Читать книгу Воля камня - Елизавета Гартт - Страница 4

Эйлинн ушла к себе в комнату уже за полночь. В эту ночь у каждой спальни дежурили стражники, но Эйлинн всё равно было неспокойно одной. Она попросила Алию остаться на ночь (в спальне имелась кушетка) и оставить зажжёнными несколько свечей. Эйлинн уснула не сразу: улёгшись в постель и накрывшись несколькими одеялами из шерсти нурволлинских снеттов – подарки тётки Элмни, она то закрывала, то снова открывала глаза, не в силах справиться с тревогой. Наконец, усталость взяла своё, и Эйлинн погрузилась в сон.

Лес. Вокруг темно, но ночь лунная, Эйлинн спокойно идёт меж деревьев. Где-то ухает филин, раздаётся потрескивание, шуршание – ночной лес живёт своей жизнью, воздух наполнен мягким ароматом, и Эйлинн вдыхает его полной грудью. Свежо, но не холодно. Через тонкую ткань летнего платья Эйлинн ощущает приятную ночную прохладу. Приподнимая подол, чтобы переступить через ствол поваленного дерева, кажется, уже долго лежащего здесь, Эйлинн с удивлением замечает, что её платье не из шёлка, как обычно летом, а из тонкого льна… Платья из такой ткани носили селянки, но фасон другой… Аккуратный вырез, узкие до локтя рукава, от локтя спускающиеся вниз, как тонкие листья, обнажая руки. Талия перехвачена тонким кожаным пояском, юбка ниспадает красивыми фалдами… Цвет… кажется, светло-зелёный. И она босиком. Ступни утопают в мягком лесном ковре… Чудно, но на душе у Эйлинн радостно.

Вот впереди между деревьями пляшет огонёк костра. Увидев его, Эйлинн поняла, что шла именно к нему. Как будто кто-то здесь ждёт её и разжёг огонь специально для неё.

Эйлинн присаживается у огня. Место у костра расчищено – голая земля. Костерок небольшой, но Эйлинн явно ощущает исходящее от него тепло. Вокруг костра кругом выложены камни плоской продолговатой формы, на них начерчены или, скорее, выдолблены, какие-то символы.

Эйлинн вдыхает полной грудью. Смотреть на костёр приятно – ей спокойно, и на душе тихая радость, хоть, вроде бы, особых поводов для радости и нет. По крайней мере, она не помнит никакой особенной причины. Потрескивание костерка смешивается с остальными звуками леса, и Эйлинн словно растворяется в них. Вдруг Эйлинн вздрагивает. Кажется, кто-то позвал её по имени. Она оглядывается, но никого не видит. Снова смотрит на костёр, и… опять. Негромко, но чётко различимо и настойчиво «Эйлинн!». Эйлинн испуганно осматривается, но никого не замечает. Она уже думает уйти, поднимается, как вдруг… «Эйлинн! Эйлинн!». Всё встаёт на свои места. Это костёр – она явно различает звук своего имени в потрескивании костерка.

Эйлинн испугана. Нужно уйти отсюда. Она быстро идёт по лесу, не разбирая дороги, впрочем, её там и не было, в испуге она больше не слышит звуков леса, не замечает его запахов – только бы выйти… Совсем вскоре Эйлинн слышит знакомое журчание воды – она недалеко от реки.

Эйлинн часто дышит, стоя на крутом берегу реки, дыхание постепенно успокаивается. Ночь светлая, ярко светит луна, Эйлинн дышит глубоко, вдыхая аромат трав, журчание воды смешивается со звуками леса… Страх, вызванный происшествием в лесу, уже прошёл. Да и было ли там что-нибудь? Может, ей показалось?

Надышавшись, Эйлинн идёт вдоль реки и останавливается у брода. Вот и всё. Сейчас она перейдёт реку, и будет дома. Ей даже жаль уходить – ночь так прекрасна… Её взгляд рассеянно падает на замок – на маленькое окошко у самой крыши, где находится небольшое помещение для стражников, и мысль, непонятно откуда взявшаяся, пронзает её сознание как молния: бабушка там, я ещё могу ей помочь.

