Читать книгу Агриппина. Младшая сестра Смерти - Елена Станиславская - Страница 4

Запах свежего, только из коробки, постельного белья почему-то мешает мне заснуть. Ворочаюсь с боку на бок, рискуя свалиться на пол. Похоже, придётся уступить бессоннице. Беру телефон, хотя отложила его минуту назад, и держу в ладони, не включая. Что делать-то? Слушать или смотреть ничего не хочется, да и лень искать наушники. Фотки Изи – он сейчас в Новосибирске, на пути к Байкалу – уже изучены вдоль и поперёк. А больше друзей у меня нет. В подписчиках в «Инстаграме» – случайные люди и пара бывших одноклассниц.

Как-то раз я услышала фразу: «Если тебя нет в соцсетях, значит, тебя просто нет». Давно пора удалить аккаунт и исчезнуть. Только возможность подглядывать за жизнью брата останавливает меня.

Ладно, хватит рефлексии, лучше займусь просвещением. Зажигаю экран и набираю в поисковике: «сен жермен». Оказывается, был такой граф и авантюрист. В «Википедии» нет ни слова про сатира, зато много про политические интриги и алхимию.

Снова захожу в «Гугл» и пишу: «сен жермен сатир питер». Появляются фотки какого-то дома, окруженного деревьями. О, ещё и фонтан во дворе. Симпатично.

Открыв первую попавшуюся статью, я узнаю, что в Питере есть садик «Сен-Жермен». Там когда-то тусовались Ахматова и Шаляпин, а потом Гребенщиков и Цой. Листаю фотографии дальше и тут натыкаюсь на изображение каменной рожи с тремя подбородками и распахнутым ртом. Внутри поднимается волнение, будто не только я смотрю на странное существо, застывшее в немом крике, но и оно смотрит на меня. Не сатир ли это? Интуиция подсказывает: он самый!

Под рожей написано: «Domus propria domus optima». Я быстро нахожу перевод: «Свой дом – лучший дом». Ещё поисковик предлагает русский аналог: «Везде хорошо, а дома лучше». Сразу же вспоминается коттедж в Краськове. Когда я была маленькая, он, определённо, мог претендовать на звание лучшего места в мире. Там жило счастье. Но потом оно умерло и начало разлагаться. А мёртвое счастье – это даже хуже, чем никакого.

В голову врываются воспоминания. Раздаётся стук молотка: отец заколачивает окно. Я, десятилетняя, просыпаюсь от собственного крика, увидев во сне, что по стенам комнаты струится кровь. Сухие сучки впиваются в спину, когда я прижимаюсь к дереву, и топор вгрызается в ствол – так близко к шее, что яремная вена чует холод стали.

Какое-то время я грызу подушку, чтобы успокоиться. Потом встряхиваюсь по-собачьи, сохраняю фотку сатира в телефоне, отмечаю садик «Сен-Жермен» на карте и твёрдо решаю наведаться туда завтра. Хорошо, что Крис подбила мой график домашнего обучения, и у меня есть несколько дней для исследования города. Главное, чтобы мачеха не увязалась со мной.

А теперь – спать. Откладываю мобильник, закрываю глаза, расслабляю тело…

Мозг отвечает: ага, счас.

Под закрытыми веками всплывает, как окошко с рекламой, парень-птица. Он разевает клюв и чирикает: «Какое литературное имя». Я опять беру телефон и набираю в поисковике: «Грипп Петрова». Мне предлагается книжка с похожим названием, начинаю читать бесплатный фрагмент и вдруг чувствую, что лежанка подо мной становится мягче. Это вовсе не приятная мягкость, а странная и тревожная. Она затягивает, стискивает. Я пытаюсь вскочить на ноги – не получается. Трепыхаюсь, чтобы скатиться на пол, – без толку! Остаётся только кричать. Я судорожно вдыхаю носом и открываю рот, но звук не идёт наружу.

