Читать книгу Сандаловое дерево - Элли Ньюмарк - Страница 11

1853–1854

Школу Фелисити и Адела окончили в семнадцать лет. Пришло время представить девушек свету и Чэдуики, все еще находившиеся в Калькутте, прислали в Роуз-Холл деньги на платья. Увидев чек, миссис Уинфилд нервно хихикнула – столько ее муж не зарабатывал и за год, – но время терять не стала и тут же бросилась покупать ткани и договариваться с портными. За примерками она надзирала с наигранным безразличием, как будто тратить такие огромные суммы на одежду было для нее обычным делом. Отбирая ткани, миссис Уинфилд прикладывала отрезы к лицам девушек, чтобы определить, какой цвет идет им лучше, и перелистывала каталоги с рисунками туфель и ридикюлей.

Девушки презрительно фыркали, выражая свое отношение ко всей этой суете, но Фелисити в какой-то момент поймала себя на том, что ей нравится серебристое шелковое платье со шлейфом, издающим при ходьбе удивительно приятный шорох. Проведя ладонями по богато украшенному парчовому лифу, она испытала приятное волнение. Адела влезла в зеленое шелковое платье с турнюром, выгодно подчеркивавшее цвет глаз и придававшее фигуре некоторую округлость, а контурам плавность, подошла к псише[14], уткнула кулачок в костлявое бедро и удрученно вздохнула.

На первом балу Адела танцевала так, что расстроенный партнер в конце концов спросил:

– Неужели вы уже устали от танцев?

– Да, – ответила она откровенно. – Есть люди, которым по душе более интеллектуальные занятия, чем сомнительное искусство перемещения по залу по бессмысленной, определенной заранее схеме.

Фелисити танцевала грациозно, и партнером ее чаще других становился Перси Рэндольф, высокий, широкоплечий, симпатичный блондин с волнистыми волосами и прямым носом. В костюме из тонкой шерсти, с широким золотистым шарфом на шее он выглядел изящным и утонченным, а еще ей нравилось вдыхать задержавшийся в его одежде запах трубочного дыма и ощущать под пальцами движение тугих мышц предплечья.

Из-за плеча партнера Адела оглядывала зал. Почему Фелисити так, словно демонстрирует изгиб шеи, отводит голову, чтобы посмотреть на Перси? Почему так часто улыбается? Тонкие пальцы подруги лежали на плече Перси и чувствовали себя там совершенно уютно, как, впрочем, и его широкая ладонь на ее узкой талии. Дважды Адела, извинившись, выходила на террасу, где стояла, стиснув зубы и постукивая по ладони туго свернутым шелковым веером.

– Что ж, – прошептала она в темноту, – ты знала, что этот день придет.

Потом, уже в их общей комнате, Адела, глядя, как Фелисити расчесывает волосы, внезапно произнесла:

– Он тебя не стоит.

Фелисити на мгновение замерла:

– Что?

– Перси. – Адела впилась в нее взглядом, как приготовившийся к нападению ястреб. – Не ценит тебя.

– А по-моему, очень даже ценит.

– У него гнусные намерения.

– Адела!

– Я вижу, как он смотрит на тебя.

– Мне нравится, как он на меня смотрит.

– Держу пари, он даже не заметил, какие тонкие у тебя запястья.

– Запястья?

– Он так доволен, когда ты ему улыбаешься. Должен быть благодарен.

– Адела, что на тебя нашло?

– Он тебя не любит.

– Ты ревнуешь?

Адела осеклась. Затянула потуже шаль на плечах. Фелисити потянулась к ней, но Адела отвернулась.

Перси Рэндольф стал бывать в доме чаще. Выпив чаю под строгим присмотром хозяйки, молодые люди шли гулять. Отдав должное розам миссис Уинфилд, они поворачивали к лужайке, где Перси расстилал на траве свое пальто. Фелисити садилась. Он тоже, но не рядом, а на расстоянии вытянутой руки. Когда девушка наклонялась ближе, Перси отодвигался. Наверно, он чрезвычайно бы изумился, узнав, как раздражает ее эта его сдержанность.

