Читать книгу Агриппина. Младшая сестра Смерти - Елена Станиславская - Страница 6

Я испытываю острую потребность в подушке. Мне нужно срочно в неё порычать. А лучше поорать.

Не из-за королей, которых мы с сатиром, конечно же, упустили.

Из-за Крис.

…Звонок раздаётся, когда мы с рогатым входим в садик. Нам везёт – ворота стоят нараспашку, но удача тотчас отворачивается – скамейки пусты. Сатир окликает королей по именам: «Мирандик! Климчик! Ау!», но на зов никто не является.

Телефон настойчиво вибрирует в кармане. Хочу сбросить, но случайно нажимаю на зелёный кругляш. Тихо шиплю от злости и вставляю наушник.

– Крис, я…

– Прости! – выпаливает мачеха. – Это очень важно. Правда. Из-за фигни я не стала бы тебя беспокоить, – голос встревоженный.

– Что случилось?

Моё сердце спотыкается и болезненно съёживается. Лишь бы Крис не попала в беду. Помимо подозрения и благодарности я постоянно испытываю к мачехе ещё одну яркую эмоцию: страх. Я боюсь навредить ей. Сделать то же, что сделала с Ксюшей и всей «Семёркой». То же, что с Лизкой. То же, что с мамой. Со многими.

– Ты где сейчас? – спрашивает Крис. – Давай подъеду.

– Вначале скажи, в чём дело! – Нервы на исходе, и я срываюсь на крик.

– Родион… понимаешь, он…

Сердце съёживается ещё сильнее. Сжимается и уплотняется, готовое взорваться в любой момент. Как бы я ни относилась к отцу, я не хочу, чтобы с ним случилось что-то плохое. Пусть живёт – имеет на это полное право.

– В общем, он едет в Питер, – заканчивает Крис.

Вначале я чувствую облегчение, а следом – кислотно-шипящую злость. Она булькающей волной поднимается из желудка и обжигает горло. Я захожусь кашлем.

«Да как он смеет?!» – вот что крутится у меня в голове.

Я перешла на домашнее обучение, перестала общаться с людьми, позволила запереть себя в четырёх стенах и подавать еду через специальное окошко, как в тюрьме, – а он, родной отец, всё равно сбежал от меня на край света. Бросил в тот страшный год, когда я особенно нуждалась в поддержке. Пусть даже в такой, какую оказывают заразному человеку – через стекло и защитный костюм.

Так что нужно отцу? Снова запереть меня на замок? Посадить на цепь, как бешеную собаку? Раз и навсегда спасти от меня мир?

Сатир кладёт ладонь мне на руку, и только тогда я понимаю, что всё это время нещадно терзала предплечье ногтями. На коже багровеют длинные и извилистые дорожки. Такие тропинки точно не приведут ни к чему хорошему.

– Грипп? – робко окликает мачеха.

– Что он тут забыл? – выдавливаю я.

– Не знаю. Родион не сказал. Буркнул, что выезжает и сразу сбросил, а теперь вне зоны доступа. – Крис нервничает. – Так где ты? Я могу подъехать? Надо бы обсудить, что делать.

– Приезжай, – отвечаю я и кидаю взгляд на рогатого: надеюсь, у Крис нет предрасположенности, и она его не заметит.

Хотя лучше на время избавиться от напарника. Не хочется обсуждать семейные дела при чужих ушах.

– Литейный проспект, сад «Сен-Жермен», – уточняю я.

– Скоро буду.

Я прячу телефон и смотрю вниз, на носки кроссовок, размышляя, нужно ли что-нибудь объяснять сатиру. Прихожу к мнению, что он обойдётся, и просто пытаюсь наладить работу организма: дыхание, сердцебиение, глотание – всё не в норме. Об отце не думаю, но память так и зудит, хочется расчесать её и выпустить кровь-воспоминание.

Давно заметила: если в голове крутятся тёмные мысли, а взгляд при этом устремлён вниз – обязательно потекут слёзы. Вроде есть простое решение: смотри вверх! Но я не могу – подбородок словно магнитится к груди. Хочется уронить голову низко-низко, лучше вообще сбросить на землю и запинать под лавку. Пальцы тянутся к ссадинам – жаждут ещё раз прогуляться по воспалённым дорожкам.

Может, правда, купить себе… как там Крис говорила?

Царапки.

– Предупреди, если соберёшься реветь. – Рогатый, очевидно, не обделён интуицией. – Я тогда свалю по-быстренькому. Не терплю, понимаешь ли, соплей.

– Скоро приедет Крис. Моя мачеха. Нам с ней надо поговорить. – Гляжу исподлобья. – Так что тебе, действительно, лучше свалить.

– Лучше – не то слово. Не имею ни малейшего желания слушать ваш трёп. К тому же, у меня дел по горло. Надо разыскать королей. Для начала хотя бы одного.

