Читать книгу Душа моя – Эвридика. Почти подлинная история - Елена Соколова - Страница 5

Главный Судия молча смотрел на темноволосую голову, склоненную над длинным списком имен. Упрямая, своевольная, гордая и еще – такая юная и неосмотрительная. Думать так, как она – опасно. Оставить жизнь тому, кто в списках. Изменить то, что предначертано – все равно что нарушить закон. Свободный выбор – вот что нарушает равновесие. Боги и люди могут позволить себе это. Люди – потому что слабы, и их деяния, как бы ни превозносили они их, мало что меняют в картине мироздания. А у богов – свои правила игры. И не так уж часто поступают они, как им вздумается, а если все же решаются на этот шаг, то всегда несут ответственность за содеянное. И наказание – неумолимо, неотменимо, и не заставляет себя ждать. Для бессмертных это участь порой горшая, чем смерть.

Девушка берет со стола следующий свиток. Сидящий рядом мужчина медленно проводит рукой сквозь пламя свечи. Огонь не обжигает его, а тянется вслед пальцам, точно не желая их отпускать, мужчина задумчиво гладит его, как маленького ручного зверька. Мысли текут безостановочно, следуя, как и огонь, плавному движению рук.

Вся суть мироздания – в вечном противостоянии Хаоса и Порядка. Добро так же способно нарушить баланс, как и Зло. Смерть, пощадившая тех, чьи имена попали в список, вынуждена будет потом прийти к тем, чье время еще не истекло. И кто знает, как отзовется в бесчисленных веках и поколениях одно-единственное «я так хочу»? Все взаимосвязано, паутина мироздания раскинулась в бесконечности, и мы в центре ее, вечные слуги Великого Равновесия. Мы – самые могущественные, и самые бессильные. Мы не имеем права отступать ни на шаг от предписанного нам. Долг – единственное, что нам дозволено. И не могу я ничего объяснить ей, не имею права. Свобода воли – самое прекрасное из того, что есть в этом мире, и самое дорогостоящее. Для таких, как мы – ее не существует. Только Долг. И его нужно выполнять неукоснительно и безукоризненно. Это – цена нашей власти и бессмертия. Истинные Знание и Сила стоят дорого, а Вечность – еще дороже. И за все надо платить. Собой. А как еще иначе?

И пока Главный Судия размышляет в беспокойстве, дочь смотрит в списки и не различает слов. Она снова вслушивается в далекие голоса.

– Расскажи мне о Смерти, Эвридика. Расскажи, и я спою о ней!

– Она прекрасна, эта Темная принцесса Смерть… Руки ее как белые лилии, волосы как грозовая туча, она высока, стройна, ее глаза как темные зеркала, в них вспыхивает звездный свет, от нее веет покоем и тихой радостью.

– Ты слагаешь песни не хуже меня, милая моя женушка. Но отчего ты так зовешь ее? Кто сказал тебе ее имя?

– Никто, я сама его придумала.

Жаркое лето шло на убыль. Вечерами становилось прохладно, и Орфей все чаще уходил бродить по полям и рощам один. Эвридика не возражала и не сетовала на одиночество, природа увядала, готовясь к зиме, и она слабела – вместе с ней. Так было всегда, зима была временем сна и отдыха – ее нельзя было отменить, только пережить – до следующей весны.

Облик прекрасной, бледной принцессы заполнял теперь все мысли певца. Когда спускалась на землю ночь, он шел на берег ручья и там, в тишине и лунном свете, рождались нежные, печальные мелодии. И чем ближе подступало время ветров и дождей, тем прекраснее становились его гимны, воспевавшие принцессу Смерть. Природа угасала, а они набирали силу. И чем величественнее звучал новый гимн, тем жарче были объятия Орфея и Эвридики, когда он возвращался домой. Одиночество и печаль сменялись стремительно пролетавшими часами, полными страсти и неги. Холодное дыхание вечности растворялось в блаженстве и неистовстве желаний. Из смерти в жизнь. Изо льда в пламя. Жар объятий нежной, трепетной подруги заставлял Орфея все сильнее жалеть темную принцессу, одинокую узницу Долга, не ведающую любви и ласки. И тем прекраснее были его песни о ней.

