Читать книгу Сандаловое дерево - Элли Ньюмарк - Страница 9

1947

Спиной друг к другу, старательно избегая даже малейшего контакта, мы с Мартином лежали под несвежей простыней. На полу, в изножье кровати, стояли два чемодана. Я закрыла глаза, понимая – Мартин знает, что я не сплю. Ну и ладно. Ты внимательно слушаешь? Меня трясло от его снисходительного тона. Да как он смеет намекать, будто я могу не позаботиться о безопасности сына!

После этого напоминания Мартин добавил:

– Ты не видала войны, Эви. Ты живешь в блаженном неведении.

Не просто в неведении, а в блаженном. Когда-то он называл меня вундеркиндом. Теперь, похоже, я просто блаженная невежда.

Я, конечно, заметила, как смутила его, когда спросила о 1856-м, и могла бы рассказать о письмах, но к тому времени у меня уже выработалась привычка помалкивать. Письма, когда Мартин отвернулся, благополучно перекочевали из ящика с бельем в чемодан.

Я подтянула за уголок подушку. Как кстати, что кровать шла в комплекте с чистыми простынями. За три месяца в Масурле секса у нас не было ни разу.

Ни с того ни с сего зачесалась лодыжка. Почесать – значит выдать, что я не сплю. И пусть даже я знаю, что он знает, что я не сплю, и пусть даже я знаю, что он знает, что я знаю, что он знает, – правила есть правила. Я чуточку согнула ногу, надеясь решить проблему одним движением, вполне естественным для человека спящего. На секунду помогло, но потом зуд вернулся с новой силой. Я стиснула зубы и повторила попытку. Брак сошел с рельсов из-за Второй мировой войны, теперь шарада со сном срывалась из-за непреодолимого желания почесаться. Зуд поднимался выше, и я осторожно потерла ногой о простыню, понимая, что делать нечего и что так или иначе почесаться придется.

Раньше я бы просто села и от души, всеми десятью пальцами, охая и ахая, почесала треклятую лодыжку, и Мартин назвал бы меня плутовкой, и мы оба рассмеялись, но та счастливая связь оборвалась, и мои попытки воскресить ее лишь вызывали у мужа раздражение. Однажды я предложила сесть по-турецки на пол, поесть карри с рисом при свече, и он посмотрел на меня с таким высокомерием, что у меня перехватило дух. А потом сказал: «Повзрослей, Эви».

Когда стало совсем невмоготу, я подтянула ногу и принялась чесать лодыжку с таким остервенением, словно тушила пожар. В темноте мне был видел четкий профиль Мартина. Индийская луна вычертила высокий лоб, благородный нос, придававший лицу выражение властности, и чувственный, четко вылепленный, но не женственный рот – идеальный рот для человека, ясно выражающего свои мысли. Я бы дотронулась до его щеки, спросила, что же с нами случилось, но – внимательно слушаешь… блаженное неведение – не могла.

– Ты не спишь, – сказал Мартин.

– Не сплю, и ты это знаешь.

– Да.

– Тебе ведь тоже не спится. Беспокоишься?

– Конечно, беспокоюсь, – фыркнул он. – Господи, Эви.

– Извини. Я знаю…

– Ничего ты не знаешь. Для тебя война – карточки да флаги на ветру.

– Что? Нет.

– Вонь такая, что можно пробовать на вкус. И от этого вкуса уже не избавишься. Вот что мне не нравится в Индии, постоянный запах дыма и гари. Он меня душит.

– Успокойся.

– Не надо меня успокаивать. Ты же ничего не знаешь. И я не хочу, чтобы знала. – Мартин прижал глаза указательным и большим пальцами и приподнялся на локте. – Извини, Эви. Ты ни в чем не виновата. Не нужно было тащить сюда вас с Билли.

Я тоже приподнялась на локте и посмотрела ему в глаза.

– Мы не оставили тебе выбора.

Мне хорошо запомнился тот день. Университет предложил ему бунгало, а Мартин сказал, что достаточно небольшой квартиры или даже комнаты, потому что он поедет один. Узнав об этом, я встала в позу.