Наблюдая за тем, как молодой человек старается уклониться от любого физического контакта, Фелисити невольно задумывалась, какая же жизнь ждет ее с человеком, отставляющим мизинец, когда пьет чай. Она вспоминала свою мать, вечно занятую утомительными, бесконечными домашними делами и общественными обязательствами, и мать Аделы, мир которой ограничивался ее садом и ее правилами. Какая скука в сравнении с Гонорией Лоуренс, продиравшейся на слоне через джунгли, и Фанни Паркс, жующей пан в зенане. Но она была в Англии, а не в Индии, и Перси ничем не отличался от других молодых людей. У него, по крайней мере, приятная наружность. Может быть, ей удастся вдохнуть в него искорку жизни, пробудить какую-то беззаботность, если, конечно, есть что пробуждать. Попробовать? Смеясь и увлекая Перси за собой, Фелисити добежала до конца лабиринта, где и укрылась в засаде с поцелуем наготове. Если в нем есть страсть, она ее пробудит. Если…

Но Перси в засаду не попал, просто отказавшись последовать за ней в конец лабиринта и призывая вернуться на лужайку и почитать стихи Роберта Браунинга, книжечку которого он достал из кармана. Очевидно, поэтический полдник был спланирован заранее с таким расчетом, чтобы не допустить глупых девчачьих игр.

Адела наблюдала за ними из окна; с такого расстояния они выглядели идеальной парой. Вернувшуюся подругу она встретила у двери:

– Скажи, ты его любишь?

– Ох, ради бога… Ну что с тобой такое? Ты как будто задушить меня готова.

– Любишь?

– Перси – довольно милый мальчик. Но мне не нравится твой тон.

Пока Фелисити развязывала ленточки, Адела ждала продолжения. Но продолжения не было. Фелисити повесила шляпку на крючок и вышла.

Уклончивый ответ подруги Адела интерпретировала как попытку скрыть истинные чувства. Ее собственное отношение к Перси ни для кого секретом не было, и Фелисити просто не захотела устраивать сцену. Адела еще больше укрепилась во мнении, что стороны вот-вот объявят о помолвке, и эта уверенность лишь усилила ее отчаяние и одиночество.

Вернувшись в свою комнату, Адела еще долго мерила ее шагами, но так и не смогла успокоиться. Она села с книгой, но, не сумев сосредоточиться, отбросила ее, потом с минуту расчесывала жидкие, безжизненные волосы и наконец отшвырнула гребенку и снова поднялась.

За обедом Фелисити вздыхала и почти не ела – верные признаки, решила Адела, любовного недуга – и впервые за все время не выказала желания сидеть с ней рядом.

Вечером Адела позвала Кейтлин погулять. Теплый воздух и уморительные рассказы Кейтлин о других слугах рассеяли мрачное настроение. На следующий день девушки снова вышли вместе, и со временем эти променады вошли у них в привычку, стали чем-то вроде приятного ритуала. Прогуливаясь, они держались за руки, пели и иногда задерживались на несколько часов, но на вопрос миссис Уинфилд, где были, только пожимали плечами.

– Да так, – отвечала Адела. – И здесь и там.

Однажды вечером Адела и Кейтлин присели отдохнуть под раскидистым каштаном. Кейтлин, прислонившись к дереву, смотрела вверх, через густую крону, а Адела нерешительно, исподтишка наблюдала за ней, то и дело возвращая взгляд к упругим холмикам грудей под формой прислуги. Потом медленно протянула руку, дотронулась до волос Кейтлин и осторожно прикоснулась к ее лицу. Кейтлин замерла, и воздух заполнился вдруг чем-то давяще тяжелым, непонятным и тревожным, чем-то таким, что до недавнего времени пряталось и набиралось сил в темных углах. Пальцы Аделы спустились по шее ирландки и робко перебрались на грудь. Напрягшийся сосок проступил под тканью платья. Молодые женщины молча посмотрели друг на друга. Адела даже задержала дыхание, уже не сомневаясь, что совершила непростительный грех, но выражение лица Кейтлин убеждало в обратном.

– У вас, мисс, такие красивые зеленые глаза.

– Пожалуйста, называй меня Аделой.

– А вы будете называть меня Кэти?

– Кэти…

Адела улыбнулась, и Кейтлин покраснела. Время сбавило шаг, ветерок с шорохом пробежал по листьям каштана, и их губы встретились, просто и естественно. Кэти прижалась ртом к шее Аделы, и два сердца застучали в унисон. Руки сами нашли путь через крючки и блумерсы, поцелуи сделались настойчивее, и Адела застонала. Кейтлин будто знала, что и как делать, и огонь под ее пальцами разгорался все сильнее. Давление нарастало, и Адела металась, пока едва не лишилась сознания.

