Читать книгу Бледный луч - Елена Валентиновна Малахова - Страница 11

Год пронесся медленно и утомительно для Эммы, и в одно мгновение – для Фрэнка. Когда Габриэла полностью окрепла, а из последствий осталась только хромота, заставляющая искать опору под рукой, Габриэле стали посылать записки с приглашением на обед или ленч. Но перспектива поездки в транспорте её не прельщала, и она отказывала созывателям.

Однако, теперь временная неполноценность больше не служила поводом замкнутого существования. Габриэла будто очнулась от продолжительного сна, и начала собирать гостей у себя. Среди них мельтешили жены чиновников, биржевых работников, таможенников и военных офицеров. Дамы знатные, солидные, кичливые положением, глупые не по годам, сварливые, едкие как щелочь, разодетые и слишком придирчивые. Разговоры их Эмме были чертовски скучны, а Фрэнк стал возвращаться за полночь или под утро, а то и вовсе на следующий день. Конец учебного пути ознаменовался необходимостью акушерской практики. На тот момент рожениц в квартале Итон насчитывалось порядка десяти, и Фрэнк, получивший их на попечение, мог вернуться домой только по завершении родов. Приходил он чуть живой, опустошенный и, не вкушая пищи, поднимался наверх, чтобы успеть поспать. Ведь в любую минуту за ним могли прийти для родовспоможения.

В такие дни Эмма, оскорбленная одиночеством, не спускалась на приём и предпочитала оставаться без дотошных дам. Скука утомляла её хуже вечера в опере. Без особого желания она заходила в библиотеку и доставала с полки небольшой романчик в классическом жанре. Она пересилила себя прочесть десять страниц, а потом, к своему изумлению, уже не могла оторваться и просиживала часами в тихих стенах, где отдаленно слышался гам светских бесед.

Чаще всего Фрэнк приходил, когда Эмма уже спала. Тогда он целовал её, укрывал одеялом и ложился спать. Потом несколько дней никто не вызывал его к роженице, он освобождался раньше и шёл в кабинет для подготовки к последнему экзамену.

Однажды Эмма проснулась ночью и растерялась, не обнаружив рядом Фрэнка. Растерянность уступила место злости. Сколько можно оставлять её одну? Она обула комнатные туфли и бесшумно спустилась на первый этаж, где под лестницей по коридору находился кабинет.

Там, в свете ночной лампы сидел Фрэнк. Необычайно бледный, с большими глубокими синяками под глазами он ещё хлеще осунулся. В нём было не признать грубой мужской силы; он худенький, как тростника, и в сравнительной степени Эмма выглядела солиднее его. Она не могла уразуметь, зачем он так изводит себя. Ради интеллектуального развития? Профессии? Его пытливые глаза бегали по строчкам раскрытой книги, как жадные сыщики. А окружающая обстановка кабинета будто давила на плечи Фрэнка полными стеллажами книг под потолок с разноцветными корешками. На столе с двух сторон, вплоть до его груди тоже высились учебники, и казалось, Фрэнк угодил в плен к этим грамотным толстым рукописям.

– Фрэнк, – тихо позвала его Эмма.

Он вяло поднял голову, и на лице опечаталось смутное недовольство.

– Я думал, ты давно спишь.

Эмма грациозно вошла. В белой длинной сорочке с широкими рукавами её тело просвечивалось; очертания груди угадывались сквозь мутный материал и смотрелись соблазнительно. Каштановые волосы, падающие массивные волнами тоже шептали соблазном.

– Да, я ждала тебя и уснула за книгой.

Эмма обошла стол и упёрлась в него ладонями. Фрэнк откинулся на спинку кресла, и Эмма ещё раз подметила, как похудело лицо мужа. И руки его стали худее, и запястье тоже худыми, как у голодающего бродяги.

– Похоже, книга изводила твоё любопытство, – усмехнулся Фрэнк, но Эмма опустила его иронию.

– Я прекрасно сплю за чтением, особенно под научные трактаты.

Фрэнк рассмеялся, но также устало, как и смотрел.

– Тебе нужно отдохнуть, – заметила Эмма, – нельзя работать постоянно. Работа убила не одну лошадь.

