Читать книгу Воля камня - Елизавета Гартт - Страница 3

Миэлла проснулась раньше обычного, было ещё темно, но она сразу почувствовала, что больше не заснёт. Сонливости, приятного расслабления, которые обычно чувствуешь, проснувшись ночью, не было. Миэлла чувствовала какое-то напряжение, будто утром её ждало важное дело, на котором были сосредоточены все её мысли. Но это было не так. Важных дел у нуворы Миэллы давно уже не было.

Камин давно догорел, даже угли уже не тлели, свечи тоже погасли. С тех пор, как Миэлла заболела, ей не нравилась темнота, она словно давила на неё, заставляла чувствовать страх, хоть Миэлла и не понимала, чего именно она боится. В соседней комнате спала горничная на случай, если нуворе Миэлле что-то понадобится – так продолжалось уже несколько месяцев. Миэлла редко беспокоила Дитту по ночам, ей просто было спокойнее знать, что в соседней комнате кто-то есть.

Миэлла поднялась с кровати, пошатнувшись при этом – одним из симптомов её «болезни» была периодически накатывавшая неустойчивость, словно она вся превращалась в качаемую ветром высохшую травинку. Сердце забилось сильнее, дыхание сбилось. Когда это происходило, у Миэллы начинало стучать в ушах, ей казалось, что она слышит биение неведомого сердца – глухие размеренные удары. Миэлла была уверена, что это её собственный пульс стучит у неё в ушах, просто у страха глаза велики. Иногда при этом на глаза будто находила какая-то тень, и ей казалось, что всё вокруг стало серым, но это бывало редко.

Живший у них в замке травник осматривал Миэллу – она решилась обратиться к нему, когда поняла, что это ей не кажется, странные симптомы стали повторяться регулярно. Травник осматривал её неоднократно, обращая особое внимание на сердце, но ничего не находил. Он готовил для неё успокаивающие и укрепляющие отвары, Миэлла пила их, но ничего не менялось. И ещё холод – её постоянно преследовал холод. Сначала он накатывал только временами, независимо от того, находилась ли она на улице или в помещении, как она была одета… Постепенно холод стал накатывать чаще и приступы стали более продолжительными. Иногда при этом у Миэллы подрагивали руки. Сначала Миэлла думала, что это от холода, но потом поняла, что нет. Этот холод был другим, не таким, как, например, когда зимой распахнёшь окно, и тебя окатит морозным воздухом, и не таким, какой чувствуешь, долго гуляя по улице зимой. Обычно, первыми замерзали руки и ноги, от холода по коже бежали мурашки, здесь – ничего подобного не было. Она ощущала холод всем телом, нигде не больше и не меньше, ёжилась, куталась, но холод не отступал. Со временем она не замерзала сильнее, ощущения не менялись, а когда холод отступал – по телу не разливалось приятное тепло, покалывая озябшие конечности, как бывало, когда она долго гуляла на улице – она просто вдруг ощущала температуру помещения, в котором находилась, словно холод был сном, и она проснулась.

Как-то раз травник спросил у неё, что она сама думает об этом. Миэлла уже думала об этом не раз, и каждый раз ей вспоминался тот случай, происшедший, когда она была ещё совсем молодой – когда исчезла её сестра. Травник выслушал её, ничего не сказав, но по его глазам было видно, что он не считает её слова женской сентиментальностью, он смотрел на неё серьёзно.

– Крепитесь, нувора, – сказал он.

Когда неустойчивость немного отступила, Миэлла медленно подошла к окну, и откинула шторы – рассвет ещё не занялся, но так ей всё равно было лучше. Она также медленно и осторожно вернулась к кровати, поставила подушку у спинки, и села, облокотившись на неё.

Миэлла снова чувствовала холод, и она уже устала от этого. Можно было попросить Дитту разжечь огонь, но это ничего не изменило бы. Миэлла давно поняла, да и травник не убеждал её в обратном, что она не больна в обычном понимании. Ей вспоминались слова сестры: «Ты будешь проклята!». Она проклята, это расплата. Миэлла не отрицала своей вины. То, что показалось ей тогда просто шуткой, ранило сестру так больно, что ей ничего не оставалось, как… Никто так и не нашёл её тело, но все постепенно склонились к мнению, что она прыгнула в реку. Течение здесь быстрое, неудивительно, что её не нашли. Когда поиски прекратили, и все смирились с тем, что Айгунн погибла, родители не позволяли разбирать её вещи. Кто-то из служанок периодически заходил в её покои, чтобы вытереть пыль, в остальном всё оставалось, как было. Миэлла как-то раз зашла туда тайком. В её гостиной на манекене всё ещё висело свадебное платье, на столе лежали несколько книг и бумага с какими-то записями и расчётами, кажется, это было связано со звёздами. Находиться этой комнате Миэлле было неприятно – будто всё это специально было оставлено без всяких изменений как немой упрёк ей. Вернувшись к себе, Миэлла заплакала. Она была рада, что никто не видел её слёз, она не хотела никому рассказывать о своих чувствах, она знала, что все, даже Эйнор, считали её виноватой. После смерти родителей Миэлла приказала убрать комнату, от каких-то предметов просто избавились, что-то отдали на благотворительность. Она не обсуждала своё решение с Эйнором: по традиции, управлением дома занималась нувора, нувор занимался внешними вопросами; когда Эйнор узнал, он ничего не сказал ей. Но подаренный им кулон, который Айгунн сорвала со своей шеи в тот день, Эйнор так и хранил. «Пришла пора от него избавиться», подумала Миэлла.