Я ощупываю свиток в кармане – это придаёт сил.

– Ты говорил, их сложно найти. – Про себя добавляю: «Легко потерять и невозможно забыть». – Днём с огнём и всё такое.

– «Сложно»! – Сатир возмущённо всплёскивает руками. – Это практически нереально. Но я подниму старые связи, обращусь к друзьям и, может статься…

– Не верю, что у тебя есть друзья. – Я скептически качаю головой.

– Прикуси язычок, малыш. – Он жжёт меня глазищами. – Иначе будешь разгребать всё одна-одинёшенька. А самой тебе не справиться. Впрочем, с любым другим компаньоном тоже. Правильно, что к тебе приставили именно меня. Да пошлёт мне бог терпения!

– Приставили? А кто? Те, кто придумывают задания?

– И всё-таки она туповата, – шепчет рогатый под нос и, прежде чем я успеваю отвесить ему новый подзатыльник, превращается в серебристый дымок и улетает прочь.

Мне остаётся лишь буркнуть: «Придурок», выйти за ворота и прохаживаться туда-сюда в ожидании Крис. Только я решаю завернуть в книжный, как телефон оживает: мачеха прибыла.

Волосы у неё скручены в узел, на голове повязан платок. Из одежды – старая футболка, спортивные штаны и накинутый на плечи палантин. Значит, звонок отца застал Крис за уборкой, и она сразу помчалась ко мне, даже переодеваться не стала. Непривычно видеть мачеху в таком виде, но мне, пожалуй, нравится. Её наряды, помады, каблуки – броня, через которую трудно пробиться. А сейчас Крис выглядит домашней и простой. Почти родной.

Я опускаюсь на пассажирское сиденье и захлопываю дверь.

– Ты голодная? – первым делом спрашивает мачеха.

– Нет. – Понятно, что у неё на уме: когда Крис по-настоящему волнуется (а это случается редко), то ест в разы больше, чем обычно. – Давай не пойдём в кафе, ладно? Не хочу, чтобы кто-то случайно подслушал наш разговор.

На самом деле я не хочу, чтобы кто-то случайно увидел мои слёзы, если до этого дойдёт. Но Крис необязательно знать истинную причину.

Мачеха с сожалением вздыхает, бормочет что-то про спасительный бургер, а потом говорит:

– Ну, в общем, вот что я надумала, пока ехала. – Она барабанит пальцами по рулю. – Родиона я к тебе не подпущу. Пусть только попробует сунуться, сразу вызову ментов. Я не сказала, но один из парней, которые приезжали вчера на вызов, взял мой номер. Так что теперь у меня есть знакомый полицай, если что.

Час от часу не легче. Надеюсь, Крис не вознамерилась найти мне «нового папу» в рядах доблестной полиции?

– Ты со мной согласна? – Её пальцы прекращают отбивать дробь и вцепляются в баранку. – Ну, с тем, что Родиону не следует с тобой видеться? Надеюсь, ты не хочешь…

– Не хочу.

Мачеха кивает. Линия подбородка у неё смягчается, руки сползают с руля. Так вот что тревожило Крис больше всего. Не простила ли я отца? Не возникнет ли у меня желание повидаться с ним?

– Думаю, пока он будет в Питере, тебе лучше посидеть дома, – продолжает мачеха. – Не выходить на улицу. Вообще. Ради твоей же безопасности.

Я пристально смотрю на Крис, пытаясь глазами донести мысль: то, что она говорит – жуткая чушь. Дурно пахнущая глупость. Уйти в изоляцию ради человека, который собирался всю жизнь держать меня под замком? Ну уж нет.

Мачеха выдерживает мой взгляд. На лице у неё чётко прописана непоколебимость: она всё решила и не намерена отступать.

Тогда я выдаю фразу, которая, знаю, точно заденет Крис за живое:

– Ты говоришь прямо как он.

Мачеха вздрагивает, и я продолжаю:

– Так всё и начиналось, не помнишь? «Посиди дома», «всё ради безопасности»…

– Это другое, – медленно произносит Крис.

– Нет. То же самое, – возражаю я.

Ноздри стремительно захватывает неприятная щекотка. Ну вот, приехали. Замолкаю, пока в голос не закралась дрожь, и отворачиваюсь к окошку.

– Это другое, – упрямо повторяет Крис. – Родион пёкся о своей шкуре… хотя нет. На самом деле нет. Он считал, что печётся о своей шкуре, а на самом деле просто добухался до белочки. Нет никакого проклятья, и я тому лучшее доказательство. Пусть приезжает, чтобы поцеловать порог! Я скорее перегрызу ему глотку, чем позволю к тебе приблизиться и снова причинить боль. Да, да, не смотри так. Однажды я совершила ошибку, но больше такое не повторится. – Она шумно вздыхает. – Мы что-нибудь придумаем. Справимся. Как всегда.