Она обвила его сильную шею и с вожделением прильнула к нему. Дни её тянулись бесконечной лентой: серой, белой, розовой, но всё же лентой, и она сильно тосковала без Фрэнка. Ей требовались его теплые прикосновения, ласки, душеумиляющие слова, которыми тот не разбрасывался, а говорил раз в день. Она считала для несметных чувств одного признания недостаточно. Она хотела слышать их постоянно, ежечасно, ежеминутно! Но от Фрэнка исходило только спокойствие духа.

– Ложись спать, я скоро буду. Надо дойти до третьей главы. Прочитанное пригодится в завтрашней практике.

Эмму раздирало на две части, одна из которых – очень добрая и жалостливая, твердила, что супругу итак достаточно хлопот. Но её бушующая молодость, редкие встречи, заточение четырёх стен вдыхали в неё желание почувствовать себя нужной и любимой женщиной.

– Дорогой, твои знания никуда от тебя не денутся, – она поцеловала его и с улыбкой отпрянула.

– Ты ведь тоже не денешься, не так ли?

Простецкая улыбка Фрэнка подлила масла в огонь уже нагоревшей неприязни. Он много читал, постигал медицинские навыки, положения, но никак не мог разобрать, почему Эмма всегда кипятится. Они женаты, в достатке, не больны – что ещё необходимо для искомого счастья? Кто поймёт этих женщин?

– Не говори так, Фрэнк, это оскорбляет меня. А я не буду терпеть унижение!

– Ты слишком остро реагируешь. У меня и в мыслях не было тебя унизить.

– Но ты унизил! – Эмма подзадоривала сама себя, ей хотелось напасть за него за его пренебрежение к её женской природе. – Если я так тебе мешаю, мог бы не жениться!

– Чем дольше ты будешь пререкаться, тем позднее я приду в спальню.

Фрэнк говорил успокаивающим голосом, без насмешки и злобы. А Эмма слышала в его интонациях скрытое намерение обидеть. Он не дал повода думать, что она по-прежнему желанна. Её пленили злость и претензии. Сокрыв их в сердце, она бросила на мужа мучительный взгляд и молча покинула кабинет; а Фрэнк ещё долгое время – даже когда Эмма исчезла за дверью – смотрел ей вслед, задумчиво водя пальцем по странице распахнутый книги. Между ними пролегла стена недоговоренности.

Так продолжалось несколько недель. Фрэнк совершенно забегался. Больничные заботы отбирали у него силы. И он оживал только, когда видел, что ему всё удается.

Эмма полностью зависела от настроения Фрэнка. Когда он приходил мрачнее зимнего неба, её легкость и приподнятость духа перегорали, как фитиль догоревшей свечи. Реже Фрэнк приходил невероятно веселым, беззаботно смеялся, и в те неповторимые дни Эммы получала все тридцать три удовольствия семейной жизни.

Поскольку трудился он допоздна, поехать куда-то развлечься было невозможным. Фрэнк уставал, тогда как Эмма извергалась энергией и кипучей жизнерадостностью. Фрэнк находил довольствие в книгах, Эмма жила только моментами ожидания мужа с больницы.

– Ты, наверно, меня совсем не любишь? – который раз упрекала она.

На что Фрэнк улыбался и нежно трепал её за розовую щёчку.

– Конечно, люблю. И вряд ли что-либо изменится.

Эмма утешалась, воскресала всем телом, а душа её улетала в далёкие просторы счастья. С невообразимым рвением она стремилась жить только для него, делать всё возможное для его комфорта и наивно думала, если любить его так сильно, как вообще никто никогда не любил, он тоже будет счастливым. Она не испытывала стыда за чувства, которые делали из неё пленницу. Ей захотелось воздавать ему элегии, быть для него несокрушимой опорой. Она осознанно подчиняла духу свою плоть. Фрэнк был для неё подобен Богу. Она приходила в восторг, когда массировала его плечи, а он листал "Star", и сердце её заходилось от мысли, как приятно ему ощущать её неиссякаемую любовь.

В выходной день, следуя за ним ласковой кошкой, она устраивалась в гостиной, где Фрэнк читал, и забиралась к нему на колени, а потом сворачивалась чуть ли не клубочком на его груди. Тогда её душевные раны затягивались рубцами прощенных обид, и дул ветер легкого спокойствия. Она гладила его руки, сидя в ногах супруга на подушке; покрывала его небольшие, с виду неуклюжие пальцы страстью своих нежных губ. Фрэнк с умилением глядел на неё, улыбался уголком рта, проводил рукой по щеке. В неугоду Эмме, для которой вечность рядом с ним – один короткий миг, долго в скованном положении он просидеть не мог.

