Читать книгу Бледный луч - Елена Валентиновна Малахова - Страница 9

Ветер перемен не заставил себя ждать, привнося в мелодию семейного счастья скверну гнетущего реализма. Венчание проходило на чинном уровне согласно канонам англиканской церкви и завершилось в апартаментах дома О'Брайнов.

В тот ненаглядный день Эмма получила первый урок, который оставил неприятный осадок. Пока шла брачная процессия, Эмма не смела думать ни о чем, кроме Фрэнка, их весёлого будущего и любви. Но в разрез ожиданиям девушки, жених расточал улыбки и с радостью получал комплименты. Эмма ловила его взгляд, а он смотрел вокруг с довольным лицом, наблюдая, как гости полушепотом восхваляли новобрачного.

– Красавец, хоть и юный! – говорила миссис Б.

– Да, такой далеко пойдёт! – кивнула рядом стоящая мисс Л.

У Эммы создалось ощущение, что быть в центре внимания для Фрэнка важнее, чем смотреть на жену и вздыхать о предстоящем семейном блаженстве. Эмма оскорбилась до крайности, но виду не подала, желая сохранить праздник.

После церемонии они обсудили, как провести медовый месяц. Планы сосредоточились на поездке в Рим, куда Эмма грезила поехать. Фрэнк любил постоянство. Смена обстановки уничтожала в нём самоуверенность. Приспособление к новому отнимает силы и время, а в последние годы Фрэнк научился ценить и то, и другое. Но как бы там ни было Эмме он уступил, обещая отправиться в путь в июле, до которого оставалось чуть больше четырёх месяцев. Эмма примерно ждала.

По прошествии трёх дней Фрэнк настоял на желании перебраться в Ля-Морель и приглядеть за больной матерью. До венчания Эмма имела радость видеть её дважды. Это была очень красивая женщина с высокими скулами, гладко вычерченным лбом, тонкими бровями, очень худая исполинка, но безмерная худоба была ей только к лицу. Если бы за то, каким человек наделён сердцем, отвечали бы размер и форма глаз, безусловно, Габриэла О'Брайн могла бы с честью заявить, что получила самую большую душу, какую только можно себе вообразить. Её родители – чистокровные французы имели своё гончарное дело в Ромнише (в сорока милях от Ля-Мореля). Она была воспитана, образована, прекрасно держалась в седле и играла на фисгармонии. Речи её текли рекой; многие считали её истой резонеркой. Эмму она приняла тепло, и они сразу нашли общий язык. Могли рассуждать о важном и повседневном с лёгкой непринуждённостью. Эмма была счастлива.

По весне у Фрэнка началась медицинская практика в больнице Св. Дионисия. Приходилось отдавать по восемь, порой десять часов в день на первичный осмотр пациентов. Работа была непростая и нервная; некоторых больных доставляли без сознания, отравленных алкоголем или прочей дрянью, с поломанными конечностями или вспоротым животом. Фрэнк совершал самую грязную работу: бинтовал, промывал раны, ассистировал, ставил дренажи, убирал всякие испражнения, и делал это с терпимым добродушием, не разграничивая бедных и богатых, пропащих и солидных – всех ровнял одной линией, и каждому оказывал надлежащее внимание, согласно данной клятве служить людям со всей душой и преданностью.

Домой Фрэнк возвращался после семи вечера. Эмма умела кое-что готовить из еды и, отпустив кухарку раньше положенного часа, вызвалась сообразить ужин сама. Она обольщалась, что, сделав Фрэнку приятное, он станет любить её ещё сильнее.

Пока отменные блюда томились на газу, Эмма проглядела все окна. Не проходило полминуты, она в бесчисленный раз отодвигала занавесь и всматривалась в темноту безлюдного двора. Её сердце стучало в быстром ритме радости от всякой тени, внезапно возникшей перед портиком дома, и сильно расстраивалась от того, что тень не принадлежала супругу.

Ужин был готов незадолго до прихода Фрэнка, уставшего, но довольного тем, что его встречают с почестями.

– Как пахнет! – потирая вымытые руки, он прошёл к столу. – Я готов съесть целую свинью!

– Садись, я тебя покормлю.

С улыбкой Эмма закончила накрывать на стол, и зашла прислуга, сообщив, что больная миссис О'Брайн просит сына подняться к ней. Фрэнк ласково поцеловал жену и поднялся наверх, а когда вернулся – выглядел опечаленным.

– Ты не огорчишься, если поужинаю с мамой? – спросил он, обняв Эмму со спины. – Сегодня ей не здоровится, нога не даёт покоя. И она очень скучает в четырёх стенах.

Эмма выстрадала улыбку, а сердце кольнуло болью разочарования. Готовясь к вечеру, её переполняло стремление разделить ужин на двоих, побыть наедине, чтобы наверстать часы разлуки. Ей определённо не доставало его. Она вспомнила, сколько печали хапнула, когда жила вдали от него до свадебной церемонии.

Тем не менее она не упрекала Фрэнка в отчужденности, уповая на медовый месяц, где они уж точно будут счастливы. А кроме того согревала в душе эгоистичную надежду, что миссис О'Брайн поправится – чего ей искренне желала – и они отбудут с Фрэнком в Лондон вдвоём и навсегда. Там наедине он отвлечется от забот и полностью отдастся любви с юной женой. Но ко всеобщей печали, дела со здоровьем Габриэлы шли туго.

У Эммы не было никакого желания ссориться с мужем в самом начале любовной тропы, и она пересилила бунт кипящей страсти.

– Конечно, я не против. Велю отнести блюда наверх.

– Ты не сердишься? – уточнил Фрэнк.

– Нет, ей действительно сейчас нелегко.