Маленькая коморка пуста. Это Эйлинн поняла сразу, как только оказалась в ней. Коморка маленькая и ярко освещена лунным светом – спрятаться здесь было негде. На всякий случай Эйлинн открывает маленький шкафчик – слишком маленький, чтобы там мог спрятаться человек, но всё же… Шкафчик пуст, только какая-то ветошь лежит на самом его дне. Но Эйлинн чувствует, что бабушка недалеко. Она не может это объяснить – просто чувствует. Эйлинн вышла из коморки, и закрыла за собой дверь. В длинном коридоре темно. В нём было несколько окон, но, почему-то, свет не попадал в них, как будто ночь была безлунной. Эйлинн оглянулась по сторонам, и её охватил страх. Она попробовала открыть дверь в коморку, чтобы впустить в коридор немного света, но дверь не поддалась, как будто была закрыта на замок. Эйлинн дёргает её изо всех сил, но дверь не поддаётся, даже не затряслась. Эйлинн в растерянности отходит от двери. Сердце бешено стучит в висках, дыхание участилось, руки дрожат. Немного успокоившись, Эйлинн огляделась. Слабого света было достаточно, чтобы понять, что коридор пуст. «Нужно уходить», подумала она. Ощущение, что она точно знает, где бабушка, пропало. Эйлинн почувствовала себя глупо. Нужно скорее уходить. Идя по коридору, Эйлинн ощутила, что здесь холоднее, чем было в коморке. И холод здесь был другим – сырым, вкрадчиво пробирающимся под одежду, и пронизывающим до самых костей. Дойдя до конца коридора, Эйлинн уже почти не чувствовала стоп – ведь она шла босиком. Но вот, она вышла на лестницу. На лестнице тоже было темнее, чем можно было ожидать в такую лунную ночь. Эйлинн начала медленно спускаться, шевеля пальцами озябших ног, чтобы как-то согреть их. Сердце всё ещё стучало в висках, хоть дыхание и восстановилось. Пройдя один пролёт, Эйлинн взглянула в окно. Света было немного, это было не удивительно – луна светила с другой стороны, но что-то всё-таки было не так. «Почему мне кажется, что что-то не так?», – пронеслось в голове у Эйлинн. Окно выглядело как-то неправильно, но Эйлинн не могла понять, почему. Как вдруг… Словно с глаз словно упала пелена. На окне не было цветов – а они были на всех этажах, в окне… не было стекла, не было и деревянной лакированной рамы, которая держала его, и деревянного подоконника. Эйлинн вздрогнула, отступила от окна, сердце опять учащённо забилось, руки задрожали. Она лихорадочно оглядывалась вокруг себя: каменная лестница, каменные перила – их деревянное покрытие тоже отсутствует, нет и двери в коридор – видимо, выходя на лестничный пролёт, она была слишком напугана, чтобы заметить это. «Нет, не может быть, что это?». Сердце, казалось, готово было выскочить из груди. Эйлинн бросилась вниз по лестницам, что было сил, бешеное биение сердца заглушало звуки её шагов. Эйлинн бежала, практически не различая ничего вокруг себя, не понимая, сколько пролётов она уже миновала, и на каком этаже находится. Эйлинн остановилась, окончательно запыхавшись. Она оперлась рукой о каменные перила, другую руку прижала к груди, пытаясь отдышаться. Сердце всё ещё стучало в висках. Сердце… Нет. Это не сердце. Биение, которое она слышала постоянно, не было биением её сердца, теперь, прижав руку к груди, и почувствовав собственный пульс, Эйлинн это поняла. Этот размеренный стук был медленнее, чем её пульс, и шёл… Она прислушалась. Казалось, он шёл откуда-то снизу. Но откуда – она уже не понимала. На площадке, на которой Эйлинн остановилась, было почти совсем темно. От перил, на которые она опиралась, лестница вела вниз, и она пошла, сама не зная куда, просто чтобы прийти хоть куда-нибудь, чтобы эти блуждания прекратились. Ступенек на этот раз было больше, и лестница была шире. Эйлинн шла, опираясь на перила одной рукой, вторые были спрятаны где-то в темноте: дотянуться до них вытянутой рукой Эйлинн не могла, а подходить, чтобы проверить, не хотела. Такой широкой была центральная лестница для нуворов и лестница, ведущая в фамильный склеп. «Не может быть, чтобы это была лестница в склеп» – лихорадочно соображала Эйлинн. «Чтобы пройти в склеп, нужно пройти через центральный холл, потом по маленькому боковому коридору, из которого открывается дверь на эту лестницу». И тут её правая рука соскользнула с края перил. Всё… перила кончились. Но ступеньки продолжались. Уже не понимая, где она находится, Эйлинн продолжала спускаться почти в абсолютной темноте. Откуда-то снизу доходил приглушённый свет. Она лихорадочно пыталась вспомнить, где в замке могут быть такие ступеньки, но не могла. Скорее всего, это было одним из подсобных помещений, куда она не заходила. «Если это подсобное помещение, в такое время здесь не будет слуг», – подумала Эйлинн. «Кто же мне поможет?».

По мере того, как она спускалась, света становилось больше. Но это не был свет факелов или свечей. Свет был какой-то зеленоватый, рассеянный, странный – Эйлинн никогда такого не видела. Глухие удары, стук невидимого сердца, теперь звучали отчётливее – казалось, «невидимое сердце» бьётся где-то рядом. Эйлинн спустилась ещё на несколько ступенек, вынырнула из-под низкого свода, и увидела, куда вели ступени – это был сад. «Но в замке нет сада, нет…» – пронеслось в голове у Эйлинн. Однако перед ней были деревья. Небольшие странной формы, словно изломанные, деревца росли, казалось, прямо из каменного пола. Ничего не понимая, Эйлинн ступила на пол этого зала. Ей уже не было страшно, не было холодно, сердце не стучало в висках – Эйлинн впала в какое-то оцепенение, и уже сама не понимала, зачем она идёт сюда.

Ступеньки закончились, Эйлинн ступила на пол странного зала, и её босые ноги погрузились в какую-то тягучую жидкость – она была холодной, и ноги скользили, идти приходилось очень аккуратно. Эйлинн подошла к первому дереву – сероватая кора была покрыта тёмной слизью, напоминавшей слизь на полу, казалось, она стекала на пол именно с деревьев. Листья дерева были серо-фиолетовые, тусклые. Эйлинн прикоснулась к коре, и отдёрнула руку – по её телу прошла неприятная дрожь, как будто её что-то кольнуло. Эйлинн удивлённо посмотрела на странное, вызывавшее у неё жалость дерево, ещё раз дотронулась до коры – и отшатнулась – кора на мгновение словно стала прозрачной, и под ней, словно подо льдом на поверхности реки, появилось бабушкино лицо – казалось, она враз постарела лет на десять, она смотрела на Эйлинн отрешённо, словно не узнала её… Сердце снова стучало в висках, заглушая стук того другого сердца, которое, казалось, билось совсем рядом. «Что же это?» – хотелось закричать Эйлинн, но страх сдавил горло, и из него не вырвалось ни звука. Эйлинн неосторожно отступила назад, поскользнулась, и инстинктивно схватилась за ствол дерева, чтобы не упасть. Кора опять стала прозрачной, под ней опять показалось лицо бабушки, и Эйлинн увидела, как густая чёрная жидкость заструилась по дереву, а ствол вдруг подался под её ладонью, как будто снег, начавший таять от прикосновения. У Эйлинн закружилась голова, казалось, она стала лёгкой как пёрышко и падает… Словно сон перед глазами вспыхнула картина: на Эйлинн смотрела молодая девушка с чёрными волосами в красивом сиреневом платье. Лицо девушки было перекошено от гнева. Девушка ударила её, и Эйлинн попятилась. «Ты будешь проклята! – прокричала девушка, – Ты сгинешь, пропадёшь, растворишься, ты и твои потомки! Не будет у тебя никакого будущего!». Картина сменилась: Эйлинн держала в руке цепочку из белого золота, на которой висел крупный сиреневый камень – тот самый камень… «Прости меня, Айгунн, звучал у неё в голове голос бабушки. Если бы я могла повернуть время вспять, я не сделала бы этого…», видение исчезло, Эйлинн больше ничего не видела, было только ощущение, что она падает, и в голове всё звучали удары невидимого сердца…

