Читать книгу Я, мой муж и наши два отечества - Эльвира Филипович - Страница 14
Глава 2. МОИ ДЕТСТВО И ПОДРОСТКОВЫЕ ГОДЫ
Деревянный домик и огромный двор с высоченными соснами в Покровском-Стрешневе
ОглавлениеЯ осталась со своей замечательной Бабушкой жить в комнате с балконом деревянного дома в Покровском-Стрешневе. В доме было всего восемь комнат, и Бабушке, бывшей воспитательнице детдома, досталась одна из самых больших в этом доме, та, в которую ее когда-то поселили, молодую, с двумя детьми, старшую воспитательницу детской колонии. Правда, на моей памяти комната с помощью шторы была поделена на две части: в одной, где были входная дверь и напротив нее выход на балкон, жили мы с Бабушкой, а за ширмой, где на тот же балкон выходило окно, жили мой спортивный дядя Владик и его жена, чем-то похожая на высокую, с розоватой корой сосну, – Тетя Тася.
Владислав Иосифович Филипович (дядя Владик), студент, Москва 30-е годы XX в.
Наталья Дмитриевна Разломалина (тетя Тася), студентка, Москва
В комнатах напротив, через узкий коридор, жили «интеллигентный человек», как он сам себя называл, Дмитрий Сергеевич – полноватый мужчина средних лет, музыкант Большого театра и занимавшие соседнюю с ним, тоже весьма узкую комнатку, тетя Палаша и ее семья – тихий неказистый муж и четверо горластых детей. «Семья пролетариев», – так сама хозяйка и ее малоразговорчивый супруг себя называли. Музыкант Дмитрий Сергеевич уходил на работу в театр после обеда, а по возвращении домой любил сыграть на пианино только что услышанную арию или марш из оперы. Помню, меня в это время бабушка собиралась укладывать спать (а я, конечно же, не хотела!), и было ужасно весело, когда в мелодичные звуки пианино сквозь ор сестер и братьев «разбуженного» младенца врывался звенящий грохот ударов чем-то тяжелым о пустые ведра. Впрочем, музыкант Дмитрий Сергеевич на это не реагировал: слушал только то, что играл сам. Все же соседям удавалось его пронять. Рано утром, когда отец и самый старший брат из семьи пролетариев уходили на работу, оставшиеся дома щипали младенчика так, чтобы тот орал. И тогда в стенку отчаянно колотил разбуженный интеллигент Дмитрий Сергеевич.
А еще по утрам слышались крики с улицы: «Вода! Вода-а!» Это кричал возница-водовоз. Бочка с водой стояла на телеге, запряженной «клячей водовозной», которая сонно кивала тяжелой головой навстречу бегущим с ведрами людям… Вскоре, однако, мне тогда исполнилось 4 года, невдалеке от нашего дома открыли колонку, и за водой можно было ходить в любое время. Ну а в самом доме никаких удобств. Бабушка, как и другие хозяйки в том нашем доме, готовила на примусе или на керосинке, которые ставили на большой крепко сбитый табурет, выставленный за дверь собственной комнаты в узкий общий коридор. Керосином в нашем коридорчике пахло постоянно. Им не только пополняли «животы» примусов и керосинок, но и наполняли пузырьки от одеколона и духов. Керосином смазывали кровати, когда там заводились клопы, использовали в компрессах и в лечении различных болячек. Также керосином Бабушка моя протирала ручки дверей, когда в доме появлялась инфекция. Помню (а может, это со слов взрослых), я почти до четырех лет ничем не болела. Но когда в доме кто-то из детей заболел скарлатиной, никакой керосин не помог: я подцепила инфекцию. Болела тяжело. От скарлатины в то время многие умирали. Начало болезни я не помню. Меня отвезли в больницу, где все-все было белым, таким, что резало глаза. А потом, наоборот, какая-то лохматая чернота с непонятными яркими искрами в ней окружала меня. И так длилось долго. А однажды, это я хорошо помню, показываю медсестре градусник, вынутый из собственной подмышки. Сестра стряхивает и просит, чтобы я еще поставила. А мне так хорошо было, даже весело. И я засмеялась. И снова подаю сестре градусник. А сестра берет градусник и, гладя меня по голове, произносит: «Молодец!» А потом приходит доктор, прикладывает к моей спине трубочку и тоже говорит, что я – молодец. И к моей постели подкатывают застеленную кроватку на колесиках, перекладывают меня в нее и везут в