Читать книгу Агриппина. Младшая сестра Смерти - Елена Станиславская - Страница 3

С полицейскими и врачами скорой помощи Крис разговаривает сама. Ещё до их приезда она решает: «Скажу, что это я её нашла, чтобы тебя не дёргали» – и отправляет меня в бабушкину квартиру, а сама спускается во двор.

Ключ со второй попытки попадает в скважину. Дверь открывается с громким и странным звуком, будто чмокает воздух пересохшими губами. В лицо ударяет сладковатый запах старых книг. Я заволакиваю в квартиру чемодан и пылесос, оставляю их у входа, как сторожей, а сама отправляюсь на поиски ванной – нужно срочно поплескать холодной водой в лицо.

Давненько я не видела мёртвых. С тех пор, как Лизку убило опорой ЛЭП. Сравнивать соседку и Лизку, конечно, неправильно… хотя, с другой стороны, почему? И тогда, и сейчас произошло одно и то же: была жизнь, а теперь её нет. Фьють – и вылетела. Легко, безвозвратно.

В носу и глазах начинает пощипывать. Нет, Грипп, давай-ка без слёз. Провожу дрожащими пальцами по предплечью, раз, другой. Не до крови, но ощутимо. Кажется, отпускает.

Из крана льётся злое шипение, но не вода. Я закручиваю вентиль и прижимаюсь лицом к овальному зеркалу над раковиной. Щёки впитывают блаженную прохладу.

– Пожалуйста… пожалуйста… – шепчу я, оставляя на отражении облачко мути, – пусть она умерла не из-за меня.

«Ты Беленькая?» – всплывает в памяти.

Я отстраняюсь от зеркала. Парень-птица. Он живёт тут? Или навещал Нонну Юрьевну? Он ушёл, когда она ещё была жива?

Внутри покалывает беспокойство. Побежать вниз, рассказать про парня полицейским? Отражение хмурится и качает головой. Лимит мне-есть-до-этого-дело, похоже, исчерпан. Не хочу ломать комедию, изображать Нэнси Дрю или, что ещё хуже, неравнодушную гражданку. Старушка умерла, ей не помочь. Парня, если он причастен к её смерти, полиция пусть ловит сама. А я тут ни при чём.

Ни при чём.

Ни при чём!

Если повторю десять раз, поверю?

Чтобы отвлечься, я иду осматривать бабушкину квартиру.

Исследование чужого жилья – а мамину маму я совсем не знала – действительно помогает забыться. Будто шастаешь по эскейп-рум в поисках ключей и подсказок. Ищешь ответы на вопросы, которые подкидывает пространство. О чём грустит громадина резного буфета? Какие тайные послания сжигали в печи, притаившейся в углу глянцевым зелёным драконом? Что изображено на тёмной-тёмной картине, висящей в тёмном-тёмном углу: кочан капусты и пять морковок или отрубленные голова и пальцы?

Квартира бабушки – совсем не то, что представляется, когда слышишь слова «квартира бабушки». Никаких бесконечных ковров, бессмысленных сервантов, зачерствевших ирисок и круп с жучками. Никакого ненужного барахла, скопленного за годы одиночества. Минимум мебели, в основном антиквариат. Минимум вещей, но каждая – сокровище: латунный подсвечник, зингеровская машинка на изящных чугунных ногах, одинокая чашка, увитая золотистым узором, с печатью внизу: «Imperial Porcelain St.Petersburg».

Местное квартирное время явно отстаёт от общемирового. А может, оно и вовсе давно застыло – муравчиком в янтаре. Следов современности не наблюдается. Да что там современности! Советского Союза – тоже, если не считать холодильник «Москва», гладким пломбиром белеющий на кухне. В квартире царит девятнадцатый век, ну может, начало двадцатого. Даже телека нет, что для жилища одинокой старушки вообще нонсенс.

Я перехожу из комнаты в комнату под пристальными взглядами незнакомцев – на каждой стене висят старые фотографии. Групповые портреты, одиночные, анфас, профиль – толпа чёрно-белых наблюдателей, кое-где покрытых пятнышками цвета сепии. Наверное, это моя родня. Вот два карапуза в шубках, похожие на медвежат. Может, один из них – мама? Почему-то мне хочется в это верить. Я разглядываю фото детей, пытаясь уловить знакомые черты, и вдруг впервые задумываюсь: как странно, что в квартире маминой мамы будет жить Крис.

Фыркаю. А не странно, что я сама живу с Крис, не родным по крови человеком, и это при живом-то отце?