Она снова встала с кровати, на этот раз, её покачало совсем немного, но на мгновение перед глазами всё стало серым, и пошла к комоду, где хранились вещи мужа. Он погиб три года назад, упав с лошади. Уже занимался рассвет, хоть в комнате и было ещё темно, Миэлле это не мешало. Она помнила, где что лежало. Миэлла без труда нашла кулон, и вернулась на кровать. Скоро проснётся Дитта, Миэлла отдаст ей кулон, и попросит бросить его в реку.

Миэлла откинулась на подушку, кутаться в одеяло она не стала – какой смысл? Она чувствовала странное безразличие ко всему – она не помнила, чтобы когда-нибудь чувствовала себя так. В комнате постепенно светлело, обычно, если она просыпалась рано, он любила посмотреть на восход, но такое бывало редко. Сегодня… она ничего не хотела.

Наверное, Миэлла задремала. В этом странном полусне Миэлла видела свою комнату серой, что-то светлее, что-то темнее, но всё серое, и слышала глухие, равномерные удары, раздающиеся откуда-то издалека.

Дрёму Миэллы прервала Дитта. Девушка осторожно тронула её за плечо.

– Нувора, Вам нехорошо? – Дитта выглядела обеспокоенной.

Миэлла открыла глаза. Видеть Дитту ей сейчас не хотелось, хотелось остаться одной, но она знала, что если скажет так, все начнут беспокоиться, Дитта доложит дочери и её мужу…

– Нет, Дитта, всё в порядке, как обычно, – Миэлла улыбнулась, – я рано проснулась сегодня, спать не хотелось, я сидела, думала, и, видимо, опять задремала.

Видя улыбку нуворы, Дитта успокоилась.

– Принести воды, нувора?

– Да принеси, Дитта. И вот ещё что: – Миэлла протянула ей кулон, – я хочу попросить тебя кое о чём. Пойди и брось вот это в реку. Не обязательно сейчас, наверное, лучше после завтрака. И об этом никто не должен знать.

– Я поняла, нувора.

– Спасибо, Дитта, – Миэлла опять улыбнулась, – принеси воду.

Когда Дитта ушла, Миэлла снова откинулась на подушку. «Ну вот и всё», подумала она. Внезапно на неё накатила волна холода. «Опять», подумала Миэлла, вздрогнув. На этот раз холод был сильнее обычного, и это её напугало. Холод отступил так же внезапно, как и появился. Миэлла испуганно съёжилась. Новая волна холода накатила раньше, чем она успела перевести дыхание, и так же отступила. Миэлла не на шутку испугалась. Она вскочила с кровати, схватила и накинула лежащий на кресле пеньюар, и новая волна холода охватила её. Миэлле стало страшно. Она хотела закричать, хотела позвать кого-нибудь на помощь, но страх сковал её горло. Волны холода накатывали одна за другой, Миэлла испуганно металась по комнате, не зная, что делать. Внезапно она увидела вокруг себя яркий свет, он слепил глаза, и она зажмурила их, а потом всё кончилось.

Через закрытые веки Миэлла увидела, что яркого света больше нет, и открыла глаза. Её ждало новое потрясение – всё вокруг было серым – что-то светлее, что-то темнее, но всё серое. Как? Что это? Миэлла растерянно бродила по комнате, осматривая знакомые предметы – всё серое. Она посмотрела на свои руки – нет, не серые, но… это был шок – её руки были прозрачными. Смотря на свою руку, Миэлла видела рисунок на ковре. Она в ужасе села обратно на кровать и… не смогла взять одеяло, чтобы закутаться в него. Она подносила в нему руки, пытаясь схватить, но руки проходили сквозь него снова и снова. Миэлла в ужасе отшатнулась от кровати, и тут она услышала звук открываемой двери – это Дитта принесла воду.

Дитта как всегда неторопливо вошла в спальню, поставила корыто с водой. Ещё идя с корытом, Дитта удивлённо посмотрела в направлении кровати, а, поставив корыто и ещё раз оглядев комнату, пошла в направлении маленького кабинета.

– Дитта, – воскликнула Миэлла, – Дитта, со мной что-то произошло.

Дитта даже не повернула головы, открывая дверь маленького кабинета. Быстро осмотревшись, Дитта закрыла дверь.

– Дитта! – опять воскликнула Миэлла, и Дитта опять даже не шелохнулась. Она осмотрела комнату, потом гостиную – было заметно, что она встревожена. В последний раз окинув гостиную встревоженным взглядом, Дитта вышла из комнаты, Миэлла вышла за ней.

Выйдя в коридор, и даже не потрудившись прикрыть дверь в покои нуворы (Миэлла была возмущена), Дитта осторожно постучала в покои нуворов. Дверь ей открыла горничная нуворы Айхмы. Увидев её, Дитта взволнованно затараторила, стараясь говорить тихо:

– Нувора уже проснулась?

– Да… – Нира недоумённо уставилась на Дитту.

– Нира…, – Дитта начала и запнулась, переводя дыхание, – Нувора Миэлла пропала. Я вышла за водой для умывания, а когда вернулась – нуворы не было в покоях… нигде… я всё обыскала.

Эти слова прозвучали для Миэллы как удар, как будто перед глазами сверкнула молния, осветив вдруг разом всё, что до этого тонуло во мгле. Её никто не видит. Никто. Для всех окружающих Миэллы больше нет – она пропала, растворилась… как прокричала Айгунн много лет назад. Проклятие исполнилось.