– Поднимайся! Пройдёмся по саду, – говорил Фрэнк, поцеловав её в лоб.

– Разве тебе плохо здесь? – удивлялась Эмма. – Там ведь садовники, слуги и Лоусены, я не смогу тебя обнимать у них на глазах.

– Мы итак обнимаемся с полчаса. Пойдём подышим воздухом? Посмотри, как светит солнце.

– Ты хочешь от меня отделаться, да? – соленая влага на глазах Эммы была на подходе; она, не отрываясь, глядела на него. – Я тебе надоела!

Эмма отвернула голову, а по щекам покатились слезы. Фрэнк аккуратно поднял её за плечи.

– Ну что ты, родная!

Он привлёк её к себе. Она не поворачивалась лицом. Досадная обида гремела грозой в её душе. Почему он такой бесчувственный? Неужели не понимает, что она жаждет отдать ему каждую минуту своего существования? Хочет оставаться наедине, а на улице повсюду люди?

– Ты меня совершенно не ценишь! Моё сердце рвётся от любви, а тебе всё равно! Ты постоянно работаешь, учишься, а я заперта дома и только и жду наступления субботы. А тебе даже один выходной со мной в тягость!

– Может, я и правда суховат, не умею проявлять свои чувства, как ты, и не раскидываюсь признаньями. Но моё сердце принадлежит тебе с самого первого дня.

Она устремилась лицом к нему, а глаза ещё потопляли буйные слезы, сквозь которые просочилась радостная улыбка.

– По-настоящему любишь?

– По-настоящему!

– Сильно-сильно?

– Да, очень сильно.

Её снова опутывали сети наслаждения до тех пор, пока слова – уверения Фрэнка в ответных чувствах не гасли в её памяти. И тогда снова в каждом поступке Фрэнка она видела оправдание, что он меньше привязан к ней, чем она к нему. Это её оскорбляло.

"Какая же я несчастная! Он точно меня не любит! Не любит… – обречённо бормотала она после того, как Фрэнк поцеловал её один раз перед ужином вместо желаемых десяти. Эмма не понимала, почему Фрэнк не изобилует чувствами. Она тянулась к нему губами при всякой возможности. Фрэнк был скромен и сдержан, а Эмма – ненасытна. Ей было в удовольствие прижиматься к нему ночью, а Фрэнк старался незаметно отстраниться, когда она засыпала.

Как-то раз Эмма, заметив это, вышла из себя и спросила:

– Почему ты не обнимаешь меня ночью? Нет ничего приятнее, чем спать в обнимку.

– Ты серьёзно? – улыбался Фрэнк.

– Разве ты так не думаешь? – Эмма подготовилась к нападкам, заподозрив в интонации супруга желание посмеяться.

– Ну, само собой обниматься – это очень хорошо… Но спать – ужасно неудобно и жарко. Ей-богу, твои ноги полыхают, как камин! У меня ступни потеют и жар стоит до самых костей. – Фрэнк посмеялся, надеясь разбавить напряжение диалога. Но Эмма глядела сердито. – Я постоянно просыпаюсь. Да и ты, вижу, ворочаешься. Сон нужен для восстановления сил, а когда мы всю ночь обнимаемся, я встаю разбитым, будто не спал.

– Нет, дело не в этом, Фрэнк. Ты просто меня не любишь так, как я тебя люблю! Я хочу находиться в твоих объятиях, гладить твои руки, целовать твои губы, потому что люблю. А твоя любовь выглядит странно. Ты быстро устаёшь от меня и никак не дождёшься уйти в больницу, к приятелям или ещё черт знает к кому, лишь бы не быть со мной в одной комнате. Вот какая твоя любовь!

– Эмма не говори глупостей. Да, психология нашего внутреннего пространства разная, но это ничего не доказывает. Любовь проявляется не только в поцелуях, объятьях и словах. Я добр к тебе, проявляю заботу, стараюсь не расстраивать всеми силами. Разве это не любовь?

– Никогда не говори мне, что я несу глупости, – Эмма подскочила с кровати, стискивая зубы. Фрэнк опираясь на подушки недоуменно глядел на Эмму. Он и правда не понимал, почему она, как с цепи сорвалась. – Я и так знаю, что ты считаешь меня дурочкой. Я не позволю так с собой обходиться!

