Читать книгу Сатанисты ХХ века - Елизавета Шабельская - Страница 11

В конце мая, или начале июня, когда молодая зелень еще не сожжена солнцем, старый Тиргартен так дивно хорош, что, блуждая по его тенистым дорожкам, забываешь близость Берлина.

Особенно прекрасен роскошный парк, подаренный Вильгельмом I городу Берлину (с тем, однако, чтобы ни одно дерево не могло быть срублено без разрешения императора) – ранним утром, когда молчаливые аллеи еще не превращены в шумные бульвары бесчисленными колясками, каретами, велосипедами и извозчиками.

В эти часы «публику» встречаешь только изредка на усыпанных песком узких дорожках, предназначенных для всадников.

Берлинская аристократия, настоящая и поддельная, военная и штатская, избирает ранние часы утра, от 7 до 9, для кавалькад.

Число наездников и наездниц все увеличивается с каждым днем, вплоть до середины июля, когда вместе с окончанием скачек в Гоппер-гартене кончается и официальный весенний берлинский «сезон». Берлин пустеет, большинство театров закрывается и в столице остаются только те злосчастные люди, которым некуда или нельзя бежать из духоты каменных коридоров, именуемых городскими улицами.

Май только подходил к концу и прелестные аллеи древовидной жимолости, окружающие памятник «Победы» в Тиргартене, стояли облитые грандиозными гроздьями благоухающих розовых цветов. Берлинская аристократия была еще в сборе и тенистые аллеи Тиргартена были оживленней, чем когда-либо, в аристократические часы раннего утра.

Особенное внимание всех встречных в это утро привлекла кавалькада, состоящая из кавалеров и двух амазонок, позади которых держался на почтительном расстоянии маленький грум, мальчишка лет пятнадцати.

Амазонки были прелестны. Они дополняли своей молодой красотой прелесть дивного весеннего утра в зеленом оазисе парка, спрятавшегося за двойной оградой шестиэтажных зданий.

Наездницы сидели на великолепных чистокровных конях, а в углу синих чепраков дамских седел виднелась золотая корона над красиво переплетенными буквами: А.Ф.

Принц Арнульф-Фридрих афишировал себя в обществе своей протеже, известной всему Берлину звезды «Резиденц-театра». Для немецкого аристократа это была несказанная дерзость, но так как принц Арнульф был холост, в военной службе не числился и пользовался репутацией неисправимого ловеласа, то на его выходки берлинские аристократические кумушки обоего пола смотрели сквозь пальцы, тем более что император относился к нему снисходительно.

Рядом с принцем ехала, впрочем, не Гермина Розен, оставшаяся во второй паре, между двумя красивыми молодыми поручиками, бывшими однополчанами принца и его ближайшими друзьями, – а Бельская, так быстро ставшая популярнейшей артисткой прусской столицы, звездой первой величины на полотняном небе театрального Берлина.

Русская артистка не могла устоять перед предложением принца Арнульфа испробовать его прекрасных верховых коней и согласилась участвовать в утренних кавалькадах. Сидя на горячем караковом скакуне, Ольга чувствовала себя совершенно счастливой.

В классической черной суконной амазонке с разгоревшимися щеками и блестящими глазами, она была особенно красива.

Принц Арнульф залюбовался молодой женщиной.

– Да вы такая же прекрасная наездница, как и великолепная актриса, – восторженно воскликнул он, видя, как Ольга легко и свободно «взяла барьер» на пробном скаковом кругу в конце Тиргартена, где офицеры обыкновенно объезжают своих коней.

– Я ведь недаром казачка… У нас, в степи, маленькие девочки скачут на неоседланных лошадях. А привычки детства не забываются…

– Значит, вы южанка? – полюбопытствовал принц. – Вот бы никогда не поверил… С вашими глазами, с вашими золотисто-пепельными волосами, вы тип настоящей северной красавицы, – любезно заметил принц.

Гермина Розен, слыхавшая этот комплимент, громко рассмеялась.