Дитта ещё что-то взволнованно тараторила Нире, но Миэлла не слушала. Теперь это было уже не важно. Прошёл гнев, прошёл страх, наступила отрешённость. Проклятие исполнилось, для живых её больше нет… Наступила тишина. Нет, она всё ещё слышала, могла слышать, о чём говорят люди, если находилась рядом с ними, слышала звук их шагов и другие звуки, которые наполняли замок, но за всеми этими звуками Миэлла слышала и тишину нового места, в котором она очутилась. И на самой грани этой тишины раздавались глухие удары, словно биение неведомого сердца.

Нира слушала, хмурясь. Когда Дитта закончила свой рассказ, Нира приказала ей ждать у дверей, и пошла сообщить новость своей нуворе.

Айхма поняла, что что-то не так в ту минуту, когда Нира вошла в её гардеробную. Покои супругов состояли из пяти совмещённых комнат, центром которых была супружеская спальня: когда супруги находились здесь, слугам входить запрещалось. Из спальни вели две двери: одна – в гардеробную супруги, другая – в гардеробную супруга, за гардеробными следовали маленькие гостиные, двери из которых вели в коридор.

– Что-то случилось, Нира? Моя мать?

Нира была рада, что нувора поняла всё сама, она не любила ходить вокруг да около, хоть соображения учтивости этого и требовали.

– Нувора, горничная Вашей матери только что сообщила мне, что Ваша мать пропала.

Сердце Айхмы оборвалось. Она знала, что однажды это случиться, и это случилось. Но…

– Ты сказала «пропала», Нира?

– Да, нувора. Дитта сказала, что, принеся воду, нигде не смогла найти нувору Миэллу. Вы хотите поговорить с Диттой?

– Конечно, Нира… – у Айхмы подгибались колени.

* * *

Эйлинн уже проснулась, и просто нежилась под тёплым одеялом, прокручивая в голове эпизоды из книги, которую она закончила читать накануне вечером. Звук тихонько открывающейся двери вывел её из размышлений. Эйлинн открыла глаза: из-за приоткрытой двери выглядывала взволнованная горничная.

– Вы уже проснулись, нувора?

– Да, Алия, – Эйлинн села на кровати, кутаясь в одеяло, – Что-то не так? – служанка казалась встревоженной.

– Нувора, Ваша бабушка…

При этих словах Эйлинн вздрогнула. Неужели?.. Она не хотела даже думать об этом.

– Что с ней?

– Она пропала, нувора.

Эйлинн широко распахнула глаза в удивлении. Пропала? Бабушка хворала в последнее время, снадобья не помогали…, но пропала?

– Пропала, Алия?

– Да, – Алия, опомнившись, вошла в спальню и закрыла за собой дверь, чтобы не выходило тепло, – Утром Дитта пошла за тёплой водой для умывания. Когда Дитта вернулась, нуворы не было. Дитта осмотрела все покои, но не нашла нувору. Я услышала, как кто-то стучит в покои Ваших родителей, и выглянула посмотреть. Я слышала, как Дитта это рассказывала.

Когда Алия закончила свой сбивчивый рассказ, Эйлинн только кивнула. Она была слишком взволнована, чтобы говорить, ей хотелось увидеть родителей.

– Принеси мне умыться, Алия.

– Сейчас, нувора.

Когда Эйлинн вышла из своих покоев, суматоха уже охватила весь замок. Мама была сама не своя, она металась, строила одно предположение за другим, кидалась его проверять, сопровождаемая Диттой и Нирой, убедившись, что её предположение не верно, впадала в отчаяние, но тут же хваталась за другое. Отец не поспевал за ней, поэтому вёл поиски совместно с братом. Поначалу Эйлинн бросилась на поиски вместе со всеми, но быстро почувствовала, что ничем не может помочь, суета и мельтешение сбивали её с толку, и она только путалась под ногами. Когда вся семья и несколько самых близких слуг обыскали самые вероятные места, куда могла отправиться бабушка, отец подключил к поискам стражников. Те знали своё дело. Разбившись на небольшие группы, они быстро обыскали замок сверху донизу, не обращая внимание на снующих туда-сюда слуг, пытавшихся помочь или просто влекомых любопытством.

Окончив поиски в замке, и оставив несколько человек в ключевых точках, стражники обыскали двор, спуск к реке, окраины леса, и вернулись в замок. Обыскав замок по второму разу, стражники с неуверенностью вернулись к нувору. Они понимали, что сделать больше ничего нельзя, но понимали и то, что, когда дело касается семьи, так просто всё закончится не может. Надо отдать должное, отец не потерял присутствие духа. Не стал зря ругать стражников и гонять их по лесу. Было понятно, что старая больная женщина не могла уйти далеко. Несколько стражников остались дежурить на ключевых постах в доме, остальные вернулись к своим обычным занятиям, но витавшая в воздухе тревога никуда не делась. В положенное время накрыли стол. Обед был скромнее, чем обычно. Видимо, повара почувствовали неуместность пышной трапезы в такой час. К еде почти никто не притронулся. Только Эйлинн была голодна, но ела, почти не чувствуя вкуса блюд. Служанки молча убрали со стола. Было заметно, что они не знают, как вести себя в подобной ситуации, и боятся сделать или сказать что-то неуместное. В этот день решили больше не возобновлять поиски, но и сидеть на месте никто не мог, только так можно было унять тревогу.