– Милая…

– Не хочу больше с тобой говорить.

Эмма демонстративно легла, отвернулась и погасила ночную лампу. Фрэнк попытался обнять её.

– Дорогая, я не хочу ссориться из-за пустяков.

– Пустяки? – Эмма усмехнулась, сбрасывая его руку. – Наши чувства для тебя пустяки? Вот тебе и доказательства!

– Эмма…

– Доброй ночи, Фрэнк.

Раздосадованная непониманием мужа, Эмма усмиряла дыхание, а сердцем надеялась, что Фрэнк так скоро не сдастся: начнёт уговаривать её, попросит извинений, расцелует и вопреки её воле прижмет к себе.

Но Фрэнк полностью потушил свет и тоже отвернулся. Эмма слушала, как резво стучит её сердце. Она чувствовала моральную слабость. Слезы накатили под закрытыми веками. Она ждала, всё больше убеждаясь, что напрасно.

Вскоре тихое сопение подтвердило, что Фрэнк уснул. Ей стало нестерпимо без его поцелуя. Рыдания подступали к горлу. Она понимала, что виной необоснованной гордости обрекла себя ждать до следующего вечера. А это целых девятнадцать часов ожидания! Эмма повернулась к Фрэнку. В своей слабости она уже собиралась поддаться раскаянию, извиниться, лишь бы заполучить желаемое. Но было поздно – Фрэнк мирно спал. Она долго крутилась в постели, пока сон не нагрянул к ней тревожным сумраком.

Открыв глаза по утру, она дотошно принялась рыться в воспоминаниях и заметила для себя болезненный факт: муж никогда не страдал страстью, равную той, что питает Эмма. Он дарил ей нежность рукопожатия, обращался к ней с дружеской теплотой, но никогда не изливался в любви до вечности в лиричной многословной форме. Её лицо полыхало красками, когда она убедила себя, что Фрэнк никогда не любил её всерьёз.

Она была безутешна и снова рыдала, заперевшись от Габриэлы, попивающей чай с миссис Р., которую призывала никогда не раскидываться советами. В отместку за ночные страдания Эмма решила не спускаться вечером к приходу Фрэнка, как то делала обычно.

Он пришёл и, не отужинав, сразу поднялся к ней. Она взяла газету, делая вид, что читает. Улыбаясь, Фрэнк сел у её ног на кушетку. Эмма невозмутимо водила глазами по одной строчке.

– Эмма…

Она не отрывалась.

– Эмма, прости меня… Я не хотел ссориться с тобой.

– Но всё же поссорился, – с каменным лицом она уверенно перевернула страницу.

– Да, я поступил глупо. К сожалению, я не всегда могу правильно выразить свои мысли. В этом моя беда…

– Может твоя беда в том, что женился ты не по любви?

– Но и не по расчёту, – мягко сказал Фрэнк, и Эмма поперхнулась воздухом, вперив в него лютые глаза.

– Я сожалею, что обидел тебя, и я не считаю наши чувства пустяками.

Эмма снова поглядела в газету, всё ещё злобно поджав губы. Он схватил её руку и прижал к сердцу.

– Я был не прав. Ради Бога прости меня!

Эмма посмотрела в его честные бескорыстные глаза и поняла, что больше не может играть непоколебимость. Растрогавшись, она бросилась к нему на грудь.

– Ах, Франк, я тоже не хочу ссориться, – жалобно сказала она. – Знал бы ты, как я страдала той ночью без твоих губ. Прошу будь ко мне терпимее! Я не вынесу, если ты меня разлюбишь.

– Я не разлюблю.

– И будешь любить вечно?

– Конечно.

Она ответила ему поцелуем, и на некоторое время снова успокоилась.

Иногда её ужасало огненное влечение к мужу. Она до смерти боялась, что Фрэнк устанет от частых скандалов и подаст на развод. Что ей тогда делать без него? В цвете лет она не привила себе любовь ни к одному земному увлеченью. У неё было только ожидание, вошедшее в тяготящую привычку. Всё, что ей дорого, было сосредоточено вокруг Фрэнка. А он, усугубляя ситуацию, неизменно покидал больничные стены не раньше девяти, и терпение Эммы приходило в износ.