Иногда он не понимал, в кого влюблен больше – в свою жену или в придуманный ею образ, завладевший его мыслями. И хотя страх порой сжимал его сердце, он успокаивал себя тем, что образ этот – всего лишь выдумка Эвридики, и поклоняясь ему, он в действительности, лишь отдает дань прекрасной и доброй своей подруге, ее нежной, любящей душе, ее щедрому сердцу.

Ветреным, дождливым вечером, в сгустившихся сумерках, когда Орфей сидел на ступеньках, подкручивая колки лиры, невдалеке показалась женщина. Она шла медленно, словно в раздумье, останавливалась, оглядываясь вокруг – как если бы была не уверена, что идет в правильном направлении. Темно-синий плащ скрывал фигуру, край его, наброшенный на голову, не позволял разглядеть ее лицо, только золотистые волосы выбивались из-под плотной ткани, ветер подхватывал пряди, а она нетерпеливо перехватывала их и прятала обратно.

Певец заметил ее, когда она была уже совсем близко. И вскочил на ноги, внезапно поняв, кто перед ним.

– Мама?!

– Здравствуй, сын. Рада встрече с тобой. Как здоровье жены твоей, Эвридики?

– Она спит, мама. Я разбужу ее…

Он бросился к двери, но Каллиопа остановила его.

– Нет. Я пришла не к ней – к тебе.

– Ты не хочешь увидеть ее?

– Не сейчас, Орфей. Может быть, позже.

Она опустилась на ступеньку, и похлопала рукой около себя, приглашая его сесть рядом. Он повиновался.

– Что-то случилось, мама? Ты – редкий гость.

– Расскажи мне о твоем новом увлечении, сын.

– Я не понимаю тебя.

– Тогда расскажи мне о своих новых песнях, Орфей. О гимнах, воспевающих Смерть. Разве это тема достойная тебя?

– Смерть – часть нашей жизни, мама. Тебе ли не знать об этом? И что плохого в моих гимнах? Разве они не так же мелодичны и прекрасны, как и все остальное?

– Зачем ты зовешь ее, Орфей? Зачем ты просишь Смерть о встрече?

– Я не зову ее, мама. Я просто пою о ней. О Темной принцессе, узнице Долга, прекрасной девушке, которая не властна распоряжаться собой, которая освобождает других и не свободна сама. И это ведь просто поэзия, мама. Фантазия, полет воображения – не более того. Вряд ли она слышит меня.

– А что, если слышит, Орфей?

Певец рассмеялся.

– Надеюсь, ей нравятся мои песни! Но вряд ли я когда-нибудь узнаю об этом. Не волнуйся, мама, пойдем в дом, я разбужу Эвридику, она будет рада встрече с тобой.

Каллиопа покачала головой.

– Мне нужно идти, сын.

– Ты пришла так нежданно и говоришь загадками. Может быть, ты побудешь подольше и расскажешь, что так обеспокоило тебя. Неужели ты пустилась в путь только из-за этих моих песен?

– Они опасны, сын мой. Как и то, что вызвало их к жизни.

– Я не понимаю тебя.

– Мне жаль это слышать, Орфей. Прощай. Надеюсь, ты все же задумаешься над тем, что я сказала.

Темная фигура плавным движением поднялась, миг – и она растворилась в подступившей темноте.

Орфей в раздражении отшвырнул лиру.

– Задуматься? Над чем? Ох уж эта божественная недосказанность! Всегда тайны, недомолвки, намеки! Ты умный мальчик, вырастешь – поймешь сам. Вечная история! Ты совсем не изменилась, мама!!!

Отойдя подальше, там, где ее никто не мог увидеть, Каллиопа присела на берегу реки, опустила ладошку в воду, поболтала ею. Легкая рябь волн застыла и разошлась, разбежалась в стороны, образовав нечто вроде гладкого зеркала. Холодный лунный свет высеребрил его, и в середине появилось лицо Эагра, речного бога.

– Я видела нашего сына, Эагр. Он не захотел услышать меня.

– Тебе нужно было выразиться яснее.