Я часто-часто моргаю, прогоняя слёзы. Речь Крис трогает меня, но я не могу позволить мачехе распоряжаться моей свободой. Что хуже: встретиться с отцом или оказаться под домашним арестом? В другое время я бы сказала, что первое. Но теперь, когда в жизни появились свитки, всё изменилось. Вокруг происходит всякая небывальщина и кто-то незримый зовёт меня, тянет за руку и сулит нечто необыкновенное. Я не могу отказаться. Не могу закрыться. Я слишком долго просидела взаперти в своё время. Хватит!

Слёзы испаряются, когда на них сыплются искры решимости.

– Долго ему ехать? – я поворачиваюсь к Крис.

– Не знаю, – она качает головой. – Если Родион ещё в Диксоне, то долго. Я погуглила, там раз в неделю вылеты, по средам, а сегодня пятница. Но если он уже в Норильске, то может оказаться тут хоть завтра.

– Хорошо. – Чувствую, как приподнимаются уголки губ. – Быстрее приедет, быстрее узнаем, что ему нужно. Я его не боюсь. И прятаться не собираюсь.

– Грипп.

Я протягиваю руку и делаю то, чего не делаю почти никогда – касаюсь Крис. Сжимаю её плечо.

– Никаких замков.

– Боюсь, нас тогда могут ограбить, – кисло усмехается мачеха.

– Ты поняла, о чём я.

– Поняла. Знаю, что, скорее всего, пожалею об этом, но я не в праве удерживать тебя силком. С сегодняшнего дня наш девиз: «Никаких замков, кроме щеколды в туалете».

Я фыркаю, а Крис добавляет:

– Ты всё-таки постарайся не пересекаться с ним. Сделай всё возможное. Хорошо?

Киваю, хотя понимаю, что это практически нереально. Бабушкин адрес прекрасно известен отцу. Даже если Крис не пустит его на порог, он сможет подкараулить меня у ворот.

Одна половина души хочет узнать, что отцу понадобилось в Питере. Вторая строго грозит пальцем: «Держись от него подальше».

– И ещё кое-что… – Крис мнётся, и это настораживает. – Слушай, а какие отношения были у Родиона с тёщей?

– С бабушкой? Не знаю. Они не общались.

– Уверена?

– А почему ты спрашиваешь?

Мачеха тянется к бардачку и вытаскивает белую бумажку, сильно обугленную по краям. Переворачивает, и я вижу отца. Его тонкое лицо, так похожее на моё, странно смотрится в горелой окаёмке. Но ещё страннее выглядит знак, нарисованный чем-то красным на белой рубашке – там, где сердце. Маленький символ выглядит как ромб на ножках. Я беру фотографию – вернее, то, что от неё осталось – и трогаю коричневые опалённые края.

– Нашла в печке, когда убиралась, – говорит Крис. – Не знаешь, что это значит?

– Наверное, бабушка злилась на отца, вот и решила…

– Тогда почему она сожгла ту часть фотки, на которой был кто-то другой?

Я приглядываюсь к снимку и замечаю руку, лежащую на отцовском плече.

Мама?

Чувствую, как кровь отливает от лица.

Тут перед лобовым стеклом возникает дымок, а следом материализуется сатир. Он пучит глаза и трёт ребром ладони по горлу: мол, закругляйся.

Я сую фотографию в карман толстовки. Скорее интуитивно, чем намеренно. Крис замечает, но ничего не говорит.

– Мне надо идти, – твёрдо произношу я, выскакивая из машины. – Увидимся дома.

– Грипп!

– Что?

Наверное, в моём голосе слышится вызов и раздражение, потому что мачеха примирительно поднимает руки:

– Я просто хотела сказать: звони, если понадоблюсь. И ещё, – она хмурится, разглядывая мои ноги, – у тебя джинсы в земле.

– Споткнулась.

Рогатый нетерпеливо пыхтит над ухом и переминается с копыта на копыто.

– Всё, пока. – Я натягиваю улыбку, бахаю дверью (Крис морщится) и устремляюсь назад к Литейному.

По крайней мере, так я думаю. Мачеха припарковалась в каком-то закоулке, а я пока слабо ориентируюсь в городе.

Сатир шагает рядом, весело насвистывая. Секунду назад подгонял, а теперь делает вид, что у нас неспешный променад по центру. Что за несносное животное!

– Ты нашёл королей? – Мне не терпится приступить к выполнению задания, пусть и немножко страшно соваться к Миранде, Климу и остальным «боссам».

– Думаешь, это так быстро? Отлетел на часок – и готово? – Кривляется рогатый. – Но вообще да. Нашёл. Я знаю, где Миранда будет сегодня вечером. – Он косится на меня и загадочно улыбается.

– И где же? – Предчувствую, что ответ мне не понравится.

Сатир выдерживает паузу и задушевным голосом объявляет:

– В страшном заброшенном доме, что стоит в густой чаще леса.