Эйлинн не совсем поняла, как всё закончилось. Она не помнила, как проснулась, как открыла глаза, как накрылась с головой одеялом… Наверное, она сделала всё это непроизвольно, ещё находясь между сном и реальностью, пока её ещё не захлестнули рыдания. Ужас случившегося днём обрушился на неё разом, вслед за ужасом сна, словно один камень, падая, зацепил другой… Днём она была в напряжении, её не оставляла тревога, но всё же весь день у неё сохранялось ощущение, что всё случившееся – просто какое-то недоразумение, что всё разрешится, всё выяснится, и всё будет, как было – бабушка просто не может исчезнуть, это невозможно… И это чувство, хранившееся в глубине души, но, в сущности, хрупкое, как уверенность ребёнка в том, что мама может всегда всё исправить, унесло вслед за падающими камнями.

Эйлинн не знала, как долго она рыдала, постепенно она затихла и ещё через какое-то время высунула голову из-под одеяла. Свечи почти догорели. Хвала Богам, Алия не проснулась – Эйлинн не хотелось сейчас ни с кем разговаривать или слышать слова утешения. Она лежала, смотря на догорающие в камине поленья. До утра было ещё далеко, но спать не хотелось – ей было страшно. В голове вертелись обрывки сна, хотя Эйлинн не была уверена, что это был сон – обычно после пробуждения ото сна, даже если он был страшным, хотя такое случалось редко, оставалось только блёклое воспоминание. С этим сном всё было не так – воспоминания были живыми, словно воспоминания о том, что произошло в действительности. После пробуждения они не потускнели, не утратили связности, последовательности, яркости ощущений. Накрытая несколькими тёплыми одеялами, лёжа в натопленной комнате, Эйлинн ещё долго не могла согреться, особенно ступни – а во сне она ступала босыми ступнями по холодному каменному полу и по холодной вязкой жиже в странном зале с изломанными маленькими деревцами…

«А что, если это был… не совсем сон?» – рассуждала Эйлинн. «Что, если я действительно ходила во сне?». Эйлинн когда-то читала о таком. Но она тут же напомнила себе, что это невозможно – этой ночью у дверей каждой спальни стояли стражники, они спросили бы её, куда она направляется, а, убедившись, что она спит, разбудили бы её горничную…

Под утро Эйлинн всё-таки удалось заснуть – на этот раз без снов. Утром её разбудила служанка, сказав, что вся семья уже проснулась. Для Эйлинн это было нехарактерно – обычно она просыпалась довольно рано, но на это никто не обратил внимание – все были на взводе. За завтраком почти не разговаривали – и отец, и мама были погружены в себя, только Диртан немного рассказал Эйлинн о положении дел, пытаясь как-то подбодрить её. Отец с Диртаном поднялись в этот день рано, когда замок ещё спал – отец приказал стражникам ещё раз всё обыскать. При обыске не обнаружили ни следа нуворы Миэллы, никакой зацепки. Ещё раз опросили всех слуг, но никто не мог сообщить ничего, что имело бы отношение к делу.

После завтрака отец умчался по каким-то делам – сидеть без дела ему было невмоготу, за ним ушёл и Диртан. Мама пребывала словно в полусне – поначалу Эйлинн пробовала разговорить её, но она словно не слышала, когда Эйлинн обращалась к ней, а, услышав, начинала отвечать невпопад, извиняясь за то, что не слушала. Почувствовав тщетность своих усилий, Эйлинн решила сходить за книгой. Она может тихонько читать вслух – маме это не помешает, а самой Эйлинн это поможет отвлечься. Выйдя в коридор, Эйлинн закуталась в шаль. Казалось, день выдался ещё более холодный, чем вчера, а, может быть, просто сказывалось её встревоженное состояние. Маленькая гостиная, а которой они сидели с мамой, располагалась ближе к боковой лестнице, чем к парадной, и, выйдя, Эйлинн направилась именно к ней, не задумываясь об этом. Уже оказавшись на этой лестнице, Эйлинн вздрогнула – перед её внутренним взором пронёсся фрагмент из её сна – во сне она была на этой лестнице: замёрзшая, напуганная. Она бежала вниз, и оказалась в странном зале, которого, она была уверена, в замке никогда не было. А что, если… Эйлинн направилась не вверх, в свою комнату, где она оставила недочитанную книгу, а вниз. Она хотела убедиться, что боковая лестница действительно заканчивается на первом этаже, что нет никаких более узких ступенек с низким сводом, ведущих в странный зал… Ей нужно было увидеть это. Эйлинн спускалась. После исчезновения бабушки замок как будто притих. Даже, казалось, служанки стали шептаться тише, и меньше ходили по коридорам. Эйлинн медленно спускалась по лестнице. Периодически до неё доносились обрывки чьих-то разговоров, звук чьих-то шагов, один раз мимо неё, направляясь вверх, прошли два стражника, почтительно поклонившись. Всё это не давало ей уйти в воспоминания о сне, которые были ещё слишком свежими, и отгоняло страх. Так Эйлинн добралась до конца лестницы. За поворотом располагался парадный зал, а если обогнуть его по краю и войти в неприметную дверь, можно было попасть на лестницу, ведущую в фамильный склеп. Эйлинн колебалась. Во сне, в какой-то момент ей показалось, что она спускается в склеп… Эйлинн не хотелось спускаться туда – внутренне она боялась, увидеть что-то, что подтвердит её страхи, боялась, что увиденное ей во сне существует на самом деле, ведь, в конце концов, исчезновение бабушки необъяснимо… Но Эйлинн думала не только об этом. Она представила, как оставшись одна в своей комнате вечером, будет вспоминать свой сон, прислушиваться к каждому шороху… Она хотела быть уверена.