Я уже не в бабушкиной квартире. Кругом зеленеет ряска. Телу мокро, душно и его тащит вниз. Я ничего не понимаю, а поняв, начинаю паниковать.

Я тону в болоте – вот что происходит! Увязла по грудь. Руки пока ещё на свободе, но зацепиться не за что. Дёргаюсь, и лишь глубже ухожу в трясину. Со всех сторон издевательски горланят жабы. Мне бы их голосистость.

Над головой пролетает, трепеща, розовая ленточка. Почему-то я решаю: если ухвачусь за неё – выберусь. Лента сказочным змеем плавает по воздуху и дразнит меня. Опускается низко-низко, касается лба и взмывает вверх. Хочу схватить её, но правая рука больше не поднимается, будто приросла к телу. Зачем я опустила её в эту мерзкую, вязкую тину? Снова накатывает паника, но я стараюсь ровно дышать и не выпускать ленту из поля зрения. Розовый хвостик мелькает прямо перед носом, я делаю рывок и вцепляюсь в него пальцами левой руки – крепко, как в последнюю надежду.

Спасена!

Спасена?

Лента обвивает кисть, ползёт по предплечью, оттуда – на грудь. И выше. Холодный атлас касается шеи. Обхватывает её, как чокер, и давит, давит. Я царапаю горло, пытаясь сорвать удавку. Распахиваю рот, хриплю, и в глотку лезет осклизлая ряска…

Я просыпаюсь в холодном поту. Солнечный луч щекочет нос. Уже утро.

Ну и приснится же!

Первым делом смотрю на стол, где вчера оставила свиток. Он на месте, ленточка тоже. Иронизирую над собой: ты что, правда, думала, что лоскут атласа прыгнул на тебя и обмотался вокруг шеи?

Кстати, про шею. Почему её так саднит? Я притрагиваюсь к коже кончиками пальцев и ощущаю бороздки. Похоже, я расцарапала себя во сне. Встаю и иду в ванную, чтобы оценить урон и помазать ранки санитайзером.

По стенам и полу щедро расплёскано золото света. Паркетины мелодично поскрипывают под босыми ногами – это похоже на потустороннюю музыку. Такую могли бы слушать мертвецы в гниющих гробах.

Мда, прекрасные мысли для прекрасного утра.

Из зеркала выглядывает всклокоченное существо с воспалёнными царапинами на шее. Жуть! Что скажет Крис? Надеюсь, она не подумает, что я занимаюсь селфхармом.

Я наношу на ранки антисептик и морщусь. Кожа просто горит! Как же странно: чтобы избавиться от боли, нужно испытать другую боль. Пожалуй, это касается не только обработки ссадин, а вообще всего.

Я выхожу из ванной и, естественно, нос к носу сталкиваюсь с Крис. Она выглядит так, будто только что умылась свежей росой, а феи расчесали ей волосы. Я пытаюсь прикрыть шею рукавом пижамы. Напрасно.

– Божечки-кошечки! – Мачеха, схватив меня за плечи, крутит влево и вправо, как куклу. – Что это такое, Грипп?

– Да так. Случайно вышло. Мне снилось, что меня душат.

Крис цокает языком.

– Придётся купить тебе рукавички-царапки, как младенцам.

Понятия не имею, о чём она, но предполагаю, что мачеха шутит, и натягиваю улыбку.

– Куда пойдём завтракать?

Заговорить про еду – верный способ сбить Крис с программы. Глаза у мачехи загораются азартным огнём, она летит за телефоном, быстро возвращается и озвучивает мне вариант за вариантом. Я выбираю местечко поближе к метро, чтобы потом найти предлог и улизнуть.

В кафешке много зелени, и это напоминает мне о квартире Беленькой. Стряхиваю мысли о ней, как налипшие листья, и заказываю лавандовый раф, сэндвич с курицей и эклер. Быстро всё уминаю и, ощупав в кармане толстовки свиток (на всякий случай я захватила его с собой), говорю Крис:

– Слушай, можно я в центр сгоняю? Ну просто погулять, познакомиться с городом.