Устав слоняться по замку, Эйлинн присела в небольшой летней гостиной на третьем этаже, завернувшись в тёплый плащ. Камина здесь не было, но Эйлинн предпочитала находиться здесь. Взаперти она не смогла бы избавиться от тревоги. Эйлинн заметила, как по коридору шёл Диртан. Даже в такой час, когда, казалось, всё в замке перевернулось с ног на голову, он шёл неторопливо, твёрдой размеренной походкой, как подобает нувору. Эйлинн всегда поражала эта его особенность. Заметив Эйлинн, Диртан подошёл и присел рядом с ней. Его руки покраснели, видимо, он замёрз, бродя по холодным коридорам, но, казалось, сам не замечал этого.

– Отец отправил стражников обыскать святилище и заодно деревню. Но я уверен, что там они ничего не найдут. Ты как? – спросил Диртан, будто только что сообразив, что не разговаривал с сестрой с самого утра.

– Здесь мне спокойнее, хоть здесь и холодно. Не могу сидеть в своей комнате или в гостиной. За закрытыми дверями мне тревожно. Вот я и здесь.

– Понимаю, – он потёр руки, кажется, наконец почувствовал, что замёрз.

– А зачем отец отправил стражников в деревню? Бабушка не могла уйти так далеко.

– Не могла. Да если бы и попыталась, её бы заметили. Это всё старая Санилла, дура! Сказала, что нувора Миэлла пошла в святилище покаяться перед смертью за то, как поступила с сестрой. А другая девушка из кухни, забыл её имя, донесла отцу. Думала, что помогает. Отец отправил стражников в деревню, хотя и сам понимает, что там её не найдут. И я бы так поступил на его месте.

– А в чём бабушка стала бы каяться? Что сказала Санилла?

– Не бери в голову. Слуги всегда болтают, такова их порода.

– Может быть, это поможет понять, что произошло. Мы же не знаем, что на самом деле случилось тогда, и почему сестра бабушки Айгунн сбежала. Мне всегда казалось, то, что нам говорили, что Айгунн сбежала, потому что не хотела выходить замуж, просто отговорка. Было что-то другое… Как ты думаешь? – Эйлинн было интересно, что думает брат. Ей казалось, не заметить нежелание родственников говорить об этом было невозможно, как и то, как бабушка отводила глаза, рассказывая историю своей сестры.

Диртан ответил не сразу. Откинулся на холодную спинку дивана, раскинул руки.

– Сейчас уже не важно, что тогда произошло. Надо… – его слова оборвал крик. Крик был приглушённый, скорее всего, он донёсся с четвёртого этажа, где располагались спальни членов семьи. Диртан поднялся, Эйлинн поспешила за ним. Диртан обернулся.

– Лучше останься здесь, – но тут же понял, что сестру не остановить.

Войдя в коридор четвёртого этажа, они сразу увидели открытую дверь в комнату бабушки. Возле неё толпились несколько служанок, прикрывая рты руками и перешёптываясь. Эйлинн уже сорвалась бы на бег, но впереди, как всегда, не торопясь, шёл Диртан. Поклонившись, служанки расступились, пропуская его и, следом, Эйлинн.

Войдя в покои бабушки, они устремились в спальню, где уже столпилось довольно много людей. На полу перед большим зеркалом сидела Дитта, горничная бабушки. Она не то рыдала, не то стонала, зажимая рот рукой, и периодически издавала приглушённые вопли. Рядом с ней стояла на коленях другая девушка из прислуги, обнимала её и бормотала какие-то слова успокоения. В комнате было слишком много людей. Отец обнимал плачущую мать, двое стражников молча стояли поодаль, ближе к двери тесной кучкой сбилось несколько женщин из прислуги.

– Что здесь случилось? – спросил Диртан у отца, осмотревшись.

– Не знаю. Мы услышали крик и побежали в комнату. Она ничего не говорит, только плачет. Другие служанки ничего не знают, их здесь не было. Стражники осмотрели комнаты, не обнаружили ничего необычного.

– Понятно, – Диртан вдохнул. – Вы можете вернуться на свои посты. Вы тоже можете вернуться к своей работе, – обратился он к женщинам. – Ты, – Диртан указал на одну из них, – принеси бокал вина.

Слуги разошлись. Казалось, в комнате стало легче дышать. Эйлинн присела в кресло, и только сейчас почувствовала, как же она устала. Хотелось просто свернуться клубочком в кресле у камина и смотреть на огонь. Но Эйлинн не могла уйти к себе, не узнав, что случилось. Тревога не отпускала её. Эйлинн смотрела на отражение женщин в большом бабушкином зеркале. Плачущая Дитта и утешающая её Эфина – в этом было что-то гротескное. Эйлинн перевела взгляд на открытую дверь, за ней была спальня бабушки Миэллы. Кровать уже была убрана; видимо, Дитта успела убрать спальню и принялась за гостиную, когда что-то довело её до истерики. Неужели Дитта винит себя в случившемся? Вернулась Арта с бокалом красного вина. Когда она входила в комнату, рядом с ней в зеркале промелькнуло что-то голубое, как будто край женского платья, но слишком быстро, чтобы успеть хорошо рассмотреть. Эйлинн это показалось странным: ничего голубого в этой комнате не было, на Арте было тёмно-зелёное платье и чёрный передник.

Диртан взял у Арты бокал, и сам отдал его Эфине.

– Дай ей вина. Когда она успокоится и сможет говорить, приведи её к нам, мы будем в гостиной на этом этаже. Одну её не оставляй, никого сюда не пускай. Как только она придёт в себя, она должна поговорить с нами. Поняла? На всякий случай у дверей будет стражник.