Редкий случай он выбирался раньше обычного, но до спальни жены не доходил – внизу его перехватывала мать. Они долго беседовали в гостиной, распивая чай вдвоём, не заботясь позвать Эмму в компанию. Габриэла, подстрекаемая правотой мужа о вреде алкоголя, не позволяла себе больше бокала шампанского или вина, но хмелела очень забавно, начиная сыпать вопросами на сына. Фрэнк был обходителен и никогда не позволял себе разговаривать с ней заносчиво.

Ожидая его в спальне Эмма злилась. Теперь чем меньше они виделись, тем меньше разговаривали. Рассказы Эммы о путешествиях, морях и океанах не увлекали Фрэнка. А Эмма, всё больше убежденная, что муж равнодушен к ней, не трогалась его долгими медицинскими полемиками с самим собой, новостями из жизни театра и музыки. Ах, если бы он только любил её той же неизмеримой меркой, она бы слушала его речи о чём угодно! Но он безразличен, и любовный энтузиазм молодой миссис О'Брайн постепенно угасал.

По сущности своего естества Фрэнк был наделен спокойным рассудительным нравом, любил доводить любое дело до конца, предельно анализируя всякие исходящие последствия. Он никогда не разрешал себе пойти на необоснованный риск, и каждое решение взвешивал по десять раз. В противоположность Эмма обладала вспыльчивым темпераментом, усугубленным молодостью, и почти что полностью была лишена рассудительности. Потому придирчивая щепетильность Фрэнка легко выводила её из себя.

Как-то в пятницу они прошлись по магазинам, и Эмма углядела большую статуэтку римского легионера. Фрэнка смутило, что эта вещица была почти с него ростом, а меч легионера торчал на два фута.

– Послушай, мне кажется, она не сильно подходит к нашим обоям, – уклончиво заметил Фрэнк, не найдя более подходящего оправдания её не покупать. – Давай ещё подумаем, а завтра вернёмся сюда и купим её.

Предлагая возвратиться на следующий день, Фрэнк надеялся, что за ночь порыв Эммы исчезнет, и она передумает приобретать такую ненужную громадину.

– Ты что, Фрэнк, от неё прямо Италией пахнет! Прошу, давай её купим!

– Но она займёт весь угол у окна, где стоит мой письменный стол.

– Ну и что. Между прочим, стол там не к месту.

– Но я работаю там изредка. Это самое подходящее место для работы: там самое хорошее освещение.

Тут вмешался торговец, снизив цену вдвое. И Эмма стала уговаривать его ещё сильнее.

– Умоляю, Фрэнк, что тебе жалко сделать для меня такую малость? Она мне так нравится. Я буду смотреть на неё и думать о Риме.

– Дело не в этом, милая. Ты сама представь, как она будет там смотреться. Вот мы её поставим, а потом ты пожалеешь, что её купила. В комнате станет тесно.

– Так вы будете брать? – уточнил торговец, водя глазами от одного к другой.

– Нет, мы ещё подумаем, – мягко ответил Фрэнк, а Эмма разозлилась.

– И не покупай. Не обязательно было придумывать отговорки, чтобы скрыть свою жадность.

Они окончательно рассорились и вернулись домой в молчании. Однако, вечером Фрэнк привёз статую и убрал из спальни свой письменный стол. Покупка действительно скрадывала не только место, но и свет. В спальне стало темно и немного мрачно, что приходилось включать светильники раньше времени. Фрэнк оставался спокойным и с улыбкой поглядывал, как Эмма приноравливается у туалетного столика, чтобы разглядеть себя в полумраке, созданном статуей мраморного легионера. Через неделю, не выдержав вечного неудобства, Эмма, не глядя на мужа, уязвленно сказала.

– А нельзя переставить эту…статую в другое место?

Фрэнк оторвался от учебника и едва сдерживал улыбку.

– А в чем дело? – будто не понимая, уточнил он.

Эмма встала перед ней в позу.

– А разве не видно?

– Нет.

– Она мешается здесь.

Фрэнк отложил учебник и, всё ещё сдерживаясь от улыбки, обнял её со спины.

– Только не надо говорить, что ты предупреждал, – обиженно сказала Эмма. – Я сама всё поняла.

– Ладно, не буду.

Они помирились. Статую Фрэнк отослал Огюсто в Лондон, и тот был в полном восторге, поставив её в своей художественной мастерской.