– Да давай вместе махнём, на «Чайке», – предсказуемо отвечает Крис.

– Ну, понимаешь… в общем… – я старательно изображаю смущение: отвожу глаза и тереблю вихор на затылке. – Короче, я вчера в инете познакомилась с парнем, он позвал погулять… Это не свидание! – Я машу руками и округляю глаза. – Просто встреча. Попытка… э-м-м… выйти из зоны комфорта. Ну, я схожу? Ты не против?

Крис аж сияет. А в следующий миг превращается в генерала на поле боя и отчеканивает:

– У меня в сумке хайлайтер. Иди в туалет, нанеси. Нет, ты не справишься. Пойдём вместе. Так! Ещё нужны духи. Не спорь! Запах – это первое впечатление. У меня с собой ничего нет, но рядом «Подружка», зайдём, что-нибудь подберём. – Она внимательно оглядывает меня, приглаживает вихры и заключает: – А в целом – очень даже ничего!

Всё время, что Крис колдует надо мной в туалете кафе и магазине косметики, я искусственно улыбаюсь и болванчиково киваю. Потом позволяю затолкать себя в маршрутку – мачеха утверждает, что так проще добраться до Литейного, чем на метро – и отправляюсь в путь. Всю дорогу я слушаю подборку старого русского рока и украдкой нюхаю запястье. Стоит признать: Крис умеет выбирать духи. Кожа пахнет свежим, солоноватым, холодным морем.

В сад я попадаю на удивление быстро. Ворота закрыты, но стоит мне подойти, как калитка распахивается навстречу. Оттуда выбегает бойкая старушка в алом берете и устремляется вниз по проспекту. Я успеваю проскользнуть во двор. Пробегаю по анфиладе с колоннами и, немного поплутав среди деревьев и кустов, нахожу подъезд, над которым висит сатир. Он такой же, как на фото. Упитанный и недовольный.

– Э-э-м, – говорю я, не зная, с чего начать.

Маска опускает на меня взгляд.

Я сжимаюсь и пячусь, не чувствуя ни ног, ни земли под ними. Единственное, что ощущаю: как испарина покрывает лоб. Каменные зрачки следуют за мной. Это происходит на самом деле? Истукан сморит на меня?

– Да, смотрю, – произносит сатир. – И ничего примечательного не вижу. Думал, пришлют красотку. Как минимум. За все мои страдания, – он вздыхает и закатывает глаза.

От маски к земле тянется серебристый дымок, и через мгновение передо мной появляется рогатое существо с мохнатыми ногами. Сатир полупрозрачный и мерцает, точно призрак, но быстро сгущается и становится совершенно реальным. Он с удовольствием потягивается и лупит воздух руками, выкрикивая: «Хе! Ха!». От резких движений подпрыгивает выпуклый живот, и волосатая грудь ходит ходуном. Я понимаю, что сатир абсолютно голый, но, на моё счастье, шерсть на его ногах растёт так густо, что заменяет штаны.

Мне бы думать, как бы загадочная тварь не сожрала меня, а в голову лезут глупости про панталоны. Ну не дура? Возможно, так и работают защитные механизмы организма: сосредотачивают внимание на мелочах, отвлекая от главного.

Надо что-то сказать.

Или заорать и броситься наутёк.

– Э-э-м, – повторяю я.

– Она ещё и безмозглая. – Рогатый прикрывает лицо ладонью, а потом раздвигает пальцы и лукаво посверкивает жёлтым глазом. – Что ж, с тобой хорошо, но без тебя лучше. Те несколько мгновений, что мы провели вместе, навсегда останутся в моей памяти. Не скучай, малыш. – Он посылает мне воздушный поцелуй и устремляется к воротам.