– Я поняла, нувор, – Эфина коротко кивнула, не переставая обнимать уже затихающую Дитту.

Все направились в гостиную. Диртан правильно рассудил, что наедине с Эфиной Дитта быстрее придёт в себя и разговорится; нуворы смущали её, возможно, она чувствовала себя виноватой, что утром оставила нувору Миэллу одну, хотя не пропади она, ни о какой вине не могло быть и речи: приносить воду входило в обязанности горничных.

Семья перешла в уютную маленькую гостиную на четвёртом этаже, где всего месяц назад Эйлинн слышала так заинтересовавший её разговор родителей.

Было поздно, в это время домочадцы обычно уже были в своих спальнях. Эйлинн так и собиралась сделать, но заметила, что в комнате не было книги, которую она тогда читала. Должно быть, забыла в маленькой гостиной, она читала там перед ужином. Эйлинн направилась туда. Войдя, девушка с удивлением увидела свет. На ночь слуги оставляли огонь только в спальнях, значит, в комнате ещё кто-то был. В комнату вёл узкий коридор, так было сделано, чтобы в зимнее время при открывании дверей из комнат не выходило тепло. Не дойдя до поворота, Эйлинн остановилась. Говорила мама.

– Ей не лучше, всё так же. Но она… она слишком спокойна, как будто знает, что это, знает, но не говорит. Когда я спрашиваю, она только улыбается и говорит, что это возраст… но я никогда не слышала о таком…

При этих словах рука Эйлинн дрогнула. Подсвечник ударился о стену. Смутившись, Эйлинн поспешно вошла в комнату. На диване перед камином, обнявшись, сидели родители. Эйлинн извинилась, сказала, что пришла поискать книгу.

В череде последовавших за этим несчастий Эйлинн и не вспомнила о том случайно подслушанном разговоре. Узнала ли мама, что скрывает бабушка? Эйлинн думала, что нет. Мама была растеряна случившимся и сбита с толку, не было похоже, что она знала какую-то страшную тайну.

Диртан распорядился принести вино и закуски: всем нужно было успокоиться и снять напряжение. Эйлинн не любила вино: его вкус казался ей тяжёлым. По большим праздникам она обычно выпивала примерно полбокала в дань традиции, в остальное время предпочитала горячие травяные сборы, зимой – с добавлением сушёных ягод. Особенно Эйлинн любила мяту.

На этот раз никаких отваров, конечно, не принесли. Эйлинн задумчиво жевала пирожок, прихлёбывая вино маленькими глотками, чтобы его вкус не успел надоесть. Все молчали. Мама то и дело поглядывала на отца, казалось, она хотела что-то сказать ему, возможно, она что-то вспомнила, но, видимо, она хотела сказать это наедине. Отец не замечал этого, полностью ушёл в свои мысли. Диртан периодически оглядывал комнату и собравшихся; Эйлинн было бы интересно узнать, видит ли он то же, что и она, или его цепкий взгляд заметил что-то ещё. Но сейчас узнать это она не могла.

Гостиная была хорошо натоплена, тепло убаюкивало, постепенно Эйлинн впала в полусонное состояние. Пахло чем-то сладким и терпким. Уже находясь на самой границе сна, Эйлинн попыталась вспомнить, что могло так пахнуть: среди принесённых закусок десертов не было, вино – да, у него был терпкий запах, но другой, легче. Эйлинн вздрогнула и открыла почти уже сомкнувшиеся глаза: так пахли бабушкины духи. Её любимые терпко-сладкие духи, она пользовалась ими всегда, сколько Эйлинн её помнила. Эти духи всегда покупал для бабушки дедушка Эйнор, а после его смерти их стали дарить бабушке родители Эйлинн. Духи привозили с востока; в Нэрстане их не изготавливали: здешний климат был слишком суров для цветов, которые использовались для их изготовления. Хотя и не так суров, как климат Нурволина, самого северного государства Ойнурры, где жила сестра матери Эйлинн, её тётка Элмни.

Диртан заметил её испуг.

– Ты в порядке?

– Кажется, я заснула ненадолго. Во сне я увидела бабушку, – Эйлинн смущённо улыбнулась.

– Мы все на взводе, – кивнул он.

– Ты не почувствовал сейчас запах, какой-то сладкий?

– Наверное, вино, – неопределённо ответил он.

Эйлинн замолчала. Про запах Диртан всё равно не понял бы, подумал бы, что Эйлинн слишком себя накручивает, а сон – это то, что все понимают, все видят сны.

Тем временем, Дитта затихла на руках у Эфины. Эфина уговорила её по глотку выпить принесённое Артой вино: это помогло. Теперь она просто лежала на руках у Эфины, закрыв глаза, и лишь изредка всхлипывая. Эфина мягко попыталась разговорить её.

– Мы все переживаем, но я понимаю, что ты переживаешь больше всех, ты ведь была к нуворе Миэлле ближе остальных. Она была к тебе добра?

Новый всхлип.

– Да, нувора Миэлла была добра ко мне. Она была требовательная, но добрая, она разговаривала со мной.

– Рассказывала тебе о старых временах?

– Нет, о старом она говорить не любила. Она говорила о своих дочерях, говорила, что это хорошо, что нувора Элмни уехала так далеко, говорила о нуворе Хентосе и кагине Тэхте, говорила о своих внуках… О, Эфина, как же, как же мне её жаль, я не могу поверить, что она…

Дитта опять заплакала, на этот раз без криков.

