Читать книгу Агриппина. Младшая сестра Смерти - Елена Станиславская - Страница 8

Я стягиваю балахон, бросаю его на землю и устало ковыляю куда глаза глядят. Можно присесть на поваленное дерево и дождаться сатира, но я просто не могу торчать на месте.

Тварь ничего мне не сделала. Повисела в воздухе и умчалась по своим делам. Даже не знаю, почему рогатый настаивал, что она не должна видеть моё лицо. Ну увидела – и что? Я её ни капельки не заинтересовала. Это хорошо, но чуточку обидно. Даже монстр меня заигнорил!

Серебристая дымка мерцает на фоне елей. Наконец-то.

Появившись, сатир сразу хватает меня за руку и тащит в обратном направлении. Ноги, непривычные к долгим прогулкам по лесу, еле волочатся. Кроссовки, похоже, придётся выбросить – они исцарапаны и проткнуты неласковым валежником. Но жаловаться рогатому и просить притормозить – бессмысленно, да и гордость не позволяет. Наверняка не услышу в ответ ничего, кроме насмешек.

– Ты отпустил валета? – спрашиваю я.

– Нет, зажарил и съел, – ворчит сатир, но всё-таки уточняет: – С пигалицей полный порядок, уже свалила восвояси. Ты представилась королю?

– Э-м-м, да.

Секунду я колеблюсь – не сказать ли про слетевшую маску? – но решаю, что это не имеет значения.

В воздухе разливается вечерняя прохлада и появляется мошкара. Издалека доносится кваканье лягушек. Насвистывают птицы. Остановиться бы, послушать, но сатир упорно тянет за собой.

– А что червы собирались делать с той тварью? – интересуюсь я. – Они притащили её в бутылке, выпустили, а потом…

Рогатый выразительно смотрит на меня и проводит большим пальцем по горлу.

Надеюсь, это ответ, а не угроза.

– Но зачем?

На самом деле я хочу спросить не об этом – не только об этом, – но к главному вопросу нужно подходить издалека.

– Я же тебе объяснял, малыш. Червы и пики убивают нечисть. Трефы и бубны – людей. Всё просто. Если ты принадлежишь к масти, ты должна убивать. Так принято.

– Там, в доме, – осторожно продолжаю я, – было много всяких знаков. И ещё соль. Зачем всё это?

– Обычные меры предосторожности, чтобы оно не вырвалось на свободу. То-то дама с королём удивились, когда их дружочек сбежал, – фыркает сатир.

– Понятно. – Я переступаю через продолговатую мшистую кочку, похожую на могильный холмик, и стараюсь не выдать голосом волнение. – Среди знаков был один, который мне запомнился. Миранда назвала его «берегиня»…

– Ш-ш-ш! – сквозь зубы шипит рогатый. – Даже не произноси при мне таких слов. Запомни, для нечисти это худшее ругательство на свете.

Внезапно я чувствую, как потеет ладонь, стиснутая в лапе сатира. Высвободив руку, я сглатываю шершавый комок, вставший в горле, и уточняю:

– Так ты, э-м-м, тоже нечисть?

– А что, у тебя с этим какие-то проблемы? – Рогатый прищуривается. – Мы вообще-то живём в век толерантности. Я твой помощник и хорошо выполняю свою работу, так есть ли разница, к какому виду или типу я отношусь?

Я не понимаю, кривляется он или говорит искренне. Склоняюсь к первому варианту, но с элементами второго.

– Ты прав, разницы нет, – отвечаю я. – Кстати, насчёт толерантности и всего такого. А почему Миранда – «король», а не «королева»?

– По той же причине, по которой Венедикт, Андрей и Борис – дамы.

Вроде звучит забавно, но улыбка не прорастает.

– К каким мастям они относятся? – спрашиваю я.

– Венедикт – пики, Андрей – трефы, а Борис – бубны. – При упоминании последней масти сатир мрачнеет.

– Ти, дама червей, говорила, что у неё плохое предчувствие… Блин! – Я спотыкаюсь о палую ветку, но удерживаюсь на ногах. – В общем, она догадывалась, что всё может пойти не по плану. – Отмахиваюсь от назойливой мошки и уточняю: – Она экстрасенс?

– Все дамы немножко экстрасенсы, а некоторые ещё и медиумы. Так что с ними надо держать ухо востро.