Иногда моё сердце переполняет благодарность к мачехе. Вначале она не побоялась выйти замуж за вдовца со сложным характером и «прицепом». Научилась общаться со мной и взвалила на себя уйму обязанностей: походы на родительские собрания, помощь с домашкой и прочую муру. Потом, когда отец уехал, мачеха осталась со мной, хотя могла собрать вещички и рвануть на все четыре стороны. Я до сих пор не знаю, почему она так не сделала. Почему не испугалась ни за себя, ни за Изи, и всё-таки решила жить со мной. Не бросила во второй и последний раз. Мы не разговаривали на эту тему и вряд ли когда-нибудь поговорим.

Но иногда вместо благодарности я испытываю к Крис непонятное, смешанное и довольно гадкое чувство. Нечто вроде подозрения. В чём именно я подозреваю её? Сама не знаю. Просто заползает в голову всякое. Когда замечаю её тяжёлый взгляд, или мы ругаемся, или она отпускает в мой адрес особо колкую шуточку, в мозгу взрывается конспирологический фейерверк. Нет, я не думаю, что мачеха иллюминат или рептилоид. Я ищу скрытые мотивы. Что ей нужно от меня? В чём её выгода? Ведь не может быть, чтобы просто так…

В общем, я никак не могу определиться, как отношусь к Крис.

А её, между тем, всё нет и нет.

Я ещё раз прохожу по квартире, выбирая «свой угол» – место, куда забьюсь, как в нору, и буду пережидать это время. Время моей жизни. Останавливаюсь на комнате-пенале, небольшой, зато с двумя окнами. Тут нет кровати, но есть какая-то лежанка, довольно узкая – ничего, помещусь. Лежанка обита тканью болотного цвета, а понизу золотится бахрома. Соседнюю стену занимают стол со множеством ящиков и высокий шкаф. Мне нравится, что они тоже слегка золотистые, светлые, в других комнатах мебель темнее.

Чтобы застолбить место, прикатываю сюда чемодан. Включаю свет и удивляюсь, что в комнате не так уж грязно. Хотя чего тут удивительного? Грязь – она от людей, а тут уже давно никто не живёт.

– Грипп!

Ну наконец-то! Выбегаю на голос. Крис стоит в коридоре и разглядывает настенное зеркало. Пылесос окружают пакеты, набитые чистящими средствами.

– Ты глянь, какая рама. – Мачеха касается пальцами деревянных листочков: багет увит виноградной лозой. – В любом антикварном с руками оторвут.

– Ну что? – спрашиваю я. – Как всё прошло?

Крис замечает моё нетерпение и поднимает брови.

– А что ты хочешь узнать?

Я и сама не знаю.

– Ну, спросили о переезде, паспорт посмотрели, бумажки какие-то дали подписать. И всё. – Мачеха пристально смотрит мне в глаза, а потом непринуждённо предлагает: – Пошли поедим пиццу. Я жутко голодная. Только в тубзик забегу.

– Воды нет.

– Ну конечно, нет. – Крис усмехается: в сумраке влажно вспыхивают зубы. – Её же включить надо. Какая же ты ещё маленькая.

Пока мы спускаемся по лестнице, Крис, уткнувшись в смартфон, ищет в интернете ближайшую пиццерию. Дверь в квартиру Беленькой закрыта, но скорая помощь и полицейский автомобиль всё ещё во дворе.

Выходим на Малый проспект. Серое небо расчерчено проводами. Ветер пытается сделать мне укладку, но с короткой пикси не разгуляешься. С Крис у него больше шансов, но она прячет волосы под шарф. Холодно. Надеюсь, тут не всегда так – на дворе-то середина мая. Надевать капюшон не хочется, хотя уши и лоб мёрзнут. Странно, но в этом есть что-то приятное.

Мы с Крис обсуждаем вывески и витрины: для неё это – профессиональное, а для меня – просто забава. Встречаются симпатичные, но чаще нелепые, типа «Планета сумок» и «Вселенная посуды». У ресторанчика, который выбрала мачеха, с оформлением всё в порядке. Правда, вывеска жутковатая, с отрубленной головой Медузы Горгоны – выглядит мрачно, но стильно.

Внутри уютно, а от официантки, полной девушки на пару лет старше меня, волнами исходит дружелюбие. Крис сходу заказывает бокал красного вина и, уточнив, что я буду пить, стакан апельсинового сока. Затем мачеха погружается в изучение меню. Право выбора еды – всегда за ней. И она обязательно должна заказать какое-то особенное, неординарное блюдо. Это наша маленькая традиция, сложившаяся во время редких поездок в Москву. Когда официантка возвращается с напитками, Крис хитро подмигивает мне и просит пиццу с брезаолой и страчателлой. Девушка хвалит выбор и уходит.

– Понятия не имею, что это, но звучит обалденно. Как будто мы правда в Италии. – Мачеха вздыхает и поднимает бокал. – Ну. За переезд! И пусть смерть неизвестной старушки не омрачит нам этот чудесный день.