Эмма долгое время ходила с неприятным осадком на душе от того, что всё так неуклюже обернулось. Жизненный урок был ею усвоен, но большой минус таких уроков состоит в их скоротечном действии. Эмма продолжала принимать поспешные решения, а Фрэнк упорствовал, когда видел всю их невразумительность. Их ссоры становились частым явлениям, и взаимопонимание оказалось под угрозой.

А потом был случай, когда в доме частым гостем стал Роберт Харли. Фрэнк устраивал его в кабинете, и несмотря на поздний час они долго играли в бридж, смеялись как неразлучные братья, пили виски и угощались трубкой. Слыша доносящееся снизу веселье, Эмма приходила в исступленную ярость, слонялась по комнате, разодетая в атласную сорочку с целью впечатлить мужа своей красотой. Сознавая, что Фрэнку куда приятнее общество мистера Харли, она крепко поджимала губы от досады, зная, что ничего не сумеет предпринять.

Недовольство Эммы копилось. И в тот день, когда запас её ограниченного терпения подошёл к концу, она спустилась на обед в полном беззвучии. Габриэла обедала у соседей, и им было накрыто на двоих. Фрэнк сразу подметил её молчаливость.

– Ты сегодня какая-то тихая. Что-то случилось?

– Нет, абсолютно ничего нового, – Эмма усиленно держала взгляд в пределах своей тарелки.

– Я же вижу, что-то не так.

– Серьёзно? – она усердно пилила мясо ножом. – А по мне так всё превосходно: прозябаю в четырёх стенах, а ты замечательно проводишь время с мистером Харли. Полная идиллия брака.

Фрэнк отложил столовый прибор. Ему всегда приходилось постараться, чтоб уяснить намеки жены, которых не понимал.

– Так всё дело в Роберте? – помолчав, он посмотрел на Эмму.

– Если угодно, – огрызнулась она.

– Я и не знал, что Роберт тебе не нравится… – он недолго помолчал. – Однако, мы давние друзья, и только из-за того, что он тебе неприятен, я не могу порвать с ним отношения.

– Разумеется. Скорее ты бросишь меня, чем его. Тебе с ним куда интереснее обсуждать ваши медицинские положения, органы, кишечник или что там ещё.

Фрэнк молча встал, отдавая Эмме суровый взор.

– Ну знаешь ли… Это уже слишком.

Эмма со всех сил сжала кулаки в то время, как муж поднялся по лестнице. Они не разговаривали несколько дней, и только при Габриэле создавали эффект дружного семейства. Эмма смягчилась и уже подумывала, что Фрэнк тоже всё обмозговал. Но вскоре грянул удар.

В воскресенье Фрэнк также закрылся в кабинете с Робертом. Она раскипятилась, и тогда ей в голову пришла вздорная идея. Она одела шелковый пеньюар, обнажающий длину её стройных ног, подмазала губы яркой помадой, распустила волосы так, чтоб они падали пышными волнами до груди и пришла в кабинет. Обходя условность, что перед тем, как войти необходимо стучать, Эмма открыла дверь и бесцеремонно поздоровалась.

– А я и не знала, что у Фрэнка гости, – соврала она, обольстительно улыбаясь.

Сидя в дальнем кресле у стеллажа, Фрэнк прямо обомлел, смерив жену быстрым взглядом с пяток до макушки, и чем выше поднимались его глаза, тем суровее становился взгляд. Роберт Харли, зубами придерживая трубку, тоже пробежался по ней открытым взором неосознанного поступка, от которого покраснел.

– Зачем ты пришла? – враждебно спросил Фрэнк.

– Хотела позвать тебя в постель. Разве жена не имеет на это права?

Бледнея как мертвец, Фрэнк почувствовал скомятину и подлетел к Эмме, с силой хватая её за локоть.

– Бесстыжая, что ты творишь!? Я попрошу тебя удаляться!

Щеки Эммы пылали хлеще заката.

– Конечно, ты можешь мне приказать, но я не рабыня, чтоб подчиняться хозяину.

– Пошла прочь! – ясные глаза Фрэнка налились кровью, но Эмме нравилось, что сумела задеть его чувства.

– Я уйду, когда захочу.

Она вырвала руку, едко кривя губы.

– Вот теперь пойду, – она вышла за дверь, не забыв хлопнуть ею.