– Тебя не было два года, а теперь ты снова уезжаешь? Это же шанс для нас – побыть вместе вдалеке от всего, забыть войну. Либо мы поедем вместе, либо – это я тебе обещаю – я буду напоминать тебе об этом до конца жизни.

– Но…

– Будь это опасно, тебя бы не послали туда. Англичане пробудут в Индии еще полтора года. Все равно что съездить в Лондон. – Я положила руки ему на плечи. – Нам предлагают дом в Индии. Предлагают приключение, от которого нельзя отказаться. Я хочу его – для нас. Помнишь – для нас?

Он провел ладонью по волосам:

– Ох, Эви.

Бедный, у него не было ни единого шанса.

Я подвинулась ближе:

– Мартин?

– Спи, Эви.

– Ты ни в чем не виноват. Никто же и предположить не мог, что Маунтбеттен перенесет дату на целый год. И мы же сами не хотели, чтобы Билли думал, будто весь мир – это средний класс белой Америки. Помнишь? Разве не так?

Он фыркнул:

– Средний класс Америки? Не так уж это и плохо.

– Мы уедем утром. – Я дотронулась до его лица. – Все будет хорошо.

Мартин просунул под меня руку, привлек к себе. Я уткнулась носом в его грудь, вдохнула знакомый запах, ощутила шероховатость кожи. Мне даже захотелось поделиться с ним секретом.

– Мартин…

– От тебя хорошо пахнет.

– Послушай, сегодня…

– Не беспокойся. Я вытащу вас обоих отсюда.

– Но…

– Знаю. Досадно. Но тебе нужно отдохнуть. Постарайся уснуть.

Он отвернулся, и открывшееся было оконце душевной близости захлопнулось. Что же это за человек, даже не дал мне закончить предложение.

– Ты прав. Надо поспать. – Я тоже повернулась к нему спиной, говоря себе, что все равно получилось бы неловко – рассказывать, как вытаскивала кирпич, как сдувала пыль со старых писем, как радовалась, словно мальчишка, нашедший блестящий, новенький пенни. А он сказал бы, что мне нужно повзрослеть.

В конце концов я забылась беспокойным сном, но и во сне, кажется, не переставала думать о том, почему Фелисити все же не отправила письмо?

На железнодорожный вокзал мы приехали около семи, невыспавшиеся, раздраженные. Билли, немного напуганный внезапным отъездом, сидел на руках у Мартина, тихонько наблюдая за происходящим и крепко прижимая к груди Спайка. Мартин опасался, что поезд могут отменить, но ржавый старичок был на месте, грел косточки на солнце и даже готовился тронуться более или менее по расписанию. В Масурле считалось, что восьмичасовой идет по графику, если вышел до десяти. Утешало, что поезд по крайней мере на путях.

– Слава Иисусу, Кришне, Аллаху и всем остальным, – облегченно сказал Мартин.

Мы поставили чемоданы на платформу, сели и принялись ждать.

Постепенно подтягивались другие пассажиры, и я, чувствуя себя невидимкой за темными очками, исподтишка наблюдала за ними. Высушенные солнцем носатые лица с обостренными нуждой чертами, пыльные тюрбаны, женщины со свертками на голове, худые дети, куры, добродушного вида коза. Одна семья притащила с собой стальной сундук со всеми своими пожитками – распространенный в здешних краях обычай. Женщина достала чайник и чашки и опустилась на землю, собираясь развести огонь в небольшой латунной жаровне. Остальные, присев на корточки, терпеливо ждали чай.

Около половины восьмого рикша доставил Эдварда и Лидию Уортингтон. Лидия, женщина с мелкими и острыми чертами лица, придававшими ей сходство с птицей, отличалась пронзительно-гнусавым голосом – как у осла. Ее супруг, высокий и худощавый мужчина, носил тонкие, щегольские усики. Бывая недовольным чем-то, он с поразительной ловкостью проводил кончиком языка по верхней губе. Однажды я попробовала сделать то же самое, но не смогла – у Уортингтона язык двигался быстрее, чем крыло у колибри. Судя по впечатляющему результату, выражать недовольство жизнью Эдвард начал еще в детстве.