Эйлинн приоткрыла тяжёлую двустворчатую дверь, ведущую в склеп, и быстро скользнула в щель. Эти двери никогда не запирались на замок, а лестницу в склеп всегда освещали два факела. Эйлинн придержала тяжёлую створку, чтобы она не шаталась, и, убедившись, что створка не выдаст её, подошла к лестнице и медленно начала спускаться. Здесь на перилах не было деревянных накладок – всё было каменное, простота и строгость подчёркивали величие этого места. Эйлинн миновала ступеньки, которые были хорошо освещены двумя факелами, за ними начиналась тьма. Огни факелов подрагивали у неё за спиной. Эйлинн остановилась, одной рукой опираясь о перила, и прислушалась – звуки замка сюда не доходили. Дальняя стена склепа выходила на улицу, и в сильный ветер или дождь здесь можно было услышать шум дождя или завывание ветра, но не сегодня. Постояв какое-то время, Эйлинн подумала, что нужно подняться обратно наверх и взять факел. Поднимаясь вверх, Эйлинн услышала чьи-то шаги – кажется, кто-то шумно спускался вниз, возможно, по парадной лестнице. Эйлинн дошла до двери и приоткрыла её – так она услышит голоса, и сможет понять, если в замке что-то случилось. Она открыла дверь, и слушала – шаги всё не прекращались. Но это не были шаги многих людей, спускавшихся друг за другом… «Так не может быть», пронеслось в голове у Эйлинн, «никто не может так долго спускаться…». Но стук всё продолжался. И тут… словно спала какая-то невидимая завеса – Эйлинн наконец-то услышала этот стук, словно она перестала сама себя защищать от него… Это был тот же стук, который она слышала ночью, спускаясь по таинственной лестнице. Размеренный, как удары неведомого сердца… Ужас сковал Эйлинн словно холод, она выскочила из полуоткрытой двери, и почти бегом бросилась по коридору в парадный зал, а затем наверх, в свою комнату. Поднимаясь по парадной лестнице, Эйлинн столкнулась с Диртаном. Он явно был чем-то раздражён, но не сказал ей ни слова – только спросил, как у неё дела. Эйлинн сказала, что направляется в свою комнату поискать книгу, которую она собиралась почитать матери. Диртан улыбнулся, и снова погрузился в свои мысли. На фоне вчерашних событий, он не придал значения её бледности – он знал, что Эйлинн очень чувствительна.

Слух о том, что Дитта видела свою нувору в зеркале, быстро разлетелся среди слуг. Несколько женщин, включая и Дитту, попросили расчёта. О проклятье никто из них прямо не сказал: у каждой нашлась причина, чтобы уйти; Дитта сказала, что хочет вернуться в деревню к тётке, которая недавно овдовела, мол, негоже оставлять женщину одну в таком возрасте. Всех желающих рассчитали. Диртан лично уволил ещё нескольких, по его словам, распускавших слухи.

На отца и Диртана уход нескольких слуг не произвёл особого впечатления, но для Айхмы уход слуг, даже всего нескольких из многих, стал лишь ещё одним дурным предзнаменованием, будто ей удалось разглядеть ещё одну часть зловещего рисунка, и с каждой частью надежда на то, что он окажется не таким уж зловещим, становилась всё слабее.

После обеда Айхма ушла в спальню матери под предлогом того, что хочет разобрать её вещи – на самом деле, она просто хотела остаться одна – она не хотела удручать родных своей подавленностью, но сделать с собой тоже ничего не могла.

Эйлинн устроилась у камина в гостиной, стараясь отвлечься чтением, но сосредоточиться на чтении она не могла. Эксперимент, который должен был подтвердить, что это был всего лишь страшный сон, напугал её и дал ей ещё одну причину бояться. Биение неведомого сердца, которое она сначала приняла за шаги, скорее всего, чтобы обмануть саму себя… Ведь она же его слышала…

День прошёл в томительном ожидании хоть чего-нибудь, хоть какой-нибудь ясности. В глубине души никто уже не верил, что нувора Миэлла найдётся, но никто не решался высказать это вслух. Томительное ожидание повисло между членами семьи густым туманом – слуги тоже чувствовали это настроение, и лишь смущённо опускали глаза – даже те, кто был наиболее близок к семье, не решались говорить что бы то ни было, так или иначе связанное с исчезновением нуворы.

В этот вечер семья рано разошлась по своим комнатам – в одиночку повисшее в воздухе ожидание почти не чувствовалось. Даже деятельный по натуре Диртан в этот вечер молчал – всё возможное было уже сказано и сделано, оставалось только ждать.

За два дня в замке не было обнаружено ничего подозрительного; отец решил не ставить посты у каждой спальни на ночь, и ограничился двумя стражниками на каждом этаже, включая этаж, где располагались комнаты слуг. Несмотря на это, Эйлинн опять попросила Алию остаться у себя, и оставила зажжёнными свечи. Этой ночью засыпать ей было страшнее, чем предыдущей. Ложась спать прошлой ночью, Эйлинн была напугана необъяснимым происшествием, но она не боялась чего-то конкретного. Сегодня происшествие уже не было для неё столь необъяснимым, и то, что она знала, пугало её ещё больше неизвестного.

В эту ночь Эйлинн опять какое-то время боролась со сном, но, в конце концов, заснула, и страшный сон не повторился.

В томительном ожидании прошли несколько дней, в течение которых ничего не происходило. То, что страшный сон не повторялся, немного успокоило Эйлинн, но она не перестала думать о нём. Вспоминая сон и удары, которые она слышала в склепе, Эйлинн понимала, что это не были просто случайности, это что-то значило, и это было связано с исчезновением бабушки.