– Ого, – насмешливо проговорила она, трогая свою лошадь хлыстом и выравнивая ее по другую сторону принца. – Предупреждаю, принц, напрасно потеряете время… Моя Ольга холодна, как настоящая царица льдов, хотя и родилась где-то в степи, где яйца пекутся на солнце. В венской консерватории мы ее прозвали «царевна-недотрога». Не правда ли, это прозвище к ней подходит?.. Не хмурься, Ольга. Все присутствующие знают, и даже по личному опыту, что ты имеешь полное право играть добродетельных девиц твоего репертуара, несмотря на твое пристрастие к всемирной истории…

Ольга вспыхнула при этом намеке. Мужчины же в один голос закидали Гермину вопросами:

– Это еще что за история?.. И какая история? древняя, новая или новейшая?.. Военная или штатская история?.. Всякая история, касающаяся нашей прекрасной «Иоанны д’Арк», должна быть особенно интересной историей… – наперебой сыпались возгласы молодых офицеров.

Ольга нахмурилась, но ее легкомысленная подруга звонко засмеялась и, неожиданно обхватив свободной рукой талию приятельницы, притянула ее к себе.

– Не сердись, Оленька… Никто не подумает ничего дурного о твоем романе с ученым историком.

– А… Речь идет о профессоре Гроссе, – с оттенком разочарования произнес принц Арнульф. – Ну, это старая история. Я, по крайней мере, знаю больше двух недель, что сей ученый муж по уши влюблен в мою прекрасную соседку.

Ольга невольно улыбнулась.

– Удивляюсь вам, господа. Неужели в Германии мужчины не могут поговорить с женщиной два-три раза без того, чтобы всякий имел право считать их влюбленными и сочинять более или менее остроумные вариации на избитую тему?

Принц усмехнулся.

– Прелестная Ольга, для того, чтобы влюбиться, достаточно двух-трех взглядов, если они так красноречивы, как те, которыми пожирал вас ученый молодой историк на ужине у Гиллера. Я ведь сидел как раз напротив и потому могу играть роль весьма осведомленного судьи.

Общество доехало до начала узкой аллеи, где волей-неволей, пришлось разделиться на группы за невозможностью ехать более двум всадникам рядом.

Принц Арнульф остался впереди, удерживая возле себя Ольгу.

– Надеюсь, вы не рассердитесь за нашу, быть может, неуместную шутку, – любезно начал он, – если я осмелился упомянуть имя человека, так очевидно обожающего вас, то только потому, что хотел просить сделать мне честь, позволив быть шафером в день вашей свадьбы с профессором Гроссе.

Ольга протянула руку принцу, в благодарность за любезное слово, но в голосе ее все же слышалась легкая досада.

– Ваше высочество слишком дальновидны. Могу вас уверить, что я пока не думаю о браке с кем бы то ни было, хотя бы потому, что уже была замужем.

Громкие возгласы недоумения послышались в ответ на сообщение Ольги. Никто, кроме Гермины, не знал, что она была замужем.

Принц Арнульф обратился к Ольге с расспросами.

– Рассказывать историю брака 16-летней девочки с сорокапятилетним миллионером, – ответила она, – за которого ее уговорили выйти дальние родственники, воспитавшие бедную сироту «Христа ради», право, не стоит. Каждый из вас сам может представить, какова жизнь супружеской четы, из которых один вечно подозревает другого. В конце концов, мне не оставалось ничего иного, как попросить развода.

– И она дал его вам? – спросил принц.

– Конечно, нет… Но… кто же может удержать женщину против ее воли?.. Впрочем, до развода дело не дошло, так как мой муж умер во время процесса. Он был так жалок в продолжение полугодовой агонии!..

– Во время которой моя Ольга была ему самой заботливой и преданной сиделкой, – с наивной гордостью вставила Гермина.

– Какое великодушие… – начал принц Арнульф. – И какая жертва.

Но Ольга быстро перебила его:

– Простите, ваше высочество, но, право, никакого великодушия, а тем паче жертвы, тут не было. Я была рада успокоить последние дни его жизни и тем загладить вину.

– Вот то было глупо, Оленька, – вмешалась Гермина, – что он оставил другим миллионы, которые были твои по праву.

Ольга беззаботно рассмеялась.

– Бедный муж, под конец своей жизни, верил мне настолько, что исполнил мою первую и последнюю просьбу, оставляя мне по завещанию ровно столько, сколько нужно для того, чтобы оставаться свободным человеку, привыкшему жить скромно и по средствам.

Принц Арнульф выразил общее чувство, воскликнув бесцеремонно:

– Черт побери, мамзель… пардон – мадам Ольга… Этот ученый профессор будет еще счастливей, чем мы думали, если сумеет заслужить ваше расположение.

Прелестное лицо молодой женщины зарделось.

– Ваше высочество опять возвращаетесь к старому. Уверяю вас, что между сыном моего старого друга и учителя, директора Гроссе, и мною не было никаких разговоров о браке или… любви.