Бокал стукается о стакан.

Пицца слегка разочаровывает размером, но не вкусом. Съедаю один кусочек, чтобы Крис больше досталось: она любит сытно покушать, а я почти не голодна.

Ресторанчик заполняется людьми, и мне становится не по себе. Чувствую вину и лёгкое раздражение. Да, чтобы кому-нибудь навредить, мне вначале нужно с ним сблизиться. По крайней мере, так было раньше. Но что, если правила изменились? Зараза мутировала и теперь способна поражать незнакомцев? Таких, как Беленькая…

Крис только-только заказала второй бокал и скроллит в телефоне. Наверняка листает фотки Изи. Я ёрзаю на стуле. Людей уже так много, что официанткам приходится отказывать новым посетителям. Рядом с нами размещается толпа подружек. Взглядываю на них искоса и невольно считаю. Их семь. Семь девушек. Примерно моего возраста.

Мне становится тяжело дышать. Хватаю салфетку, промакиваю лоб и спрашиваю у Крис:

– Ничего, если я пойду домой?

– М-м? – Мачеха поднимает глаза.

– Пойду, говорю. Всю дорогу сидела и опять сижу. Пятая точка уже отваливается. Хочу поваляться.

– Ты в порядке? – уточняет Крис.

Я понимаю, о чём она, но изображаю недоумение.

Мачеха качает головой и откладывает телефон.

– Та бабка просто умерла от старости, – с нажимом произносит она. – Не накручивай себя.

Я какое-то время смотрю на Крис, потом встаю, надеваю джинсовку, выправляю капюшон толстовки и говорю:

– Ну, я пошла.

– Грипп.

– Всё нормально. Я просто устала. Правда.

– Посиди ещё немножко. Закажем десерт.

– Нет!

Мой ответ звучит резковато. Семь девушек, сидящих за соседним столом, поворачиваются на голос. Кинув на них взгляд, я вжимаю голову в плечи и спешу к выходу. В мозгу неоном горит приказ: «Не думать про „Великолепную семёрку”!».

Дорогу я, вроде, запомнила, но всё равно с трудом нахожу бабушкин дом. Плутаю по улицам, похожим и непохожим друг на друга, как близнецы, одетые и причёсанные по-разному. Ветер совсем разошёлся, и зубы отбивают дробь. Уже решаю заглянуть в карту, и тут вижу табличку с названием нужной улицы.

Подойдя к воротам, я замечаю, что между прутьями что-то белеет. Присматриваюсь. Да это же свиток, перевязанный розовой атласной ленточкой! На ткани золотятся слова: «Новенькой».

Новенькой?

В каком смысле?

Это послание адресовано мне?

Я ведь тут новенькая. Новее не придумаешь. Только сегодня приехала.

Может, это такой добрососедский ритуал? Или проделки местного сумасшедшего?

Хватит вопросов! Я вытаскиваю из кармана озябшую руку и беру свиток. Он невесомый, бумага нежная и свежая на ощупь. Подношу к лицу. Тот же запах роз, что и в подъезде. Значит, послание точно оставили соседи.

Ох, надеюсь, там не список правил: чему, кому и как подчиняться. Мне вспоминается эпизод из «Секретных материалов», любимого сериала Крис, где Малдер и Скалли изображали семейную пару и выводили на чистую воду жителей идеального с виду посёлка.

За спиной визжат шины, и я оборачиваюсь на звук. Девушка, затянутая в кожаные доспехи, спрыгивает с мотоцикла и прёт прямо на меня. Шаг чеканный, но в то же время грациозный – не знаю, как такое возможно. Она будто выскочила прямиком из анимэ – сама тонкая, хлёсткая, а грудь того гляди разорвёт кожанку. Голову мотоциклистки скрывает красный шлем с кошачьими ушами – в жизни не видела ничего более крутого. Не мудрено, что я замираю с раскрытым ртом.

Одну руку в чёрной перчатке незнакомка тянет ко мне, а другой поднимает заслонку на шлеме. Глаза у девушки точно два горячих угля в серебристой золе подводки.

– Дай сюда! – гулко доносится из-под шлема. – Живо!

Приказной тон действует на пай-девочку, живущую внутри меня: хочется подчиниться и протянуть свиток мотоциклистке. Но я не делаю этого. Как там завещал классик? Надо по капле выдавливать из себя раба. Наверное, поэтому я прижимаю ключ-таблетку к выемке, прыгаю за ворота и тяну калитку за собой, чтобы она поскорее закрылась. Щёлк! Если мотоциклистка живёт тут, мне хана. Сейчас откроет, догонит, повалит и забьёт ботинками. Чутьё подсказывает: она может.