* * *

Марох с усилием оттолкнулся руками от скрипучего деревянного стола, на котором стояла наполненная жидкостью чаша из серого камня. Он тяжело дышал. По его смуглому лицу, лбу, тонкому носу с едва заметной горбинкой и небритым щекам струился пот. Он простоял так несколько секунд, всё ещё опираясь о стол. От жидкости в чаще шёл густой пар, можно было подумать, что там что-то кипело, но пузырей видно не было. Между тем, дыхание Мароха становилось ровнее, и вот совсем успокоилось. Теперь он смотрел в чашу осмысленно, пар рассеивался, под ним жидкость становилась прозрачной и какой-то густой. Марох поглядел на свои руки, маленький порез на указательном пальце левой руки уже не кровоточил. Будь он сейчас на юге, он прошептал бы заклинание, которое заставило бы этот порез мгновенно затянуться, а остатки крови, невидимой на тёмной поверхности этого видавшего виды стола, он уничтожил бы магическим пламенем. Это не был обычный огонь – управление стихиями было недоступно южным магам, это было магическое пламя, не дававшее тепла, но способное уничтожать то, что было нужно – с очень прицельным действием. Кровь волшебника – слишком сильное оружие, чтобы оставлять его даже в собственных покоях. Но здесь, на севере, его магия была ему недоступна. Он читал о том, что северным ведунам и ведуньям тоже была знакома магия крови, но вряд ли они были настолько искусны, чтобы воспользоваться ничтожными остатками его крови на этом старом столе… А вот южным магам это было вполне под силу…

Ритуал был сложным, потому что требовал самого сложного, что есть в магии – концентрации. Сначала нужно было очистить сознание от посторонних мыслей и сконцентрироваться «на границе ведомого и неведомого» – т. е., на том, что волшебник знает о чём-то и вытекающих из этого вопросах. Именно так. Представляя себе то, что ведомо, и задавая немой вопрос, как будто протягивая магическую руку в то, что пока ещё скрыто. Достигнув этой концентрации, он делал надрез на пальце левой руки, чтобы капля его крови упала в зеркало времени. После этого твёрдый, но абсолютно прозрачный материал становился жидким, в нём появлялись течения, по поверхности шла рябь, и жидкость приобретала зеркальность. И тогда зеркало показывало ответы на вопросы волшебника, впрочем, это не всегда были ответы. Нетшталь реагировал на концентрацию: любая посторонняя мысль – и ответ мог быть дан совсем на другой вопрос. Но и при идеальной концентрации ответ не всегда был именно ответом. Здесь многое зависело от умения интерпретировать, связать воедино разрозненные сведения, увидеть путеводную нить в нагромождении бессвязных картинок, здесь требовалось терпение и умение ждать.

Отправляясь в этот поход, Марох взял с собой нетшталь. Хоть магия юга и не действовала на севере, Марох был уверен, что это не касалось нетшталя. Ведь его отец должен был рассчитывать на что-то, отправляясь сюда. Другого объяснения Марох найти не мог. И Марох не ошибся – нетшталь действительно работал на севере.

Нетшталь был редким инструментом. Их существовало не более десятка. Первоначально нетштали обнаружили рядом с талмином. Скорее всего, они остались бы незамеченными, ведь при падении произошёл обвал, изверглась лава, но они были слишком правильной формы – округлые чаши из цельного светло-серого мраморного камня со странным веществом внутри. По виду вещество напоминало стекло, по прочности – камень и было неотделимо от чаши. Даже когда оно становилось текучим, попытки отделить его от чаши ни к чему не приводили.

Казалось невероятным, что такой инструмент оказался в руках начинающего мага. Многие из тех, кто учился в университете вместе с ним, позавидовали бы ему, но он сам предпочёл бы никогда не видеть этого инструмента.

Окмист Салэри впервые навестил его за год до окончания университета. Четыре раза в год студентам давали одну неделю отдыха; в тот раз он немного задержался в университете, и на отдых осталось всего четыре дня. День близился к полудню, но для него всё ещё было утро, когда в двери дома, оставшегося ему от отца, постучали. Окмист Салэри сказал, что проезжал мимо, и решил навестить сына старого знакомого. Марох был удивлён такому визиту и сразу заподозрил, что это неспроста. Имя Окмиста Салэри было хорошо известно в магических кругах – он ничего не делал просто так. И старые знакомые, равно как и новые и знакомые вообще, интересовали его только в том случае, если они были ему чем-то полезны.

Окмист начал неопределённо: вспоминал отца, хвалил его, вспоминал байки о редких артефактах, жаловался, что магов специализации его отца не много, потом спросил, собирается ли сам Марох пойти по отцовским стопам. Нет.

Ещё учась в школе, закрытой школе, в которую его отослал отец после смерти матери, Марох мечтал работать вместе с отцом, стать ближе к нему: ему было одиноко, хоть он никогда и не жаловался. У него были способности. Но его отец исчез, когда он ещё учился в школе, и Марох остался совсем один. Марох понимал, что ему повезло. Его отец был очень предусмотрительным. Он оплатил школу до самого окончания и назначил распорядителя, который управлял его небольшим состоянием, пока Марох не стал взрослым, и был его опекуном. Благодаря этому, Марох ни в чём не нуждался. Его основной проблемой было одиночество. Окончив школу и вернувшись домой, он пытался разыскать отца. Всё, что ему удалось узнать, что отец занимался поисками какого-то артефакта из Нэрстана. Ему было горько – все эти годы в его душе ещё теплилась надежда обрести семью… Раньше он был слишком мал, и был бы отцу в тягость, теперь… отца не стало. Он злился на судьбу, злился на отца, и ни за что не хотел продолжать его дело. В университете Марох увлёкся меллерами (древняя цивилизация, когда-то населявшая Ойнурру), и после окончания хотел заниматься изучением их наследия – в этом деле его способности тоже пригодились бы… Всё изменилось именно в этот день.

Оказалось, что вопрос асди Салэри (асди – вежливое обращение к магу на юге) был риторическим. Он справлялся об успехах Мароха в университете – у Окмиста Салэри везде имелись свои люди, и знал, что Марох унаследовал дар своего отца. Марох чувствовал ауру вещей, мог видеть их историю и суть, если это были магические предметы. Именно этот дар помогал Откиру Аккинти, так его звали отца, разыскивать магические артефакты и правильно обращаться с ними, находить к ним подход. Потенциально, это дар мог сделать отца могущественным, но он был человеком иного склада – предпочитал не быть на виду. Откир Аккинти находил для заказчиков нужные им артефакты, помогал найти к ним подход, и передавал их заказчикам, беря за это хорошую плату. Оказалось, что последний заказ его отец выполнял именно для асди Салэри. Первоначально этот артефакт увидел в нетштале какой-то маг-теоретик. Об этой находке он рассказал Окмисту Салэри, который непременно пожелал обладать им. С этим он и обратился к отцу. Отец начал собирать информацию об артефакте с помощью нетшталя, и, собрав достаточно, отправился в Нэрстан, откуда не вернулся.