В Роуз-Холл они вернулись растрепанные и разрумянившиеся, что, наверно, могло показаться не совсем обычным после недолгой прогулки, но в доме, затаившем дыхание в ожидании новостей от Фелисити и Перси, никто ничего не заметил. Парочку видели в беседке – молодые люди разговаривали, взявшись за руки, – и теперь всех интересовало, какое платье выберет Фелисити, когда ждать свадьбы и где может состояться это событие, если дом Уинфилдов будет признан недостаточно величественным.

Уже и сама Фелисити стала подумывать, что брак с Перси неизбежен, если только ей удастся высечь из него хотя бы искорку. Разве мужчины не похотливы? Не предприимчивы и авантюрны? Все это определенно присутствовало и в Перси, но все же, прежде чем делать ответственный шаг, ей хотелось убедиться в своей правоте.

Однажды вечером в беседке Фелисити, кокетливо выгнувшись, подалась к Перси с закрытыми глазами и для верности приоткрыла губы. Поначалу ничего не происходило, что немало огорчило и разочаровало девушку, но потом его рука скользнула по ее талии и опустилась ниже. Подвинувшись ближе, она ощутила его теплое дыхание, уловила запах свежевыстиранной рубашки. Платье зашуршало… Вот оно! Фелисити слегка подалась к Перси, и… все. То есть ничего. Она открыла глаза и увидела, как он, отстранившись, поправляет шарф и разглаживает саржевый жилет.

– Простите. Это никогда больше не повторится.

Фелисити выпрямилась и в упор посмотрела на него. Этот человек до конца жизни будет связан приличиями и ее повяжет ими.

– Думаю, что нет. Не повторится.

Позже, уже в спальне, Фелисити сказала Аделе:

– Представь себе, этот ханжа не пожелал меня поцеловать.

– Не могу даже представить.

– Такие вот гнусные намерения.

Адела бросила многозначительный взгляд в сторону Кейтлин, и та густо покраснела, выронила платье, которое пыталась заштопать, и торопливо вышла из комнаты.

– Что это с ней? – спросила Фелисити.

– С Кэти? О, думаю, у нее месячные. – Адела подобрала платье, отряхнула и понесла к шкафу.

Фелисити немного удивилась тому, что Адела в курсе столь интимных деталей, но благоразумно промолчала.

Повесив платье, Адела как ни в чем не бывало опустилась на край кровати и сложила руки на коленях.

– Раз уж ты порвала с Перси, что будешь делать дальше?

Перемену в теме разговора Фелисити встретила с непонятным ей самой облегчением.

– Ты же знаешь. Если девушка не обручена после двух первых сезонов, на нее смотрят немного косо. – Вынув из волос заколки и булавки, она тряхнула головой. – Думаю, спасусь от скуки еще одного сезона и присоединюсь к Рыболовецкому Флоту[15].

– К Рыболовецкому Флоту? Ты имеешь в виду, что хочешь вернуться в Индию? Плохо представляю тебя в компании отчаявшихся девушек, которые плывут за полсвета, чтобы поймать на крючок мужа. Разве что ты думаешь, будто британские офицеры проявят большую заинтересованность, чем та компания, которую прогнала перед нами матушка. – Адела вдруг вскинула голову, и глаза ее вспыхнули. – Или Рыболовецкий Флот всего лишь повод, чтобы вернуться в Индию?

– А как еще одинокая молодая женщина может попасть в Индию? Мне не нужен муж, но я люблю Индию. Может быть, стану учительницей. Ты же знаешь, там сейчас открывают школы. И приюты. Мой Индостан вернется. Уверена, я еще пригожусь.

– И не выйдешь замуж?

– Думаю, что нет. Но тогда мне придется стать настоящей мемсаиб. – Фелисити тряхнула волосами. – Я видела, как скука съедает мою мать. А выходить замуж… Нет, не хочу. И не выйду.

– Никогда?

– Может быть. Перси заставил меня о многом задуматься. Полагаю, прожить всю жизнь с одним мужчиной ужасно скучно. Я бы предпочла менять мужей по меньшей мере через каждый год или два.

Она взяла Аделу за руки и села рядом:

– Вспомни, что Фанни Паркс говорила о долге перед собой. Вот что мы обе должны делать.

