Читать книгу Бледный луч - Елена Валентиновна Малахова - Страница 5

1923 – 1926

Эмма и Фрэнк познакомились зимой 1923 года, когда миссис Морган принимала у себя семью О'Брайн в качестве благодарности доктору Чарли за излечение её желудка. Им был уготован скромный обед, дозволенный платежеспособностью мистера Моргана. Тогда они жили в бедных комнатах на Вайтечапель-роуд в Лондоне. Миссис Морган радушно хлопотала с чаем, мазала хлеб джемом и укладывала его на тарелку, пока мужчины курили трубки, рассуждая о экономике страны, журя и порицая прошедшую войну. В полном естестве Эмма вышла к гостям из другой комнаты в очень скромном платье-чехле без рукавов, узоров и вышивок, чисто молочного цвета. Это придавало ей вид ослепительной невесты. Её светлое лицо было эффектно подчеркнуто волнами каштановых волос, приложенных на косой пробор, и нахлобученной челкой. Глаза темной бирюзы, глубокопосаженные в глазницах (что ни капли не портило их), смотрели с неистлевающим задором. Фрэнк сидел на стуле рядом с мистером Морганом, и в тот момент, когда Эмма робко засеменила к свободному месту на истрепанном диване, Луиза передала гостю чашку чаю на блюдце. Он смотрел на Эмму во все глаза и не смел оторваться. Худое его смуглое лицо слегка вытянулось, а рот с пламенными полными губами застыл в изумленном замешательстве. Понимая, что протянутую руку молодой гость не собирается освобождать от предложенной ему чашки, Луиза проследила за очарованными глазами Фрэнка и отошла в сторону, узрев Эмму. У той разгорелись глаза, и искру, родившуюся в те минуты между ними, нельзя было не заметить.

Так он и не сводил с неё своих больших светло-карих глаз с прямыми чёрными ресницами, и Эмме казалось, что никогда ещё не видела столь замечательных глаз. Они мерцали, как два маяка, и ничего будто бы кроме них на лице и не было. Большие, разграничивающие зрачок, незастенчивые и не наглые – очень смелые глаза. Гладковыбритый подбородок; заостренный маленький нос и широкие чёрные брови, заметно выступающие над глазницами – все черты его наружного облика выделялись четкими, плавными линиями. Костюм его веял консервативностью: темно-серый, с высокой талией, а брюки наоборот – узкие, укороченные, обнажающие носки. Худоба делала из него юнца, но благородная манерность перечеркивала это впечатление.

В продолжении вечера, когда всех объединил один беззаботный разговор, мистер Морган развлекал гостей оригинальностью своей речи и немецким акцентом. Чарли О'Брайн слушал его с деликатным спокойствием, изредка вставляя уместный возглас понимания. Затем степенность слов вытеснили шутки. Эмма и Фрэнк не следили за сменой обстоятельных бесед. Оба отмалчивались, что подметила Луиза. Даже когда Чарли рассказывал семье Морган о своих пациентах во время благотворительной миссии в Зимбабве, о которых всегда любил слушать двадцатиоднолетний Фрэнк – всякий раз как в первый раз, он пропустил мимо ушей всю историю, то и дело поглядывая на Эмму. Она тоже обращалась к нему пылающим взглядом. Юность лет – а именно такое ощущается в девятнадцать с половиной – смешивала кровь её в игристое вино и дурманило рассудок хуже опиума.

Дело шло к завершению чаепития. Фрэнку хотелось улучшить момент и остаться с Эммой наедине, чтобы услышать её голос. Но он не мог позволить себе заговорить с незнакомой красавицей просто так или в минуты общей беседы. К сожалению, случай не представился, и он покинул квартиру Морган в услаждающих мечтах.

На следующий день мистер Морган снова пригласил к обеду Чарли, и Фрэнк, узнав, что отец принял приглашение, напросился с ним. Он снова увидел Эмму. В это время гости следовали за Луизой в гостиную мимо той незакрытой комнаты, где Эмма читала, полусидя на кушетке. Ему не терпелось выманить её на разговор, да так, чтоб родители не заметили его ярую увлеченность девушкой.