Асди Салэри вручил Мароху нетшталь, а также записи его отца, которые он «предусмотрительно взял на хранение после исчезновения Откира», и сказал, что он должен закончить то, что не смог закончить его отец. Уходя, отец получил задаток, Марох же получит остаток согласованной суммы после того, как принесёт артефакт. Асди Салэри не преминул упомянуть, что такое громкое дело поможет начинающему магу заявить о себе в магическом сообществе.

Марох не хотел заниматься этим делом, не хотел иметь ничего общего с тем, что отняло у него отца, но Окмист Салэри был влиятельным человеком – в его распоряжении были все возможные инструменты убеждения. Марох понимал, что у него нет выбора.

Он понимал, что асди Салэри будет следить за каждым его шагом, о том, чтобы обмануть его, нечего было и думать. Марох начал готовиться к походу за артефактом.

Весь последний год обучения он почти всё свободное время уделял изучению артефактов, некоторым экспериментам с ними и, конечно, работе с нетшталем. Он почти забросил увлечение меллерами и почти перестал общаться с друзьями. Когда ближе к концу учебного года преподаватели спрашивали его о дальнейших планах, он отвечал уклончиво, что сначала собирается попутешествовать. Стремление молодого человека посмотреть мир было понятным, к тому же, в этом возрасте молодые люди часто меняют свои решения. Хотя некоторые преподаватели, с которыми он был особенно близок, всё-таки что-то заподозрили. Друзья же были уверены, что Марох изо всех сил готовится продолжать обучение, и были очень удивлены, когда Марох покинул университет, едва успев выдержать все положенные испытания.

Записи отца, которые ему передал асди Салэри, Марох расшифровать на смог – отец использовал какой-то, видимо, им самим изобретённый код, поэтому Мароху пришлось полагаться исключительно на нетшталь.

Работа с нетшталем оказалась не такой простой. Несколько месяцев ушло на то, чтобы просто научиться задавать вопрос – сосредоточиться на одной мысли и не отвлекаться. Постепенно ему это удалось, и он начал получать ответы на свои вопросы. Когда он почувствовал, что работа с нетшталем стала получаться, он задал первый вопрос об артефакте. Просто попросил нетшатль показать ему камень. Через какое-то время это получилось.

Сначала поверхность жидкости стала чёрной – просто чёрной, не было видно больше ничего, и чернота была только на поверхности, не вокруг него, как обычно бывало с нетшталем; у Мароха уже промелькнула мысль, что нетшталь не ответит. Он уже был готов прекратить – любая посторонняя мысль могла нарушить процесс, а он уже подумал… Как вдруг он ощутил силу – там во тьме, а затем чернота словно «вышла из берегов», окружила его, и он уже был там, в черноте. А потом в глаза ударил красный свет. Сначала он ослеплял, но потом свет стал не таким ярким, а, может, просто привыкли глаза – он стал различать его очертания. Это был тёмно-красный матовый камень неправильной формы. Это от него веяло такой силой. Камень пульсировал, были слышны глухие, какие-то отдалённые удары. Понять, что он из себя представляет, сразу не удалось – для этого нужно было оказаться возле предмета, поработать с ним какое-то время… Единственное, что удалось различить – магия крови, здесь явно была задействована магия крови, но не только она, здесь также чувствовалась смерть, ненависть, жажда мщения… На Мароха накатила дурнота, по поверхности нетшталя пошли волны, и связь оборвалась. Откат был сильным, и не менее сильным был страх, когда Марох осознал, с чем имеет дело – эта сила могла превратить гору в груду песка. Но кто мог управлять такой силой? Только тот, кто ненавидит также сильно, кто даст этой силе достойную цель. Окмист Салэри был беспринципным интриганом, он ловко пользовался людьми, но вряд ли это было вызвано ненавистью. Для него это была просто забавная игра. И что же сделает с ним такой камень? Превратит его в монстра? Марох больше не пытался понять, что представляет собой этот камень. Он получит его и передаст Окмисту Салэри в коробке из анрила (магически нейтрального металла), чтобы не ощущать эманации его магии. Передаст, и всё. И пусть асди Салэри не платит, если сочтёт, что работа выполнена не полностью. Марох продолжил работать с нетшталем, только чтобы понять, где находится артефакт, и как к нему подобраться.

Через какое-то время Марох увидел склеп. Большой каменный склеп, по всей видимости, фамильный, где спали вечным сном члены какой-то семьи нуворов. Такие склепы обычно устраивались глубоко под землёй, поэтому там всегда горели факелы – окон там не было. В этом склепе было немного не так – Марох не увидел ни одного факела, но, несмотря на это, там не было темно – по склепу был разлит странный зеленоватый свет, какой не могли создать ни факелы, ни свечи. На площадке перед лестницей стояла женщина – красивая молодая женщина с распущенными по плечам густыми чёрными волосами в лёгком белом платье – Марох невольно засмотрелся на пышную грудь. Должно быть, женщина была нуворой, платье было сшито из лёгкой полупрозрачной ткани, очевидно, дорогой, в несколько слоёв. Простолюдинкам такое не по карману. Странно было видеть такую красавицу в склепе, но странным было не только это. Присмотревшись, Марох заметил взгляд женщины – жёсткий, холодный, молодые женщины так не глядят… И это была не единственная странность – чем больше Марох смотрел на неё – красивую молодую женщину, тем явнее становилось нехорошее чувство в душе. Что-то не так. С ней что-то не так.

Перед красивой нуворой стояла вторая женщина – пожилая простолюдинка. Она что-то говорила первой, но слов Марох не слышал. Хотя и без слов было очевидно, что простолюдинка обращается к молодой нуворе с просьбой, а молодая нувора даёт простолюдинке какие-то распоряжения. В течении всего этого разговора Марох чувствовал магию камня, нувора делилась его силой с простолюдинкой.