– Но…

– Я незамедлительно телеграфирую родителям, что отплываю в сентябре и присоединюсь к ним в январе. В Калькутте будет разгар сезона. Теперь я совершеннолетняя, и они решат, что я приехала искать мужа, и с радостью помогут. Нисколько не сомневаюсь, что мне предложат несколько вариантов. Выиграю время до марта, а в марте начинается жаркий сезон, когда все на шесть месяцев убегают куда-нибудь поближе к горам. С сентября по март бесконечные танцы и обеды в клубе. Все в расчете на то, чтобы избавиться от самых безнадежных. Но осенью, когда родители вернутся в Калькутту, я намерена остаться в Симле. Найду себе небольшое, милое бунгало где-нибудь в сельской местности. Там так красиво – террасы чайных плантаций, горные речки, полевые цветы и вдалеке могучие Гималаи. И там я смогу делать все, что только захочу, как Фанни и Гонория. О, Адела, поедем со мной.

– Я? – Адела удивленно вскинула брови. – В Индию?

– А что тут такого?

– Индия. – Глаза у Аделы как будто вспыхнули. – Вот было бы… О боже. Мы вдвоем… и Индия. Свет в глазах потух. – Родители никогда меня не отпустят. Такие расходы…

– Я могла бы попросить отца…

Адела рассмеялась:

– Ты представляешь, что скажет моя мать, если я вдруг ни с того ни с сего объявлю, что собираюсь в Индию? Рыболовецкий Флот хорош для девушек с двумя-тремя неудачными сезонами или для таких, как ты, у кого там семья. А я? Нет, никогда. Матушка считает, что мужчины, служащие в Компании, это что-то вроде мирской приправы к миссионерским крокетам. Мы с тобой болтаем о Фанни Паркс, а она думает, что женщин там похищают и прячут в гареме. Представь меня в гареме.

Фелисити не ответила. Адела в гареме? Смешно. И в то же время не смешно.

Адела погладила подругу по изящному запястью:

– У меня за спиной всего один сезон, и матушка еще не потеряла надежду. Может быть, через несколько сезонов, если ничего не получится, она отчается и отпустит меня на все четыре стороны.

– Но это же столько лет!

– А как еще? – Адела опустила голову. – Ох, что же я буду без тебя делать.

Фелисити закрыла глаза, словно у нее разболелась голова.

– Я никуда не поеду. Останусь и подожду, пока ты не сможешь поехать со мной.

– Нет! – Адела резко выпрямилась. – Так нельзя. Этого я тебе не позволю. Подумай, сколько предложений тебе придется отвергнуть. Ты уедешь, а я присоединюсь, когда смогу. У каждой из нас долг перед собой, не забыла?

– Ты серьезно?

– Да. – Беспечный тон давался Аделе нелегко. – У каждой свой путь, к тому же у меня есть сейчас Кэти. Знаешь, я ведь учу ее читать.

Фелисити вздохнула:

– Как же мне будет недоставать тебя.

– Нам обеим будет трудно.

Прошел месяц. Адела и Фелисити стояли на пристани ливерпульского порта, и свежий сентябрьский ветерок трепал их юбки. Обе молчали, не находя прощальных слов. Толпа шумела все громче, и люди уже сновали туда-сюда по широким сходням. Груженные багажом кебы еще влетали на пристань, и рука громадного парового крана подхватывала ящики и тюки, вскидывала в небо и опускала в трюм. Между поднимавшимися на борт легко угадывались возвращавшиеся после визита домой жены военных – на лицах их застыло выражение смиренной покорности.

На носу корабля собралась небольшая группа пассажиров третьего класса – миссионерши в унылых, однообразных одеждах. Открыв маленькие черные книжицы, сборники духовных гимнов, они завели печальную песнь об опасностях далекого пути и ожидающем их в чужих краях одиночестве.

– Какие дуры, – пробормотала Фелисити. – Как будто путешествие – это наказание.

– Я буду скучать. – Адела крепко обняла подругу, и некоторое время они стояли, тесно прижавшись. Чуть в сторонке Кейтлин присматривала за вещами Фелисити. Когда погрузка закончилась, а девушки так и не разомкнули объятий, Кейтлин крикнула:

– А вон и ваш сундучок!

Они опустили руки и отступили на шаг. Фелисити пообещала писать из каждого порта: Гибралтара, Александрии, Коломбо. Они говорили то же, что и все, договаривались о том же, что и все, – только лишь для того, чтобы как-то облегчить расставание. Корабль дал гудок. Фелисити взошла на борт «Камбрии», протолкалась к поручню и послала на берег воздушный поцелуй. Адела и Кейтлин махали, пока судно не отвалило от пристани, и, когда первая тихонько всхлипнула, вторая сжала ее руку.