– Ты же знаешь, что я не могла.

– О да, муза песнопений, да, муза поэтических преувеличений, науки и философии, ты – не могла. Ты просто задала ему загадку – вполне в твоем духе. А он должен будет разгадать ее, порассуждать, вникнуть. Только вот будет ли он это делать? Он ведь – просто певец, пусть и величайший из живущих.

– Я не согласна с тобой, Эагр. Называя имя, ты призываешь того, кто его носит. Звать и взывать – одно и то же. Надо ли продолжать? Мне кажется, все – просто.

– Тебе кажется, Каллиопа.

Орфей так и не рассказал Эвридике о полночной гостье. Возможно, это было ошибкой, вместе они могли бы попробовать допытаться до темной сути предупреждения. Но он был настолько раздосадован, что даже мысль об этом причиняла ему боль, почти физическую. И чем больше он желал забыть о случившемся, тем сильнее помнил. Никто до сих пор не пытался ограничить его, указывая, о чем можно и о чем нельзя петь. То, что это все-таки случилось – уязвляло его несказанно, а то, что этим «кем-то» оказалась его мать – ранило вдвойне. И в конечном счете, раздражение и протест только добавили смелости и безоглядности его «запретным» гимнам. Вопрос Каллиопы: «А что, если она слышит тебя?» – жег, словно огнем. Это звучало вызовом – и он принял его.

– Девушка, ты слышишь меня?

– Я слышу тебя, Голос… Кто ты?

– Я – это ты, принцесса.

– Ты говоришь загадками. Дай мне увидеть тебя!

– Это невозможно, принцесса. Лучше скажи, нравятся ли тебе песни Орфея? Он поет о тебе так, словно видел тебя, говорил с тобой. Думаешь ли ты о нем так же неустанно, как он о тебе?

– Голос, ты лезешь не в свое дело!

– Ты сердишься, принцесса? Значит, твой ответ – да?

– Какая тебе разница, Голос?

– Он любит тебя, Темная принцесса, любит, хотя и не понимает этого. Любишь ли ты его?

Длинные темные брови сошлись на переносице, темные глаза полыхнули злым огнем, в зале тонко завыл ветер – принцесса, раздраженно взмахнув рукой, сбросила на пол свитки, которые только что читала.

– Идиотский вопрос!

– Это не ответ, принцесса Смерть. Так любишь или нет?

Темная принцесса вскочила в ярости и, вдруг, внезапно успокоившись, с размаху шлепнулась обратно в кресло. Скрестила руки на груди.

– Ну что ж, давай сыграем в эту игру. Я Смерть – я не могу любить. Это – раз. Я здесь – он там. Это – два. Я искала его имя в списках. Его там нет. А даже если есть – значит, оно так далеко, что мы еще нескоро встретимся. А даже если встретимся – он придет сюда, как приходят другие. И здесь он будет только тенью – как они все. О какой любви можно говорить в этом случае? Это – три.

Она опустила голову, взглянула на свои длинные пальцы, крепко вцепившиеся в столешницу. Бледные, слегка подрагивающие… и маленькая слезинка скатилась по впалой щеке.

– И – да, ты прав, Голос. Я все время думаю о нем. Когда он поет – мне становится теплее. Когда я слышу его голос, называющий меня – что-то дрожит во мне, как туго натянутая струна, и мне кажется, что еще немного, и она лопнет, и случится что-то страшное и прекрасное одновременно. Что-то неизвестное, чему нет названия. Если это значит – любить, тогда я люблю его.

– То, о чем ты говоришь, принцесса, называется «чудо». Нечто внезапное, не предопределенное. То, что нарушает установленный порядок, и меняет ход вещей. То, чего так сильно хочешь ты, и чего так боится твой отец.

– Чудесам не место здесь, Голос!

– Но одно из них уже здесь, принцесса – твоя любовь к Орфею. Разве это не чудо?

– Оно обречено, Голос…

Пауза. Тишина.

– Нет, принцесса. Он зовет тебя. Ты вправе ответить на призыв.

– Что я должна сделать?

– Ты должна призвать его. Сюда, к себе.

– Я никогда не сделаю этого, Голос.