И всё-таки, когда Луиза, также угостив их бедным ужином, пошла на кухню за чайником, а два приятеля болтали о новой редакции, открывшейся в пределах квартала, Фрэнк проскользнул в комнату, меблированную просто и слишком броско, указывая на безвкусие и малообеспеченность, и подошёл к Эмме.

– Я не сильно отвлеку вас, если уточню, что за книгу вы читаете? – спросил он с утонченной улыбкой.

Эмма подняла взор ясных очей, которые засверкали. Он заговорил с ней, и она пыталась затаиться в счастье своём и отяжелить взгляд, чтобы выдать наигранное безразличие. Но у неё не получалось. Открытым локотком она упиралась в подушку, а ладонью с изящно сложенными пальцами подпирала щеку. Неприкрытые до колена ноги, длинные и очень тонкие у щиколотки, возлежащие грациозностью "Махи"⁸ де Гойя: одна за одной – будто замерли в лёгком движении. Та художественная поза, не лишённая замысла, приносила ей кокетливого шарма – с неё хотелось писать портрет. Полукруглый вырез платья выставлял налитую грудь, которая поднималась чувственно и волнующе, и Фрэнк едва дышал от каждого её вдоха.

Эмма сконфузилась и, опустив глаза на обложку книги, снова посмотрела на Фрэнка.

– «Голландские мемуары», – смущённо ответила она, а Фрэнк уже забыл, что принудил её к ответу. Он мужественно совладал с собой.

– И как вы их находите?

– Довольно занимательные.

Взгляд Фрэнка стал осмысленным и загадочным.

– Если вы так интересуетесь Мари де Лафайет, я могу предложить к прочтению очень занятную её работу. Называется «Принцесса Клевская».

– Да очень хочу, – горячо сказала Эмма, спустив ноги в комнатные туфли.

Фрэнк снова улыбнулся и пообещал, что принесёт её завтра, если девушка не откажет ему в свидании. Эмма ликовала всем сердцем, но как и прежде вела себя учтиво, без фривольностей. Они уговорились о времени, когда зайдёт за ней, и он, пожав ей руку с особой нежностью, вернулся в гостиную.

Как только Фрэнк вышел, взбудораженная Эмма отбросила книгу в сторону. Узнав, что молодой О'Брайн придёт на обед, она впервые взяла названный роман в библиотеке отца с умыслом произвести хорошее впечатление (всем угодны образованные девушки с тягой к всепознанию, чего не было у Эммы). Она подпрыгнула от счастья – ей удалось заполучить интерес достойного юноши, и всячески отбивалась от стыдной мысли, что Фрэнк раскусил её небескорыстную затею. Да, она сильно сплоховала, не прочитав и названия книги прежде, чем фальсифицировать, что читает её который день. Но тут же успокоилась. Да есть ли разница, догадался он или нет, если то не остановило его стремления назначить ей свидание? Теперь остаётся поменьше говорить, чтобы укрепить впечатление её блестящей образованности. Пустых болтушек тоже не любят мужчины. А Эмма была нетерпелива в разговоре и легко находила тему даже в самом примитивном. Молчаливость, по её предупреждению, черта людей с бедным языкознанием и фантазией. Потому она, столь одарённая природой к разговору, любила беседовать и производить фурор, используя фразочки той эпохи с французским диалектом района Нейи, куда она дважды ездила на летнюю неделю к кузинам. Знала она и что необходимо одеваться скромнее. Тогда Фрэнк не спутает её очарование с вульгарной доступностью.

Вынашивая план обольщения, Эмма продумала всё до мельчайших тонкостей: как будет себя вести и как пройдёт их прогулка. Если пойдут в кино – она не станет спорить с выбором Фрэнка и снова сыграет себе во благо. Если решат прогуляться по улочкам – она будет восторгаться шумным движением лондонской улицы, незнакомыми прохожими, погодой; при этом делая вид, что не замечает, как реагирует Фрэнк на её чувственность Джульетты. Если же он выберет музей или галерею – с этим будет посложнее. Эмма далека от искусства, исторических моментов и всего того, что даёт обзор великих экспонатов и произведений эстетического блаженства. Но она как-нибудь выкрутится. Он будет ею восхищен.