Фрэнк отпустил одну руку, все ещё обнимая другой супругу.

– Ты настоящее чудо!

Он поцеловал её в лоб и очень усталым шагом поднялся по лестнице. Горничная отнесла ужин наверх, а Эмма в мучительном одиночестве съела немного курицы, овощей, запила пуншем, ушла в спальню и приняла ванну.

Той ночью Фрэнк нежил её в ненасытной любви, и Эмма поняла, что сполна получила за испорченный ужин. Утомленная плотским, она заснула, счастливая и довольная, на его худенькой груди, а утром Фрэнк проснулся за полчаса до положенного часа и принёс ей в спальню кофе со свежими рогаликами. Они позавтракали с одного подноса, и никак не могли наговориться: один не уступал другому; хватались за всё, что приходило в голову, и пыл одного разгорался за счёт пыла другого.

Через неделю состояние Габриэлы улучшилось. Фрэнк пропадал в больнице целый день, и Эмма проводила с ней много времени, располагая к обоюдному пониманию и беседам. Они вместе вязали на спицах или вышивали. Габриэла показывала Эмме мастерство, отточенное худенькими руками. В свою очередь Эмма, не чураясь естественного, помогала ей менять постель, одежду и справлять нужду, на что Луиза Морган сердилась в разгоряченных письмах к Эмме. Не сдерживая негодования, Луиза срамила девушку за то, что та неправильно поставила себя с О'Брайнами, раз её оценивают, как сиделку. По чванливому мнению матери, Эмма – девушка знатная и не для того родилась, чтобы служить на побегушках.

Взгляд Эммы сильно разнился с отлично скомпонованной позицией миссис Морган. Она нисколько не смущалась процедурам ухода за Габриэлой и выполняла долг человека, связанного второстепенным родством, без какой-либо брезгливости. Луиза сохраняла неумолимый тон в каждом письме.

Между тем близость Эммы и матери Фрэнка росла с невероятной силой. Эмма мирно слушала её и всем своим видом напускала покорность младшего поколения перед старшим. Ею двигало намерение заслужить признательность мужа, а умение сходиться с людьми – верный плюсик к достоинствам молодой жены. Габриэла отметила, что Эмма обладала терпеливым нравом и хорошими манерами, и это сподвигло её на откровенность, равную исповеди. Речь пошла о несчастливом браке миссис О'Брайн, из чего Эмма узнала о свёкре.

Чарли отдавал себя на нужды высоких целей без остатка, любил соблюдать строгую, моральную размеренность во всём; при этом обладал импозантностью и позитивным запалом. Одно его присутствие разжигало в больном человеке свечу здорового духа.

Отношения Чарли и Габриэлы не поддавались анализу молодым разумом. Эмма видела в наступлении старости конец всему, что так волнует юнца в период цветения его кожи и глаз. И главным образом приписывала зрелому возрасту лишение всякой сентиментальности. Неужели люди способны любить на границе сорока шести лет? Эмма смотрела на Габриэлу с недоумением, и последняя не представляла, какое смятение вносит в огненную душу невестки. Выслушивая сердечные изыски признаний, Эмма совокупила их в возмутительное предположение, что Чарли женился на Габриэле не по любви, а ради святого обязательства перед Богом и государством; число мужчин на земле значительно меньше женщин, и лишать семейного счастья хотя бы одну из печальной статистики было бы эгоизмом. По словам Габриэлы виделись они с Чарли на Рождество и именины, чем вполне довольствовался мистер О'Брайн. Он присылал ей раз в месяц письмо сердечного врача, твердившего, как важно сохранить здоровье в прилежном состоянии и не грешить с чревоугодием. Наблюдая, как эта тощая женщина без морщин и красотой греческой богини, не сумела выплеснуть огромную любовь, становилось интересно, каким чудом врач уберег себя от чар французской belle femme. Эмме показалось, что душа у Габриэлы не менее красива, чем лицо, а мудрость её не идёт ни в какое сравнение. Хотя Габриэла скромно призналась в другом своём качестве: несклонности к нравоучениям, и наглядности ради привела Эмме пример.

– Миссис Лоусен, наша соседка, на прошлой неделе спросила меня, что ей делать с миссис Найт, которая гнетется ссорой с кузиной и пришла к миссис Лоусен за советом, как разрешить междоусобицу. Я ей сразу сказала: "Люси, никогда не давай советов!". А потом разъяснила, что лучше бы миссис Найт прийти к кузине без предупреждения. Это склонит кузину к диалогу, которого у них давно не было, а диалог уже сгладит конфликт. Ей-богу, какая же глупая, эта миссис Лоусен! Она меня не послушалась не давать советов и продиктовала миссис Найт всё, что я сказала той накануне. В итоге кузина отказалась принять миссис Найт, и бедняга полчаса провела под закрытой дверью. Я тебе как на духу говорю, Эмма, никогда никому не читай морали и не раскидывайся советами!

Эмма восхищалась мудрой женщиной, а Габриэла ещё несколько раз повторила своё напутствие после того, как сказала, что девушке следует сменить прическу.

– В моде нынче короткие стрижки, и, по-моему, чёлка тебе не к лицу. Слишком ты юная становишься, и цвет волос хорошо бы зачернить. Я миссис Найт однажды сказала, что у неё много седины в бровях. Так она пришла домой и выдернула каждый белый волосок. Теперь у неё в бровях – большие прогалки, а я виновата во всех смертных грехах! Никогда не давай советов, милочка!

С полной серьезностью Эмма впитывала мудрость Габриэлы и радовалась, что ей так повезло со свекровью. Они здорово ладили, и Фрэнк довольствовался их сближением. От этого весеннее чувство Эммы росло не только к супругу, но и к самой себе за достижение маленьких побед.