– Эй ты, неведома зверушка! – Не представляю, почему говорю это. – Во-первых, я не безмозглая. А во-вторых… – я вытаскиваю свиток и остервенело тычу в него пальцем, – тут сказано, что я должна выпустить тебя. Но не сказано, зачем. Я имею право знать!

Сатир останавливается и меряет меня взглядом, прикидывая, стою ли я того, чтобы потратить на меня немного слов и времени. Выражение лица у него скучливое, но оно в одночасье меняется – похоже, рогатого посещает какая-то идея. Он прищуривается и мотает башкой в сторону скамейки:

– Давай-ка присядем, малыш.

Да, это будет нелишним. Коленки у меня дрожат и подгибаются, в теле слабость, и только шоковый адреналин не позволяет упасть в обморок. Не каждый день, знаете ли, на ваших глазах оживают каменные истуканы.

Я опускаюсь на лавку напротив неработающего фонтана. Сатир плюхается рядом, чересчур близко, и закидывает ногу на ногу. Подёргав мясистым носом, выдаёт:

– Чудный запах. Что это, сырая корюшка?

– Вообще-то духи, – скриплю я в ответ. – Давай к делу. Кто ты такой и что вообще происходит?

– Как приятно встретить человека, который знает ещё меньше, чем ты сам, – нараспев произносит рогатый. – Червы, пики, трефы, бубны – это тебе о чём-нибудь говорит?

– Колода карт?

Мой ответ приводит его в восторг.

– О-о, да ты не просто неофит! Ты самый настоящий неуч! – Сатир хохочет, хлопает себя по колену правой рукой, а левую технично закидывает мне на плечо. – Ну а про Смерть-то ты что-нибудь знаешь, малыш?

– Больше, чем ты думаешь. – Я сбрасываю его ладонь и отодвигаюсь.

– Фи, какая недотрога. – Он морщит нос. – Интересно, кто ввёл тебя в игру и, главное, зачем?

– Значит, всё это какая-то… – на ум приходит подходящее слово, – оккультная игра? А в чём её смысл?

– Для каждого он свой. – Сатир вглядывается мне в лицо, явно что-то прикидывая в рогатой башке. – Так и быть, введу тебя в курс дела. Но за одну ма-а-аленькую услугу.

Он гаденько улыбается, и я не сомневаюсь: просьба будет отвратительной. Почему-то мне кажется, что от рогатого можно ожидать любую мерзость.

– Говори, что за услуга. – Мысленно скрещиваю пальцы.

– Обещай, что сходишь со мной в Терновник.

– Это… это же… колючие кусты. – Чувствую, как лицо вытягивается от удивления.

– Да, кусты там тоже есть. Но вообще Терновник – это особое место, куда не пускают таких, как я. Но вместе с тобой – пустят. Поэтому от тебя потребуется только одно: поработать входным билетом. Войдём, выйдем. Это всё. По рукам?

Не уверена, что вписываюсь во что-то нормальное и неопасное, но любопытство нашёптывает: «Соглашайся, соглашайся! Иначе ты никогда не узнаешь, что за чертовщина тут творится» – и я говорю:

– По рукам. А теперь выкладывай всё, что знаешь.

В кармане тренькает мобильник. Как невовремя! Наверняка Крис. Бормочу: «Счас, секунду» и вытаскиваю телефон. Ну точно.

«Как свиданка? Всё норм? Парень норм?».

Набираю ответ:

«Да, ок».

– М-м, так у нас свидание? – Сатир снова придвигается ближе. – Напиши, что я очаровашка.

– Не люблю врать. – Я прячу мобильник.

– Ты меня не знаешь, малыш. – Рогатый улыбается, но иначе, чем раньше. Более человечно, что ли. – Совсем не знаешь. Эта ничтожная оболочка…

– К делу! – обрываю я.