Марох попробовал посмотреть на женщин магическим зрением. Это был шок. Казалось, сердце остановилось. Простолюдинка… в ней Марох не заметил ничего необычного. Но нувора… живая и мёртвая одновременно. Марох всматривался, пытаясь понять, как это возможно, а сердце набатом стучало в ушах. Живая, но окутанная аурой смерти… Поверхность нетшталя подёрнулась рябью – при работе с нетшталем нельзя было давать волю чувствам.

После этого случая Марох ненадолго прервал свою работу с нетшталем, и стал проводить долгие часы в университетской библиотеке. Он пытался понять, что может представлять собой эта нувора – живая и мёртвая одновременно. Но книги по южной магии не содержали ответ на это вопрос. Южная магия не работала со смертью, максимум – среди южных магов были те, что мог считать информацию о смерти с трупа, если смерть наступила недавно. Такие способности были подобны способностям Мароха. Но если считать информацию о смерти могли лишь немногие, то видеть ауру смерти могли все маги – она оставалась на трупе несколько дней, в каких-то случаях больше, в каких-то меньше: как правило, больше если смерть наступила внезапно, когда человек был ещё полон жизни, строил планы, к чему-то стремился, меньше, если человек умер своей смертью от старости или после продолжительной болезни. Но та нувора была жива – Марох видел свечение везде, где оно должно быть у человека – маги юга называли это энергетическими центрами. Немного странным было то, что свечение было одинаковым во всех центрах, нигде не больше и не меньше, тогда как, в большинстве случаев, какие-то центры были развиты сильнее.

Не найдя ответа, Марох решил, что проще всего будет начать с простолюдинки, и начал задавать нетшталю вопросы о ней. Ему повезло: когда он в очередной раз попросил нетшталь показать её, он увидел её идущей мимо гостиницы «Гордость Остона» (Остон – крупный город в Нэрстане), это было главным. Попробовав ещё несколько раз, он увидел простолюдинку на пороге явно нуждавшегося в ремонте бедного дома, беседующей с девушкой-подростком, так же простолюдинкой. Бедный квартал… Такие есть в каждом городе… Нувора могла бы быть и пощедрее со своей помощницей…Если, конечно, могла.

На следующий день Марох двинулся в путь: изматывающее ожидание и поиски были в прошлом, настало время действовать. Он хотел поскорее покончить с этой историей и вернуться к своим планам.

Через несколько дней после того, как Марох стал стражником в замке Веллар, оставшись вечером один в своей тесной комнатке, он решил заглянуть в нетшталь.

Он осторожничал. Только убедившись, что все шаги и разговоры в коридоре для слуг стихли и подождав ещё какое-то время, Марох достал нетшталь из-под половиц, положил его на маленький столик, встал над ним и сосредоточился. Он стоял, мысленно вспоминая всё, что уже знал о камне… Вопрос пришёл сам собой. Марох сделал надрез на пальце, капля крови упала на гладкую как стекло зеркальную поверхность, и по ней прошла первая волна ряби. Работает. Эта мысль скользнула по самому краю сознания, и Марох тут же прогнал её, опасаясь, что это собьёт концентрацию. А бурление жидкости, тем временем, стихало и поверхность темнела. Марох наклонился ниже, он почти не дышал. Поверхность начала темнеть, затем темнота окружила его, и он снова увидел камень. Его сияние словно слегка пульсировало в такт издаваемым им ударам. Над камнем он заметил что-то ещё, чего он никогда не видел раньше. Это было похоже на нить, запутанную в причудливый узел. Синяя, отливающая зелёным, она тоже словно имела какое-то своё внутреннее свечение. Сверху из узла выходили семь отдельных нитей того же цвета. Марох попытался проследить, куда они ведут, но нити распадались слишком широко, тогда он выбрал одну – первую. Он попытался проследить, куда она ведёт, но вдруг картинка перед его глазами сбилась, начала дрожать, затем картинки замелькали так, что он едва успевал за ними: он слышал женский крик, повторявшийся снова и снова, будто эхо, отражаемое стенами: «Ты будешь проклята!», видел двух девушек, стоящих у окна, одна из них ударила другую по лицу, видел пожилую женщину, видимо, нувору, сидящую в кресле перед растопленным камином, но сжавшуюся, будто от холода, затем он видел небольшое дерево, по которому стекала чёрная вязкая жидкость, а из него как будто просвечивало лицо пожилой женщины, которую он видел сидящей у камина. Удивление, ужас и отвращение были слишком сильными – концентрация сбилась, поверхность нетшталя стала светлеть, по ней пошли волны.

Несколько секунд Марох стоял, опираясь на стол, и пытался отдышаться. В голове звенел только один вопрос «Что это?».

В тот вечер Марох не повторял ритуал – он устал и был слишком взбудоражен, сконцентрироваться не получилось бы. Какое-то время он ещё сидел в кровати, пытаясь привести мысли в порядок и найти связующее звено в свалившемся на него нагромождении фактов, но ничего не получалось. Окончательно устав и запутавшись, Марох погасил свечу и лёг в постель. Он довольно быстро впал в какое-то забытьё, в котором мысли о камне и увиденном носились хороводом в его неокончательно отключившемся сознании. Заснуть глубоко ему удалось только во второй половине ночи. Проснулся Марох не выспавшемся. Всё ещё перебирая в голове то, что он увидел в нетштале накануне, он вышел на дозорную стену, а через несколько часов, когда проснулись нуворы, в замке разразилась буря.

Марох стоял в дозоре уже несколько часов, когда на дозорный ход поднялся сам нувор. Он был зол и, видимо, чем-то обеспокоен. Едва поздоровавшись со стражниками, он забрал половину дозора для обыска замка – пропала нувора Миэлла. Оставшиеся стражники объяснили Мароху, что нувора Миэлла – тёща нувора Хестона, мать его жены. Марох ещё ни разу не видел её, так как работал в замке недавно, но при этих словах картины, виденные им в нетштале вечером накануне, словно ожили у него перед глазами. Он никогда не видел пожилую нувору, но готов был поклясться, что в нетштале он видел именно её. Стражники заметили, как он побледнел.