Я бегу по тоннелю. Шагов за спиной вроде не слышно, но сердце так бухает, разве тут разберёшь. Оборачиваюсь на ходу. Незнакомка стоит у калитки и смотрит мне вслед, слегка покачивая головой.

А может, свиток – это любовная записка, адресованная ей?

Ха, скорее инструкция, как ограбить банк.

Оглядываюсь снова. Кошачьи уши больше не маячат за воротами. Мотоцикл срывается с места и исчезает из виду.

Я несколько секунд стою на месте, ошарашенная своей то ли глупостью, то ли дерзостью. Свиток нежно лежит в ладони. Не знаю, как объяснить, но стоило мне взять его, и я почувствовала: он – мой. Поняла, что нельзя его отдавать.

Может, питерский воздух толкает людей на странные поступки? Неспроста же его закатывают в банки и продают как сувенир. Одна такая баночка стояла в серванте в доме моей подруги. Давно это было. Тогда со мной ещё дружили. Вернее, делали вид.

Мне не терпится развязать ленту, но я решаю, что лучше подняться в квартиру. В доме слишком много окон, выходящих во двор, а я хочу обойтись без свидетелей. Тем более, начинает накрапывать дождь.

Я влетаю на пятый этаж с прыткостью Пиноккио, ставшего наконец настоящим мальчиком – ноги были деревянными, а теперь очухались и запружинили всеми жилками. Прямо в кедах прохожу в свою комнату, сажусь на лежанку и тяну за розовый атласный хвостик. Свиток раскручивается, но не до конца. Кладу его и распрямляю руками.

Всего одна строчка. Написана каллиграфическим почерком, но с крохотной кляксой в конце. Читаю:

«Твоё первое задание: выпустить сатира Сен-Жермена».

Перечитываю три раза и ощущаю, как в груди растёт разочарование. Не знаю, чего я ждала, но точно не этого. Неприятно, будто заглянула в чужую переписку. Похоже, так оно и есть. Собственные чувства обманули меня: свиток не должен был попасть в мои руки.

Скорее всего, мотоциклистка с друзьями играет в уличный квест и собирает задания, гоняя по городу. Представляю, как она удивилась, когда одну из задачек умыкнула какая-то девка.

Я словно вижу себя глазами мотоциклистки. Вот она, воровка свитков, во всей красе. Ясные круглые лупешки, не замутнённые интеллектом. Курносый нос с вечными конопушками. Торчащие волосёнки, вкривь и вкось постриженные в провинциальной парикмахерской. И огромная потёртая джинсовка, в которой утопают косточки. Жалкое зрелище.

Ну что ж. Девушка в кошачьем шлеме позлится, расскажет обо всём друзьям, они поржут вместе – и всё забудется. Это вообще моя мантра по жизни: не волнуйся, о тебе не будут помнить долго, позубоскалят за спиной и всё уляжется.

Вытащив из пакета мыло, я направляюсь в ванную – благо, Крис включила воду. Потом вставляю наушники, включаю пылесос и прохожусь по всем комнатам. Заканчиваю на коврике у входной двери и наконец разуваюсь, оставаясь в носках с принтом в виде арбузных долек.

Дверь открывается и входит Крис. От неё пахнет вином и шоколадом, в руках коробочка.

– Тирамису, это Грипп. Грипп, это тирамсу, – торжественно произносит мачеха.

Глаза у неё стеклянные. Не думаю, что от выпитого. Скорее, от усталости. Я беру коробку, отношу на кухню, ставлю в холодильник и возвращаюсь. Крис возится с молнией на сапоге.

– Ну как ты тут? – мачеха поднимает взгляд.

– Да вот, – шаркаю ногой по полу, – пропылесосила.

– Супер. Значит, я не зря притащила тебе тортик. Заслужила.

Крис улыбается, но кривовато и вымученно. Я думаю, это из-за молнии – из-за того, что её заело, – но всё оказывается гораздо хуже.

– Родион звонил, – признаётся мачеха.

Чувствую, как каменеет лицо. Первая мысль: не хочу ничего знать. Вторая… а второй просто нет. Пустота, темнота.

– Ты взяла трубку? – помедлив, уточняю я.

– Это не я взяла, а три бокала «Россо», – шуточно оправдывается Крис. – В общем, он спросил, как мы добрались…

– Не хочу ничего знать, – отчеканиваю я.

Крис кивает и наконец справляется с сапогом.

Родион – мой отец. И тот человек, кто открыл мне правду. Сказал прямо в лицо: «Ты проклята и опасна для окружающих. Мне придётся тебя…». Задавливаю воспоминание, но оно лезет и лезет. Проверенный способ избавиться от него: уткнуться лицом в подушку, закусить её зубами и порычать. Так я и делаю.