Имея деловые интересы в Лондоне и Найроби, Уортингтоны навещали Индию, как другие навещают зоопарк. Для Лидии все значение Ганди выражалось прежде всего в том, что покупать плетеные коврики становилось все дороже. Эдвард, воображавший себя сахибом, всегда ходил в мятом льняном костюме и тропическом шлеме. В Симле они жили в британском отеле и теперь прибыли на станцию в сопровождении трех рикшей, доставивших два пароходных кофра и четыре черных чемодана.

– А вот и сама Империя, – пробормотал Мартин.

Соскочив с повозки, Эдвард подал руку супруге. Ступив на землю, Лидия, облаченная в габардиновый костюм, быстро отвернулась от худого как палка рикши и опустила вуаль, спасаясь от мух. Эдвард достал из кармашка тесного жилета несколько монет. Пока он рассчитывался, два других рикши стащили на землю чемоданы и кофры. Лидия оглянулась и, заметив нас, торопливо подошла.

– Какая досада, правда?

– Доброе утро, Лидия, – поздоровался, поднимаясь, Мартин.

– А мы поедем на поезде, – сказал Билли.

– Да уж, доброе. – Лидия неодобрительно покачала головой. – Нет, правда, Эви. Не знаю, о чем вы думали, когда тащили ребенка в такую даль.

– Злючка, – пробормотал Билли, опуская голову Мартину на плечо.

Мы смущенно рассмеялись, и я поспешно повернулась к Эдварду:

– Доброе утро.

Двумя пальцами он коснулся козырька шлема. Язык появился на мгновение и спрятался.

– Черт знает что. Ни машины не достать, ни даже двуколки. Здесь постоянно что-то случается. Ей-богу, не лучше, чем в Африке.

Мы пробормотали что-то сочувственное и, оглядываясь по сторонам, заметили пробивающегося через толпу Джеймса Уокера, работающего на «Рейтер» британского журналиста. Мартин помахал ему и крикнул:

– Джеймс! Сюда!

Уокер помахал в ответ и повернул в нашу сторону. Крупный, плотный, с жесткими седыми волосами и густой бородой, он двигался с удивительным проворством. На прокаленном за годы пребывания в Азии лице выделялись голубые глаза, дружелюбные и немного усталые, а на лоб постоянно падала непослушная прядь. Как и всегда, на нем был потрепанный жилет-хаки со всем необходимым для оказания первой помощи и йодовыми таблетками для очистки воды. От него частенько попахивало сигарами, а один карман неизменно оттопыривала фляжка. Подойдя ближе, он крикнул что-то шатавшемуся неподалеку кондуктору, который ответил красной от пана улыбкой.

– Так и думал, что найду вас всех здесь. – Уокер дружески подмигнул Билли.

– Конечно, здесь, – криво усмехнулась Лидия. – Из этой чертовой страны надо поскорее убираться, пока тут не начались большие неприятности.

– Неприятности начались не сегодня. – Уокер пощекотал Билли под подбородком. – Как настроение, малыш?

– Хорошее, – хихикнул Билли.

– Не притворяйтесь, – промычала Лидия. – Вы знаете, что я имею в виду.

– Знаю, – кивнул Уокер. – В любом случае уже поздно. Новость уже не новость. О переносе даты знают. Люди в панике, все напуганы, все спешат убраться отсюда поскорее. Сбежать туда, где им надо быть. Так что да, неприятности. Вы просто не попадете на этот поезд.

Билли радостно улыбнулся.

– Давайте пойдем домой и поедим чота хазри. – В спешке он успел только проглотить тост и выпить стакан пахты.

– Чота хазри? – рассмеялся Уокер. – Парень, да ты здесь уже освоился.

– Перестаньте. Не поощряйте мальчика в этом. – Эдвард облизал губу. – Надо говорить «завтрак», а не «чота хазри». – Он снова повернулся к Уокеру: – Не знаю, что нашло на Маунтбеттена, но это все меняет. Отсюда надо уезжать.

Мартин передал мне сына.

– А вы что слышали, Джеймс?

Уокер сделал успокаивающий жест, словно приминая ладонью воздух.