– Не смею сомневаться в ваших словах, прекрасная «Маргарита». Но все же позвольте мне верить собственным глазам, которые сразу увидели любовь молодого ученого. Не могу сказать того же относительно вас, конечно, но был бы рад, если бы брак с профессором сделал бы вас нашей соотечественницей.

– Ваше высочество коснулись сразу чуть ли не самой серьезной стороны вопроса… Перемена национальности – дело нешуточное, хотя бы и для нас, женщин, и, по правде сказать, я не знаю, решилась бы я выйти замуж за иностранца… Ведь я русская.

– Разве вы такая отчаянная патриотка?

Ольга засмеялась.

– Право, не знаю, ваше высочество. По правде сказать, я об этом даже и не думала. У нас в России о патриотизме говорить как-то не принято, так что в сущности никто из нас не знает, окажется ли он патриотом в случае чего… Да и я не о патриотизме думала, говоря о своем страхе перед переменой подданства.

– А о чем же, Оленька? – с недоумением спросила Гермина.

– Как бы это выразить… понятней? Видите ли, мне кажется, что кровь у разных народов разная. Я вовсе не хочу сказать, что она у одних лучше, т. е. благородней, чем у других. Сохрани Боже… просто разная… Поэтому и народы бывают различны характером, привычками, мыслями, даже чувствами и инстинктами.

– Да, это вопрос весьма сложный! – заметил принц Арнульф. – Но я понимаю, что выйти замуж, например, за жида христианке трудно. Но европейские народы родственны между собою настолько…

– Ого, ваше высочество, с каких это пор вы делаетесь антисемитом? – бесцеремонно вмешался поручик фон Белен, громко смеясь и подмигивая Гермине. – Мы и не знали за вами такого «смертного греха», как выражаются наши либеральные газеты!

– И, наверно, думает прекрасная Розен, – добавил граф Котцкий.

Хорошенькая актриса только плечами пожала.

– Пожалуйста, без шпилек, господа. Я прекрасно понимаю, что вы намекаете на мое будто бы еврейское происхождение. Но уверяю вас, что не только я, но, пожалуй, даже и моя мамаша не знает, к какому племени я принадлежу в действительности…

Гермина остановилась, только теперь заметив сказанную ею чудовищную… наивность. Мужчины буквально покатывались со смеху.

Но Ольге стало стыдно за бедную дурочку. Чтобы отвлечь от нее внимание, она поспешно заговорила о евреях, признавая в них не только иную кровь, но и, пожалуй, даже «номером похуже», чем у остальных народов земного шара.

– Ого, да вы антисемитка, – заметил принц. – Смотрите, не выскажите как-нибудь нечаянно чего-либо подобного перед нашими берлинскими журнальными львами. Все критики, до единого, – жиды и, уж конечно, съедят вас живьем за непочтительное отношение к потомкам Авраама, Исаака и Иакова.

Свежеиспеченный масон говорил с нескрываемым презрением о евреях, не подозревая того, что две недели назад добровольно отдал себя в рабство всемирному кагалу.

Ольга пожала плечами.

– Антисемиткой я никогда не была, скорее напротив. Мне было жаль «угнетенное и гонимое» племя. Ведь мы все, образованные люди XIX века, воспитывались в подобных понятиях о еврействе. Только теперь, когда мне пришлось прочесть несколько серьезных книг о всемирном кагале и о международном союзе евреев, я начинаю думать, что антисемитизм не «сумасшествие» и не «подлость», как называют его либеральные газеты всего мира, а, пожалуй, вполне естественное чувство самосохранения…

– А по-моему, – смеясь, перебила Гермина, которой начинал надоедать серьезный разговор, – жиды, особенно старые банкиры, опасны только тем, что в их обществе молодая женщина может умереть от скуки…

– А молодой дворянин может разориться благодаря их векселям, – добродушно прибавил один из поручиков.

– Ну, и это, пожалуй, уже достаточно опасно, – подтвердила Гермина. – Но не довольно ли о жидах, господа? И, вообще, моя Ольга стала такой ученой с тех пор, как читает книжки профессора Гроссе, что я чувствую себя перед ней совсем дурочкой. А теперь вскачь, господа, – весело добавила молодая артистка, и, подняв свою лошадь в галоп, умчалась вперед, легкая, изящная и грациозная, как мечта этого дивного весеннего дня, полная света, благоухания и красоты.