– Что, испугался? – добродушно смеялись они, – не боись, ничего страшного не случилось. Нувора хворала в последнее время, у стариков такое бывает, память подводит… Моя мать…

Дальше Марох слушал вполуха, почему-то его не оставляло ощущение, что случилось что-то страшное. Так и было. Когда он сменился, его попросили помочь ещё раз обыскать замок – пожилая нувора так и не нашлась, а, между тем, уже настало время обеда. И было понятно, что, если больную пожилую женщину не смогли найти бывалые стражники, знавшие этот замок как свои пять пальцев, случилось что-то серьёзное и, возможно, дальнейшие поиски не имеют смысла.

Примкнув к поисковому отряду, Марох заметил, что так думает не он один. Среди стражников чувствовалась растерянность, чувствовалась она и в голосе Востера, когда он отдавал приказы. Нувор прятал свою растерянность за злостью, и стражники, и даже сам Востер, старались не встречаться с ним взглядом. Марох приступил к очередным бесполезным поискам вместе со всеми.

Проходя по одному из коридоров, он увидел молодого нувора – он сидел на диване рядом с девушкой… Увидев её, Марох вздрогнул и остановился. Девушка как две капли воды была похожа на Ноллу, и, в то же время, это была не она. Девушка была нуворой, была одета и причёсана соответствующе, у неё были каштановые волосы, а не светлые, как у Ноллы, но она была очень похожа, даже то же кроткое выражение лица… Увидев, что нувор заметил его, Марох поклонился и пошёл дальше, но образ девушки ещё долго стоял перед его глазами. Обходя замок, он не переставал думать: кто она и почему она так похожа на Ноллу? Как они могут быть связаны?

Понять, что девушка – сестра молодого нувора не составило труда. Марох знал, что молодой нувор не женат. Девушка могла, конечно, быть и более дальней родственницей, но узнать, что у молодого нувора есть сестра, не составило труда. Но как две девушки, никак не связанные между собой, могут быть так похожи? Значит, они как-то связаны. Ещё одна загадка… или ещё одна зацепка.

Думая так, Марох успокоился и стал размышлять о том, какой вопрос ему необходимо задать нетшталю.

В тот вечер обратиться к нетшталю не получилось. Его, как более молодого, оставили сторожить замок ночью. Как оказалось, не зря. Стражник, с которым он стоял в ночном дозоре рассказал ему интересную историю.

«Болтает старая Санилла, молодой нувор хотел прогнать её, да заступилась его мать, пожалела старую служанку… Так вот, болтает Санилла, а она ровесница пропавшей нуворы, что, когда нувора была молодой, была у неё сестра. Сестра была старше неё, и собрались её замуж выдать, жениха нашли, нувора, конечно, как положено. Оно всегда так, что старшую дочь раньше замуж выдают. Да только позавидовала ей младшая сестра, наша, значит, нувора, да будут Ойну и Эйни к ней справедливы. Позавидовала она ей, значит, хотя Санилла говорит, младшая сестра красивее была с лица, она бы в девках не засиделась, да всё равно, позавидовала… И соблазнила она её жениха. А сестра её, значит, застала их вместе, да не стерпела обиды, в реку бросилась. Да не просто бросилась, а прокляла их перед смертью. Вот от того и нувор наш умер так глупо – с лошади упал и насмерть, и нувора наша пропала. То проклятье её настигло».

– А нуворы знают?

– А что толку? Сделанное назад не воротишь. Да и нуворы уже за грех свой заплатили…

Эта история придала мыслям Мароха новое направление. Насколько он понял, ни Санилла, ни кто-то другой не видели, как сестра нуворы бросилась в реку. А что, если не бросилась? Что, если она просто убежала из дома и жила как простолюдинка? Что, если бабушка Ноллы и есть сестра пропавшей нуворы?

Прошло несколько дней, прежде чем Марох смог снова заглянуть в нетшталь – он порядком устал за последние дни, и усталость мешала концентрации. На этот раз Марох попросил нетшталь показать ему нувору – где она сейчас, что с ней стало. Когда поверхность жидкости потемнела, сначала он увидел камень со сплетённой над ним светящейся синей нитью с зелёным отливом. Из узла выходили отдельные нити и тянулись вниз. Затем Марох увидел каменную залу, прямо из пола которой росли чахлые на вид, изломанной формы, небольшие деревца, кора которых была покрыта чем-то тёмным, противно поблёскивающим в тусклом зеленоватом свете, разлитом по странной зале. Зрелище само по себе было неприятным, но это не объясняло, почему Марох испытал такой страх, снова увидев его. Синяя с зелёным отливом нить тянулась к одному из деревьев, в стволе которого, словно через толщу воды, Марох увидел лицо нуворы – она была словно в забытьи, но он узнал её – то, что он увидел в нетштале в прошлый раз, прочно врезалось ему в память. Картинка дрогнула – Марох увидел, как ствол дерева обхватила маленькая узкая кисть, очевидно, женская, тёмная жидкость потекла по дереву, как вода из прохудившегося ведра, а синяя с зелёным отливом светящаяся нить начала истаивать. Марох чувствовал, как вместе с тёмной жидкостью выходит жизненная сила – то, что ещё от неё осталось, что не давало нуворе окончательно уйти за грань…Кто-то «пил» её. Марох содрогнулся. Картинка дёрнулась, и по поверхности нетшталя снова пошли волны…

Некоторое время Марох просто стоял, наклонившись над нетшталем, пока не прошла накатившая волна дурноты. На севере работа с нетшталем давалась тяжелее, но дело было не только в этом. Хотя Марох видел это уже во второй раз, зрелище внушало ужас. За все годы обучения он никогда не слышал ни о чём подобном. Южные маги, естественно, интересовались магией севера и в библиотеке магического университета Ишхара было накоплено немало информации о ней, и Марох, собираясь в поход за артефактом, тщательно изучил всё, что было доступно, но там не было ни одного упоминания ни о чём подобном. История магии юга знала немало жестокости, но запечатать человека в дерево… – такого история магии юга не знала, и он не представлял, как сделал бы это с помощью магии юга. И ведь нувора не была мертва – Марох чувствовал жизненную силу… Значит, кто бы ни сделал это, их целью было не просто избавиться от человека, нужно было что-то другое…

Нужно было узнать, куда тянутся остальные нити.