Тот вечер Фрэнк тоже думал о ней. С отчаянным усердием расхаживая в спальной комнате, он подыскивал, чем заинтересовать такую милую особу. Что привлекает её? Он понял, что книги не очень её занимают, по крайней мере «Голландские мемуары» – вне всяких сомнений. Он улыбнулся. Вероятнее всего, она любит музыку. Обычное дело, когда к литературе тяги нет, её компенсирует страсть к музыкальному творчеству. А ведь он так боготворит его!

Ночью, во снах он не мог избавиться от её зовущего образа на той кушетке и проснулся в полной обреченности грезить о ней наяву до вечера, когда они встретятся и пойдут на оркестровый концерт.

Эмме тоже не терпелось увидеть Фрэнка. После завтрака она занималась с гувернанткой языками и географией и хоть и окончила закрытую школу в Регби, Луиза считала, что углубленные знания ещё никому не повредили. Это сильно било по кошельку семьи Морган, но за столько лет Луиза успела подкопить и теперь не жалела средств для образования дочери.

Гувернантка – тучная незамужняя полячка, в годах, с серыми, как зола, волосами и носом-уточкой – посматривала на Эмму поверх пенсне с чутким подозрением, что её подопечная допускает ошибки в элементарном ввиду своей крайней рассеянности. Эмма была не сильна в точных науках, но очень любила географию. Гувернантка рассказывала о ней, как о собственном путешествии в духе складной прозы. Она побывала в Берлине, Лиссабоне, на Курильских островах, избороздила воды двух океанов, каждый раз прибиваясь к матросу, коку, отставному капитану из соображений доплыть, куда рвалось её ненасытное сердце. Затем она без должной печали махала ему рукой с берега и бросалась в первую забегаловку на пристани, а там удручалась поиском нового способа к приключениям. Она описывала туземную жизнь сентинельцев на Андаманском острове Индийского океана красочно и правдоподобно. И Эмма заворожённо глядела на неё, ощущая себя в тех далеких краях с яркой богатой растительностью, где град острых стрел летит на неё: беззащитную, вторгшуюся в замкнутый мир острова, найденного в XVIII веке и известного нелюдимой жестокостью в отношении прибывших.

Но в день первого свидания с Фрэнком её не интриговал рассказ гувернантки. Слепо уверенная, что просчитала все варианты предстоящей встречи, ей было приятно сознавать, какая она находчивая и предусмотрительная. Приятно было и от того любовного приключения, которое ей предстояло совершить. Никакие туземцы не сравнятся с духом, завладевшим её сердцем и предвещающим ей близкое замужество; потом детей, которых с любовью будет нянчить.

Эмму, витающую в пространстве, нельзя было не заподозрить в беспечности. При вполне удовлетворительном положении семьи Морган и добросовестной матери гувернантка считала, что Эмме нельзя жить так, как жила сама гувернантка, путаясь с морскими служивыми. Там совсем другое дело: она сирота, ни дома, ни родных; естественно она, как и любое другое существо, боролась как могла за место под солнцем. Утешившись, что прожитые годы не могли пройти иначе, гувернантка сочла нужным сообщить о расхлябанности Эммы её матери.

Луиза выслушала поверхностно и холодно, не веря, что её дочь увлеклась посторонним. Не может быть! Это после того, как Луиза потратила полтора часа на проповедь, как важно сохранять аристократизм в поведении и не быть самозванкой, выискивающей при помощи родовой фамилии! Полунемецкая, полуанглийская кровь Луизы не обеспечила ей принадлежность к роду известному. Тем не менее, миссис Морган в душе всегда знала, какая благородная редкая кровь растекается по её крепким жилам. Зачем ей справочники титулованных личностей, знание генеалогического древа, если она чувствует себя вполне уважаемой дамой?

Двадцать лет назад она польстилась имуществом мистера Моргана: гарнитуром с частой резьбой из Парижа, двумя креслами кретовой обивки и маленькой фазендой с тремя акрами земли, которые, согласно возрастному порядку, должны достаться ему, а не трём младшим братьям. Луиза вышла за мистера Моргана по первой же просьбе. Она располагала мнением, что нельзя заставлять мужчину повторять дважды – никак это дурной тон! Да и тогда ей прогремело двадцать пять. Года уходили; её родные сестры без хлопот нашли себе дельцов: банкира; юриста, разбогатевшего на продаже акций в Испании; помощника посольства. Но ей достался обычный конторный служащий, который в будущем, надеялась, станет магнатом. В конце концов, все с чего-то начинают. Она была уверена в своих подбадривающих силах – они помогут мужу окрепнуть и взлететь на помостки высоких достижений.

