко знала, что просто не может заинтересовать такого. Йоле была реалисткой с сильно заниженной самооценкой и считала себя вообще на другом полюсе от идеала женской красоты. Она злилась и начинала подозревать в психических отклонениях всякого представителя мужского пола при попытке сделать ей комплемент. Разве может кто-то нормальный восхищаться ею? Ростом чуть выше полутора метров, худенькая, с непослушными пшеничными волосами, к тому же сильно выгорающими на летнем солнце, с очень белой кожей, слабо поддающейся загару, ногами тридцать четвертого размера, длинноватым носом с горбинкой и тонковатыми, упрямо сжатыми губами. Только глаза были бабушкиными – ярко-зелёными с золотыми искорками, только их можно назвать красивыми, но и то на любителя. А так в целом серый мышонок и не более того. Вообще незаметная, неприметная, да ещё и с ужасным характером. Для неё стало неразрешимой загадкой, почему Эрнст вообще обратил на неё внимание.

– Прости, мы не садисты. Но нужно было это сделать. Ночью ты опять нас здорово напугала. Четыре минуты заводили сердце, я уже был готов на прямой массаж пойти.

– Ты здесь работаешь?

– Да, иногда консультирую и оперирую.

– Вельден, что происходит? Прошу тебя, не надо так со мной. Зачем всё это, почему ты сказал, что любишь меня? Это ведь не может быть правдой. Прошло столько лет, да и последняя наша встреча закончилась не очень дружественно. Если только для того, чтобы приободрить, то не стоит. Это было бы слишком жестоко. Мне сложно было поверить тогда, а теперь тем более.

– Я влюбился с первой минуты, как только увидел тебя, хотя и не сразу понял это. Вспомни, сколько раз потом я пытался поговорить с тобой, встретиться, объясниться? Понимаю, что слишком часто вёл себя как полный идиот, но и ты не давала мне ни единого шанса. То пряталась, то прогоняла. Эти годы я был рядом с тобой, а ты не замечала или не хотела замечать. После похорон твоего отца я приходил каждый день почти две недели, но дверь так и не открылась…

Эрик ненадолго замолчал. Йоле отвернулась к стене. Она тоже тогда очень его любила, потом заставляла себя ненавидеть, потом пыталась забыть и смириться.

– Йоле, милая, я отдам всё за то, чтобы ты вспомнила, что может быть хоть капельку была не равнодушна ко мне, или чтобы полюбила. Я должен был поговорить с тобой раньше, но не смог решиться. Боюсь, что слишком тебя обидел, но ведь можно исправить? Может, закончился мой срок испытания и наказания? Я на всё готов ради даже микроскопического шанса. Сможешь ли ты меня когда-нибудь простить? Пожалуйста, дай мне надежду. Я не могу тебя потерять. Позволь быть с тобой рядом. Йоль, мне без тебя невмоготу, всё не в радость.

Йоле прекрасно помнила, как он её обидел и за что просит прощенья. Но, может, и вправду дать ему шанс? Ведь ничего непоправимого не случилось. Она тоже любила его всегда, с момента знакомства. Любит и сейчас. И бабушка говорила, чтобы она ему верила. На чашах весов одиночество и надежда быть с любимым человеком. Нужно только решиться.

– Мне не за что тебя прощать, мы оба виноваты одинаково. А надежда есть всегда. Я не смогла ни возненавидеть тебя, ни забыть. Хотя очень старалась.

Она даже не могла предположить, что в поцелуй можно вложить столько чувств. Её обожгло пламенем, потом бросило в ледяную воду, потом в забытьё и наконец в цветущий яблоневый сад. Заныла каждая клеточка тела, а низ живота скрутило так, что она, не выдержав боли, застонала.

– Прости меня, тебе больно? Господи, я опять не смог удержаться, столько лет ждал этого! Помнишь наш первый поцелуй и второй? Ты тогда оба раза здорово разозлилась. Йоле, любимая моя, прости. – Он целовал лицо, губы, не в силах остановиться, обнимая и прижимая к себе. – Мышка, Йолечка, неужели это наяву?!

– Доктор, я раненая и почти убитая… и мне иногда нужно дышать. Извини, почему-то резко захотелось спать…

Господи, он до сих пор не разучился краснеть, как девчонка! От физической усталости и избытка радостных чувств, появившихся впервые за несколько лет в почти мёртвой душе, она уснула в мгновение ока прямо на его руках.