Эфина снова стала гладить её по слегла растрепавшимся волосам.

– Мы все уверены, что нувора Миэлла найдётся… – Эфина не договорила. Дитта сжала её руку.

– Нет… – Дитта говорила через всхлипы, – нувора Миэлла… не найдётся. Она уже перешла… в следующий мир. Её дух бродит… здесь, я видела её в зеркале… сегодня… перед тем, как…

– Ты видела нувору Миэллу в зеркале, и поэтому подняла крик?

– Да… Мне было так страшно… Нувора Миэлла знала, что умрёт, она мне это говорила, но она не думала, что так… Это ужасно… не обрести посмертия… Я думала, такого не бывает, об этом рассказывают в сказках, но я думала, что в жизни… Я не могу в это поверить, мне страшно…

– Ты должна рассказать об этом нуворам, Дитта, – мягко произнесла Эфина.

– Я не знаю, Эфина… Мне так страшно…

– Дитта, они ждут. Когда ты закричала, все прибежали сюда. Все ждут, чтобы узнать, что случилось. О нуворе Миэлле так и не удалось ничего узнать, ты единственная, кто может хоть что-то сказать.

– Я попробую.

Через некоторое время стражник доложил, что Дитта готова говорить. Её пригласили в малую гостиную. Дитта вошла, всё ещё опираясь на руку Эфины. Войдя, она поклонилась нуворам, и опустила глаза.

Айхма почувствовала, что вопросы задавать лучше ей.

– Дитта, что случилось в комнате моей матери, отчего ты так кричала?

– Нувора…, – голос Дитты дрожал, – я зашла, чтобы… убрать покои нуворы Миэллы, как обычно. Я убрала спальню и стала убирать её гостиную… Я чистила щёткой ковёр, как вдруг… что-то промелькнуло… в зеркале. Я подняла глаза, и… увидела… увидела нувору Миэллу…

При этих словах Диртан сжал кулаки. Он готов был вскочить и что-то сказать, но сдержался. Дитта продолжала свой сбивчивый рассказ.

– Ты видела мою мать? – кажется, Айхма улыбнулась впервые за этот день.

– Да, нувора Айхма… Я увидела нувору Миэллу в зеркале… казалось, она смотрела на меня из зеркала… мне стало страшно… я закричала…

– И что случилось потом?

– У меня подкосились ноги… я упала на ковёр… нувора Миэлла… она повернулась ко мне спиной… Я видела в зеркале её спину… я смотрела, как она уходит… и потом… её уже не было…

По мере того, как Дитта говорила, Айхма бледнела, а её пальцы дрожали.

– О, Эйни! – Айхма закрывала рот трясущейся рукой. – Значит, это правда. Наказание…

– Ты говоришь, что видела нувору Миэллу в зеркале? Она смотрела на тебя, а затем ты видела, как она уходила? В каком направлении она шла?

– К… к двери, нувор, – Дитта пошатывалась от напряжения.

– И ты стояла прямо перед зеркалом и смотрела в него?

– Да, нувор.

Диртан повернулся к отцу.

– Бабушка в замке! Она стояла позади Дитты, а затем вышла из комнаты. От волнения у Дитты всё смешалось в голове, и она поддалась панике. Мы найдём её!

– Но мы ведь уже обыскали весь замок. Я не знаю…

– Мы обыщем его снова. Мы найдём бабушку.

Слушая этот разговор, Айхма понемногу успокаивалась. Мысли о проклятии отступали. Как же ей самой не пришло это в голову? Диртан может быть прав. Мама может быть ещё в замке. …У старых такое бывает: они забывают, где они, и что делают… Айхма вновь поднялась с дивана.

– Дитта, постарайся вспомнить. Мы не говорили сегодня утром, был такой переполох… но сейчас я подумала… Вспомни, накануне или утром до того, как… ты вышла, нувора Миэлла не говорила тебе ничего необычного или… просто что-нибудь, что тебе запомнилось… Что угодно…

Дитта вздрогнула, потупилась, и сжала обеими руками карман передника.

– Нувора…, – Дитта как будто не решалась говорить. Тем временем взгляды устремились на неё, – Утром… Нувора рано проснулась, раньше обычного… Она была… какой-то спокойной. Она сказала, что я должна кое-что сделать для неё…

– Что, Дитта?

– Она сказала… что я должна пойти и бросить в реку это, – выпалила Дитта на одном дыхании, словно боясь, что ей не хватит духу.

В руках Дитты появился кулон с купным аметистом на цепочке из белого золота. Айхма взяла его в руки. У матери она никогда такого не видела.

– А зачем, Дитта? Она сказала, зачем?

– Нет, нувора.

Дитта снова опустила глаза. Было видно, что ей нечего больше сообщить.

– Дитта, ты что-то ещё можешь нам рассказать о нуворе Миэлле? – Диртан опять взял дело в свои руки; он терпеть не мог бестолковой суеты, любил, чтобы всё было на своих местах.

– Нет, нувор, – коротко ответила Дитта, вновь потупившись. Слуги, и, особенно, служанки, побаивались молодого нувора. Большинство слуг работали в домах нуворов всю жизнь, а с возрастом их нередко сменяли их дети. Слуги любили своих хозяев, а хозяева нередко тепло относились к слугам, между ними устанавливалось определённое доверие, зачастую слуги хранили тайны своих хозяев. Для Диртана, казалось, ничего этого не существовало. Слуги для него были просто инструментами, выполнявшими свои функции; он был уважителен в обращении с ними, но держал их на расстоянии: слуги – только слуги, дела нуворов их не касаются.