Однако, мистер Морган хоть и слыл порядочным человеком, без страстных азартных начал, усердный, коммуникативный, но прыгнуть выше, чем уже вышло на ступень без шанса на карьерный рост – у него не получилось; с чем он, собственно, примирялся без лишних расстройств. Он заработает по сто шестьдесят два фунта в год – чего ещё нужно?

Только Луиза отнюдь не заразилась спокойствием мужа, когда тот лишился наследства (оказывается, старик-свёкр изначально отписал всё среднему сыну). Потому после рождения Эммы Луиза вбила себе в голову, что её дочь едва ли совершит такую непредусмотренную ошибку и ни за что не упустит богатого соискателя.

К счастью матери, Эмма была хороша собой. И с каждым годом по мере подрастания девочки Луиза становилась ближе к стремлению удачно выдать дочь. Таким образом, примечание гувернантки о том, что сердце Эммы вспорхнуло к небесам от любви, Луиза расценила, как чрезмерную подозрительность преподавательницы, абсолютно не обоснованную.

– Давайте каждый будет заниматься тем, за что ему тут платят, – строго буркнула Луиза, оторвав взгляд на женщину, стоящую подле неё.

Гувернантка поджала губы в обиженной гримасе, опуская руки по швам, как ученица. А Луиза продолжила штопать носки, делая это с величественным достоинством, будто разрешает политические задачи, а не мелкие бытовые заботы.

– Дело ваше, мэм, – укоризненно ответила гувернантка. – Но так не долго и по миру пуститься. Уж я-то знаю, как легко свернуть с пути!

Миссис Морган вцепилась в неё злобными маленькими глазами.

– Мисс Гринфилл, разговор окончен.

Наступил вечер, и Луиза получила точно обухом по голове, отворив дверь, где стоял Фрэнк, а затем услышала за спиной жизнерадостный голос дочери. Фрэнк пожал руку Луизе и очень любезно с ней поговорил. Та отвечала рассеянно, невпопад. А потом Эмма предупредила, что уходит с Фрэнком. Лишенная всякой способности говорить, миссис Морган не успела возразить и за пару часов, пока не было Эммы, успела напридумывать себе столько, что тех последовательных мыслей хватило бы на приличный томик нелегкой беллетристики. Навязчивой привычкой Луизы было начинать с самого плохого. Она переживательно торчала у окна, разглядывая уходящие тени на горизонте, затем бродила по гостиной с лютой тревогой на сердце. Допустить в мыслях, что их свидание выльется в нечто внушительное, она никак не посмела. Ведь кровь у Луизы чуть ли не драгоценная, благородная! Пусть не признанная титулом, но это лишь вопрос времени и удачной женитьбы. Стало быть, у Эммы тоже великая кровь! А Фрэнк О'Брайн – хоть и весьма обаятельный молодой человек (красавцем его никто не считал, но совокупность броской внешности давала ему основания называться симпатичным), однако, произошёл он на свет от крови менее величественной – крови простого доктора терапевта. Пусть руки у Чарли О'Брайна умелые, голова умная и совесть чистая, но он не достоин почтенного титула. Чарли не граф, и даже не помощник губернатора… Нет – нет, такого брака она не допустит ни под каким видом!

Плеснув себе немного винного, Луиза успокоилась и стала рассуждать не так обречённо. Если они обычные приятели, в этом нет ничего дурного. Общество нового человека повредит ей не больше, чем скверное общество соседских девиц, дружбу с которыми Луиза не одобряла. Но нельзя же вечно всё запрещать! Эмма сидит целыми днями одна. Её кузины приезжали в основном на летние каникулы, а других людей, близких ей по интересам, не наблюдалось. Званных вечеров они не устраивали, как то делали обеспеченные семьи, спасая свои безгрешные души от скуки. А в Лондоне иначе спастись нельзя.

Тем не менее, убеждать Луиза умела не хуже, чем нагнетать, и потому оставила печальные думы и занялась хозяйством.