Фрэнк перевёл стыдливый взгляд на Роберта. Тот, оставаясь в неизменной позе: в пол-оборота в кресле, пару раз пыхнул трубкой и ни слова ни проронил. Сам до конца не давая отчета собственным словам и чувствам, Фрэнк вернулся в кресло. Мысли покинули голову – он сильно нервничал. В приятельские отношения с Робертом ещё никогда не всплывала устыжающая неловкость. Его беспокойные глаза искали, куда скрыться, лишь бы не видеть многозначное лицо Роберта; они словно налились свинцом, и в силу призрачной тяжести Фрэнк не мог их поднять на приятеля. Не отвлекаясь от курительной трубки, Роберт пускал дым и аккуратно поглядывал на друга. У Фрэнка груз с души свалился, когда Роберт завел ранее прерванную беседу как ни в чем не бывало.

Эмма залетела в спальню и хоть и брала в расчёт неактуальность показательного выступления без участия в нём Фрэнка, всё равно сгоряча хлопнула дверью. Она не задумывалась, что шум потревожит миссис О'Брайн, тоже покинутую сном. И двумя минутами позже, когда Эмма сидела на кровати, злобно дышала и смотрела в тусклое окно, где дождевые капли барабанили по стеклу, кто-то постучался в спальню.

– Эмма, у тебя всё в порядке? – поинтересовалась Габриэла.

– Да, мадам.

– Почему дверь хлопнула?

– Я открывала окно, и её закрыло сквозняком, – оправдалась Эмма.

Не располагая охотой говорить, она чаяла, что Габриэла уйдет. К тому же ей было стыдно показаться перед свекровью в непристойном виде. Нет никаких надежд, что зрелая женщина одобрила бы развращенность девушки, пусть даже направленную на собственного мужа.

Габриэлу, стоявшую за дверью, угнетали дурные опасения. На улице безветрие, откуда взяться сквозняку, подумалось ей.

– Я могу войти? – вновь спросила Габриэла.

– Одну минутку.

Испугавшись свекрови, Эмма бросилась к туалетному столику, стёрла помаду и накинула халат. Ручка двери повернулась, и вошла Габриэла. Стыд приукрасил щеки Эммы, а глаза испуганно горели. Изучающим любопытством Габриэла прошлась по Эмме.

– Как сильно пахнет духами… Ты куда-то собиралась?

– Нет, – сорвала Эмма, говоря, как можно спокойнее, – я недавно приняла ванну.

– И потом открыла окно? – лицо Габриэлы было непредвзято, но Эмма ощущала, что та подозревает её в обмане.

– Да, было очень душно.

Габриэла оглядела расправленную постель и столик и вернулась взором к Эмме.

– Фрэнк ещё внизу? – уточнила она.

– Да.

Габриэла раздобрилась в улыбке.

– Моя дорогая. Фрэнк сейчас сильно загружен, и ему необходимы разрядка и покой. Пойми, он не совершает ничего скверного, когда проводит время с Робертом. Это лучше, чем он шатался бы по ресторанам и барам, где у тебя не было бы возможности за ним приглядеть. Роберт Харли – полезный молодой человек, мыслитель, их общение пойдёт Фрэнку на пользу. И ты, как мудрая жена, должна войти в его положение. И если тебе кажется, что муж уделяет тебе мало внимания, просто выбрось это из головы! На наш стыд и грех, мужчин сварили по другому рецепту, и порой то, что нас оскорбляет, оскорблять не должно в силу непреднамеренности их поведения. Они другие – мы должны всегда об этом помнить. Поверь, таким образом люди избегают множества недоразумений. Вы должны наслаждаться друг другом, а не браниться.

Эмму пленила вспышка гнева. Ей казалось возмутительным, что в её жизнь вмешиваются посторонние. Вдобавок она знала, что при всей своей красноречивости никогда не сможет убедить свекровь в её необъективности. Ведь какая мать встанет на сторону чужого человека, когда тема касается её собственного сына? Мысленно прокрутив это, Эмма отказалась от какой-либо идеи делиться семейными разногласиями. Ей хватило духу овладеть собой.

– Вы правы, – подтвердила Эмма. – Ничего страшного.

– Вот и умница, – Габриэла положила руки на плечи Эммы и улыбнулась. – Тебе ли не знать, что ссоры ни к чему хорошему не приведут?