– На сегодня ты можешь быть свободна, Дитта. Иди к себе и отдохни. Завтра ты приступишь к своим обязанностям.

– Благодарю, нувор. – Дитта поклонилась и вышла, за ней последовала Эфина.

Диртан отдал приказ стражникам ещё раз обыскать замок. Замок обыскали, но опять не нашли ни следа Миэллы, больше её никто не видел.

* * *

После обеда Урсула прогуливалась у своего замка, когда она почувствовала, что должна прийти на свою поляну. Это случалось так: она могла заниматься привычными делами, быть погружена в свои мысли или что-то читать, и вдруг перед её внутренним взором возникала её поляна, всего на миг, и Урсула чувствовала желание оказаться на своей поляне. Приходя на поляну в такие дни, она всегда что-то видела в чаше.

В этот раз Урсула вышла к поляне довольно быстро. Остановилась, замерев, прислушиваясь к её атмосфере, а потом медленно подошла к камню. Какое-то время вода была прозрачной, потом лёгкий, ещё холодный ветерок, пустил по поверхности рябь. Сначала вода утратила прозрачность, а потом в ней начали проступать краски.

Урсула видела, как пожилая нувора стала призраком, видела ужас в её глазах, видела, как истончилась граница между миром живых и неведомым местом, где прямо из каменного пола вырастали маленькие искривлённые деревца, покрытые чем-то чёрным, поблёскивающие в холодном зеленоватом свете, идущим непонятно откуда, видела странную женщину в лёгком белом платье с холодным жёстким выражением глаз – этот взгляд напугал её, видела красный камень на одной из дальних стен этой залы за аркой, а над ним словно комок запутанных ниток и от этого комка к нуворе тянулась полупрозрачная зеленовато-синяя нить, утянувшая её на какой-то иной план бытия.

Увиденное напугало Урсулу. «Кто такая эта нувора? Почему чаша показывает её мне?» Но, словно в ответ на её немой вопрос, картина в чаше изменилась: Урсула видела Эйлинн ун Веллар. Она сидела со своей семьёй с небольшой гостиной, на столе стояли напитки и закуска. Казалось бы, ничего примечательного. Но Урсула сразу ощутила тревожную атмосферу: что-то произошло, на лицах была написана тревога, сосредоточенность, особенно подавленной выглядела мать семейства. И тут Урсула увидела призрак той самой нуворы. Она растерянно шла по комнате, оглядывая комнату и присутствующих непонимающим взглядом, а когда она остановилась возле Эйлинн, граница между этой комнатой и той странной залой, что Урсула видела раньше, на миг истончилась, стала почти прозрачной, и Урсула увидела, что от комка над красным неправильной формы камнем к Эйлинн тянется такая же зеленовато-синяя нить, но не только она: от самого камня к Эйлинн тянулась тонкая зелёная нить – чаша уже показывала ей подобное…

Граница истончилась только на миг, Эйлинн встрепенулась, видимо, она задремала, и граница тут же затянулась, но в сердце Урсулы осталась тревога. Она считала Эйлинн почти подругой…

* * *

День клонился к вечеру. Миэлла бродила по дому весь день. Сначала, после того как она поняла, что произошло, ей овладело чувство отрешённости. Она стояла в коридоре и смотрела, как мимо неё, а иногда и сквозь неё метались её родственники и слуги, то слыша, то не слыша их взволнованные голоса. Миэлла видела взволнованное лицо своей дочери, сопровождаемой вереницей служанок – было видно, что она сама не своя. Она думала о них – об Айхме, об Эйноре, об Эйлинн – но как о посторонних, как будто она – Миэлла – просто сторонний наблюдатель, и всё, что происходит, её не касается.

В какой-то момент Миэлла поняла, что может слышать или не слышать звуки замка по своему желанию. Может… прислушаться. Это вывело её из состояния отрешённости. Миэлла стала прислушиваться с интересом. И ещё она заметила, что, когда она слушала тишину со «своей» стороны – ведь теперь она была не среди людей, до неё доносился какой-то стук – глухой, отдалённый, но размеренный, как удары сердца.

Со временем картина вокруг неё менялась – в начале дня все предметы и люди вокруг неё стали серыми, уже во второй половине дня серость стала другой – более мягкой и более нереальной, как будто всё вокруг неё было нарисовано карандашом – красиво, правильно, но это всё-таки рисунок, а не настоящие предметы. Изменились и ощущения Миэллы, вернее, к постоянному ощущению холода, которое было единственным, что она ощущала здесь, добавилось ещё одно – ощущение воды. Идя по замку, Миэлла чувствовала себя так, как будто она шла по воде – каждый шаг давался с трудом, как будто ей приходилось что-то преодолевать, хоть здесь она и не чувствовала усталости. После того, как всё вокруг неё стало карандашно-серым, удары невидимого сердца стали как будто ближе и более отчётливыми.

Когда Миэлла избавилась от чувства отрешённости, её охватил лёгкий страх. Она знала, что движется к концу, и не к обычному концу. Она поняла это ещё тогда, когда травник, разговаривая с ней один на один, сказал, что не видит у неё признаков болезни. Она боялась, негодовала, грустила, потом смирилась. Но Миэлла не предполагала, что это будет так. Она думала, что просто умрёт, может быть, помучается. Теперь у неё в голове словно всё встало на свои места. Конечно, она проклята, это не обычная смерть. Её тело не найдут. Только вот что ждёт её дальше?