– Ну хорошо. В общем, расклад такой…

Дверь одного из подъездов распахивается и из него вылетает мальчишка-дошколёнок, следом выкатывается большая коляска, а уже потом выходит женщина – телесное воплощение усталости. Глаза у неё похожи на глубокие тёмные колодцы, где на самом донышке поблескивает живая вода – попробуй, доберись.

– Тихон! – женщина надрывно окликает мальчишку. – Не убегай!

А он и не убегает. Замерев напротив скамейки, где сидим мы с сатиром, мальчишка во все глаза пялится на нас.

Я не представляю, как буду объяснять матери Тихона про «неведому зверушку». А женщина наверняка спросит, что за голая мохнатая тварь сидит у неё во дворе. И не просто спросит, а, скорее всего, поднимает хай, вызовет полицию и журналистов. А я меньше всего на свете хочу оказаться в центре внимания.

– Мама, смотри! Козлик! – восторженно орёт Тихон, показывая пальцем на сатира.

Я борюсь с нелепым желанием сдёрнуть толстовку и накинуть её на рогатого. Однако кота в мешке не утаишь. А уж сатира под кофтой размера XS – тем более.

– Какой же это козлик, Тиша! – Щёки женщины заливает румянец, такой же измождённый, как и всё в ней. – Это просто девочка. Простите Христа ради, – обращается она ко мне, – он у меня фантазёр.

– Да ничего, – выдавливаю я.

Значит, женщина не видит сатира. Одной проблемой меньше.

– Козлик! – упрямится Тихон. – Вот он! Рядом с девочкой! А на дереве бума…

Сатир резко подаётся вперёд и шипит:

– Чеши отсюда, мальчик, пока мои рога не проткнули твоё тщедушное тельце.

Тихон выпучивает глаза и даёт дёру. Его мама плетётся следом, прикрикивая, чтобы он не выбегал на дорогу.

Сатир поворачивается ко мне.

– Зачем ты напугал мальчишку? – негодую я.

– Не люблю, понимаешь ли, когда меня называют козлом, – склабится рогатый.

– Тебя видят только дети и подростки?

– Нет. Меня видят те, у кого есть… – он заминается, подбирая слово, – предрасположенность.

– К чему?

– К тому, чтобы служить Смерти.

У меня перехватывает дыхание. Служить смерти? То есть… убивать?

Да, у меня точно есть к этому предрасположенность.

В глазах темнеет, и единственным светлым пятном остаётся лицо сатира. Скамейка пытается уплыть из-под тела. Закладывает уши.

– Дыши. – Рогатый строго смотрит на меня. – Ну давай уже, вдох-выдох. А то Тихон и его мама, вернувшись с прогулки, обнаружат твой синюшный труп. Ты же не хочешь нанести ребёнку ещё одну душевную травму?

– Свиток. Ты. Всё это… вербовка? – спрашиваю я, налаживая дыхание. – Вербовка в отряд наёмных убийц? Из-за того, что со мной происходит? Кто-то решил этим воспользоваться, да?

Звучит, как полная чушь, и я надеюсь, что так и окажется. Но сатир, прищёлкнув языком, отвечает:

– Зришь в корень, малыш. Не знаю, что там с тобой происходит, но про отряд убийц – это верно. Их четыре, и они называются «масти». Когда ты найдёшь все свитки и выполнишь все задания, тебя зачислят в одну из них. Остаётся только понять, в какую. Червы, пики, трефы или – скрестим пальцы, чтоб только не это – бубны. Выбор, как видишь, невелик.

Какое-то время я молчу, пытаясь усвоить информацию. Потом спрашиваю:

– А в чём между ними разница?

– Ой, знаешь, почти никакой, – невинным голоском заявляет рогатый. – Просто червы и пики уничтожают нечисть, а трефы и бубны – людей. И все масти, разумеется, жаждут поубивать друг друга. – Он смотрит поверх моей головы и радостно заявляет: – А вот, кстати, и они!