Лес редеет, и вскоре мы выходим к станции. Несмотря на то, что касса не работает (полвека, как минимум), расписание тут всё-таки имеется. Тупо смотрю на цифры и понимаю, что не могу соотнести их с реальным временем – часов нет, а ориентироваться по небу я не умею. Впрочем, последняя электричка должна прийти в двадцать два с копейками, а сейчас явно раньше.

Обрушившись на скамейку, я разглядываю убитые кроссовки. Сатир заваливается рядом и всё пытается пристроить башку мне на колени, но я всякий раз отодвигаюсь, пока не оказываюсь на самом краешке лавки. Рогатый победно водружает голову на мои ноги и спрашивает с таким видом, будто я ему что-то обещала:

– Может, хоть за ушком почешешь?

– Обойдёшься.

Цельсии стремительно валятся вниз, а время словно стоит на месте. Меня начинает потряхивать от прохлады и нетерпения. Как же не хватает мобильника – так бы хоть знала, который час.

Крис наверняка с ума сходит и придумывает всякое: что отец приехал в город, выследил меня и увёз в какое-нибудь захолустье, чтобы расправиться. Кое-что из этого правда: я, действительно, в захолустье. И отец уже пробовал однажды избавиться от меня…

Я вздрагиваю, спихиваю голову сатира и резко встаю. Надо размяться, а то холодно становится. И тревожно. Я расхаживаю туда-сюда по платформе, периодически поглядывая на деревья. Приступ беспокойства потихоньку проходит.

На закате лес выглядит безопаснее, чем днём. Он разнеженный и спокойный. Будто человек, отдыхающий после трудной работы. Багряно-фиолетовое небо укутывает его бархатным пледом, и лес уже готов задремать.

Не знаю, почему, но я предпочла бы сейчас вернуться в чащу, а не торчать на пустой платформе. Там хотя бы можно спрятаться, а тут я – на обозрении. Прямо как одинокий фонарь на станции. Он уже зажёгся и скоро приманит мотыльков. Как бы и мне кого не приманить.

Тревога закипает внутри, лёгкими и колкими пузырьками взлетая вверх, к горлу.

– Не знаешь, сколько время? – я кидаю взгляд на сатира.

Он показывает запястья.

– Видишь часы? Я – нет.

– Ты же можешь слетать до ближайшего города и узнать, – терпеливо, но настойчиво говорю я.

– Полёты, между прочим, утомительное дело, – вредничает рогатый. – К тому же, на все мои просьбы ты вечно говоришь «обойдёшься», а я по первому твоему хотению должен…

Я уже собираюсь уступить: «Ладно, давай почешу тебе за ухом», но вспоминаю о нашем утреннем договоре.

– Вообще-то я согласилась пойти с тобой в Терновник. В обмен на помощь. Так что дуй на ближайший вокзал и узнай время.

– Какая же ты чёрствая. – Рогатый выпячивает губу, ставит брови домиком и растворяется в воздухе.

– Шут гороховый, – ворчу я и внезапно осознаю, что осталась на станции совсем одна.

Закат догорает. Ещё немного и настанут сумерки. Я смотрю на тропу, едва заметную в траве, и думаю, куда она ведёт. В деревню, дачный посёлок или в никуда? Что, если она просто петляет, петляет по лесу, а потом обрывается?

Вспомнив чёрную избу, я пытаюсь представить, кто в ней жил. Может, всего-навсего лесник – добрый и одинокий дедуля с усами-подковой. Он пил чай с сахаром, не доставая ложечку из кружки. А летом вместо кепки носил сложенную из газеты шляпу а-ля Наполеон.

Но чем дольше я думаю об этом, тем чётче представляю себе горбатую старуху с седыми патлами. Она подвешивала под потолком пучки сухих трав и угощала грибников, заплутавших в лесу, самодельными настойками. А потом вялила мясо на солнышке и консервировала на зиму глаза, всем другим предпочитая серые…

– Кхе! – хрипло гаркает за спиной.

– О боже! – Я подпрыгиваю на месте и оборачиваюсь.

Сатир вовсе не выглядит довольным, хотя должен бы: он ведь только что напугал меня, не приложив к этому ни малейших усилий. Где же мерзкая ухмылка?

– В Питере за время моего заточения ничего не изменилось в плане железных дорог. Электрички не будет. Поломка на линии.