Начало сумерек вызвало у Миэллы лёгкую тревогу – она помнила, как это происходит: скоро будет ужин, потом слуги уберут со стола, семья, возможно, соберётся в гостиной или все разойдутся по своим комнатам, слуги закончат последние на сегодня дела и замок уснёт. Никто не будет сновать туда-сюда, затихнут звуки, и будет слышно только тиканье больших часов, да кое-где шепоток служанок… Миэлла поймала себя на мысли о том, что вспоминает об этом как о чём-то давно ушедшем, происходившем где-то, где она давно не была и куда больше не вернётся… и ещё ей не хотелось бродить одной по затихшему уснувшему замку. Призрак…Может быть, это и есть её наказание? Вечно бродить по нему, наблюдать за жизнью домашних, видеть, как сменяются поколения – всё видеть, слышать, знать, но быть просто тенью…

Миэлла медленно направилась к лестнице. Как она и предполагала, в это время дня лестница была почти пуста: поднимаясь, Миэлла не встретила никого, хотя снизу периодически доносились какие-то голоса. Она была уже недалеко от выхода на дозорный путь, когда замок будто вздрогнул. Казалось, на какой-то миг вокруг неё что-то вспыхнуло, как утром, когда она… стала призраком, но на этот раз быстрее – Миэлла едва успела заметить вспышку, но замок изменился. Миэлла стояла всё на той же лестнице, в том же самом месте, но само это место выглядело так, как будто пустовало уже давно. Каменная лестница кое-где потрескалась, местами камень крошился. То же было и со стенами. С перил исчезли деревянные накладки… Что это? Где я? Если первое преображение вогнало Миэллу в ступор, на этот раз её охватила паника. Миэлла бежала, не понимая куда и не думая об этом, только каменные ступени мелькали перед глазами бесконечной вереницей. Миэлла больше не чувствовала усталости, поэтому опомнилась только когда заметила, что не понимает, где она находится. Новый испуг заставил её остановиться. Это был замок, в котором она выросла и прожила всю жизнь, она знала здесь каждый уголок… Как же может быть, что она не узнаёт этих ступеней с низким сводом? Миэлла лихорадочно озиралась из стороны в сторону, но ничего не могла понять – она не узнавала этих ступеней – их не было в замке, она была в этом уверена, и, тем не менее, она стояла на них. Уже ничего не соображая от страха и не понимая, куда она идёт, Миэлла продолжила спускаться вниз.

В одном месте Миэлле пришлось нагнуться, чтобы миновать низкий свод. Возможно, наклоняться ей и не требовалось, но Миэлла ещё не привыкла к новому состоянию. Её взору открылся странный зал – большой, но без окон, каменные стены, никаких украшений. Миэлла не видела в зале ни факелов, ни свечей, но свет был – странный приглушённый зеленоватый свет. А прямо из пола росли деревья – невысокие, искривлённые – Миэлла никогда не видела таких. Казалось, они росли прямо из камня. Миэлла спустилась с последней ступеньки и ступила на пол зала. Она шла среди странных искривлённых деревьев. Оказавшись вблизи, Миэлла заметила, что их кора была влажной – она была покрыта вязкой чёрной жидкостью, которая стекала с неё – ей был покрыт весь пол. Миэлла была на середине зала, когда заметила в другом конце женскую фигуру с длинными чёрными волосами. «Айгунн», промелькнуло в голове у Миэллы. У Айгунн были чёрные волосы. Миэлла вздрогнула, замедлила шаг – за время болезни она смирилась с тем, что проклята, и, казалось, у неё не осталось ни страха, ни злости, ни обид, но, когда она увидела силуэт, ей стало не по себе. Она остановилась, опустила глаза вниз, постояла какое-то время, словно готовясь к последнему шагу. Айгунн. Она любила растения, цветы… И выбрала для проклятья вот такие искажённые измученные деревья… Как символ того, что я сделала с её жизнью… Изменить уже ничего нельзя… Миэлла подняла глаза – это было как удар молнии. Перед глазами мигнуло лицо в обрамлении чёрных волос. «Айгунн». Миэлла не успела разглядеть её лицо, а ей было интересно. Миэллу охватил холод. Ей и до этого было холодно, холод был единственным, что она ощущала здесь, но этот новый холод был сильнее – он подавлял, усыплял, притуплял мысли и чувства. Миэлла впадала в дрёму, пыталась открыть глаза, но перед ними была лишь чернота, а вокруг – лишь холод.

* * *

В этот день семья долго не ложилась спать: никого не оставляла тревога, и никто не хотел оставаться наедине. Все сидели в той же маленькой гостиной, на столе стояло вино, Эйлинн принесли отвар из трав. Разговор крутился вокруг бабушки Миэллы: в попытках найти хоть какой-нибудь ключ к её исчезновению, вспоминали мельчайшие подробности с начала её болезни и после: случайно оброненные фразы, взгляды, недомолвки… Строили предположения, в деталях разрабатывали планы поисков, от которых тут же отказывались, замолкали, переваривая в душе услышанное, а затем кто-то вспоминал ещё что-то.

Эйлинн почти не принимала участия в разговоре, а сидела в кресле у камина как будто в полусне. На протяжении всего дня её не покидало ощущение нереальности происходящего. Казалось, всё это было каким-то досадным недоразумением, которое вот-вот разрешится.