– Подумайте сами. Симла – опорный пункт британцев. Британцы уходят – причины для ссоры нет. Они победили – мы проиграли. Проблемы будут у индусов с мусульманами, причем, по большей части, в городах по новой границе. Масурла – тихий уголок. Здесь много безопаснее, чем на дороге, куда наверняка уже стекаются беженцы.

– Разумно, – заметила я, стараясь не выказать радости. Разумеется, Мартин, как обычно, перестраховался.

– У вас совсем другая ситуация, – возразил мой муж. – Вы же один. – Он взглянул на нас с Билли. – Мне нужно вернуть семью в Штаты. Здесь, если только займется, вспыхнуть может в любом месте.

– Джеймс здесь давно. – Я пересадила Билли с одной руки на другую. – И народ этот знает лучше.

Мартин, упрямый осел, покачал головой:

– Я хочу, чтобы вы уехали из Индии. – Он погладил Билли по щеке.

– В том-то и загвоздка, – спокойно заметил Уокер. – Беспокойство за семью мешает вам рассуждать здраво. Я не уверен, что вы сможете вывезти их сейчас. Я живу в Индии почти двадцать лет и говорю вам: пока лучше остаться здесь.

Мартин снова покачал головой:

– Из Дели университет перебросит их в Бомбей, а там они уже сядут на корабль.

– Дели? – усмехнулся Уокер. – Что ж, удачи. Только поезд из Дели может ведь и не пойти. Эти поезда и в лучшие времена постоянством не отличаются, а сейчас они будут забиты беженцами. Поездка на поезде – предприятие на сегодняшний день крайне опасное.

– Чертова Индия, – процедил Эдвард.

Уокер как будто и не слышал его.

– Да что говорить. Я сам путешествовал на поездах, которые останавливались специально для того, чтобы прийти с опозданием. – Он добродушно улыбнулся, показав желтые от никотина зубы. – Хорошего мало – стоять невесть где, жариться под солнцем. Пассажиры выходят из вагонов размяться, на рельсах коровы… Потом это старое корыто вдруг трогается – никого, разумеется, не предупреждая, – и все бегут, суетятся. И так бывало в лучшие времена.

– Вот этого не хотелось бы, – сказала я.

– Да, это было бы в высшей степени неудобно. – Эдвард снова облизал губу.

– Может быть, удастся найти машину, – заметил Мартин.

Уокер покачал головой:

– Мусульмане бегут в одну сторону, индусы в другую… Дороги будут забиты испуганными, злыми людьми. Это слишком опасно.

– Что ж, меня вы убедили. – Эдвард предложил локоть Лидии. – Не очень-то и хотелось. Вот успокоится все, тогда и выедем. Достойно.

– Но наши рикши уже ушли, – всполошилась Лидия.

– Ничего, что-нибудь придумаем. Всего хорошего. – Эдвард дотронулся до козырька шлема, и они направились к сидевшему в сторонке рикше.

– Чертова Империя, – объявил Билли.

– Билли! – упрекнула я, пряча улыбку.

– А что? – удивился он. – Так папа сказал.

Я взглянула на мужа:

– Ты же знаешь, он всему подражает.

– Господи, извини. – Мартин пожал плечами. – Мне не следовало так говорить.

Билли мгновенно дернул плечом:

– Господи, извини.

Я сердито посмотрела на Мартина, но он уже повернулся к Уокеру:

– Мне это не нравится, но в том, что вы говорите, есть смысл. Не хотелось бы застрять где-нибудь.

– Вот теперь и вы это поняли. – Уокер потрепал Билли по голове: – Возвращайся к своему чота хазри, маленький сахиб.

– Моя мама делает сладкий чай.

Джеймс еще раз пощекотал его под подбородком и ушел.

– Хорошо, что мы его встретили. Могли бы попасть в переделку. – Я чмокнула сына в щеку, и он довольно засмеялся. – Ладно, Плутишка, давай покормим этот пустой животик чем-нибудь вкусным.

Мартин недоуменно уставился на нас и покачал головой:

– И ты радуешься? Ей-богу, Эви, иногда я тебя не понимаю.