другую, очень светлую палату. Там – выздоравливающие дети и много разных игрушек. А в окна ломится солнышко и видятся нежно зеленые листья клена… А потом в окне появляется родное лицо Бабушки… И мне уже позволяют вставать с постели, выходить в коридор… Мне все еще приносят порошки с противным красным стрептоцидом, еще прослушивают мое сердце, которое доктор почему-то называет «скарлатинным», но уже я играю на полу со своими сверстниками… И наконец за мной приезжает из далекого далека моя мама-геолог и везет меня домой в Покровское-Стрешнево на черной легковой машине «Эмке»… Мама какое-то время жила с нами, и к нам приходили в гости ее подруги: худенькая Верочка Данилова, крупнотелая, с красивым лицом Анечка Китицына и похожая на хрустальную рюмочку (стоявшую в Бабушкином шкапике, в память о ее помолвке с дедушкой) Люсинька Ивинская. Все они угощали меня конфетами и нежно ласкали. И я их всех тоже любила, особенно тетю Анечку Китицыну. Они пили чай и читали стихи, читали с каким-то надрывным завыванием, от которого мне становилось очень скучно, и я, помню, под завывания их сладко засыпала. А потом Мама снова уехала на Север в экспедицию, а у меня после ее отъезда заболели уши и почечные лоханки. И я снова в постели, но уже дома. Ко мне приходит очень добрый доктор. У него круглый живот, круглое лицо, круглый нос. Мне он всегда приносит какой-нибудь подарок: вырезанных из картона зверушек – зайца, лягушку, собаку или ярко раскрашенную хлопушку. И мне очень радостно, когда он приходит… Через какое-то время у меня уже целый «зоопарк» и уже целых четыре хлопушки… Наконец, мне снова разрешают играть во дворе. А двор огромный, и в нем высоченные, прямые, как свечи, сосны. И снова бабушка целыми днями в школе, а ко мне приходит из деревни Щукино моя худенькая и очень загорелая няня Полюша.
Потихоньку от Бабушки она свозила меня однажды во Всехсвятскую церковь, которая находилась всего за несколько трамвайных остановок от нашего дома. Церковь была почти пуста. Меня поразила особая, торжественная красота убранства церкви. Полюша мне тогда сказала, что это Дом самого Господа Бога. «А где же Он Сам?» – сразу же поинтересовалась я. А она отвечала, что здесь Он, хотя и невидим. «И даже если в лупу смотреть, не увидишь?» – допытывалась я. – «Только душой можно Его увидеть! В молитве… Помолись Ему!» «А как это?» – допытывалась я. – «А ты попроси Его о чем-нибудь!» И я, совершив, как учила меня Полюша, крестное знамение, стала просить у Бога, чтобы Он дал мне мою Маму, потому что я очень-очень по ней соскучилась… И каково же было мое удивление и какая радость, когда на следующее утро я увидела с балкона входящую в наш двор… Маму. Она схватила меня на руки, стала целовать и кружить. А Бабушке сказала, что приехала всего на несколько дней по работе. В срочную командировку. Бабушка сразу же по-доброму вспомнила о ее начальстве, а я знала, что это Бог услышал мою просьбу и привел мою Маму из далеких северных Хибин в Покровское-Стрешнево ко мне. Я была очень благодарна Богу, но Маме ничего не сказала, потому что обещала няне Полюше хранить эту тайну про себя.
Через несколько дней после приезда Мама повезла меня во Всехсвятское, но не в церковь, куда мы раза три ездили с Полюшей, а на станцию метро «Сокол». Бабушка мне уже про метро рассказывала, его тогда только что открыли. Это – подземная железная дорога с подземными станциями-дворцами. Мама повезла меня на самую красивую станцию – «Маяковскую», где самые большие эскалаторы – лестницы-чудесницы. Станция меня поразила: огромная и очень красивая. И совсем почти нет пассажиров. Тоже и на лестницах-чудесницах почти никого взрослых, а только мальчишки и девчонки, все чуть постарше меня, и все не ехали куда-то, а просто катались… На лестнице мне очень понравилось, и я в первый же день научилась не бояться на нее наступать и с нее сходить. А потом еще долго смотрела вверх, на мозаичные картины на потолке станции: аэропланы в голубом небе, физкультурники… Столько картин, аж голова устала смотреть, и я снова попросилась покататься вверх-вниз, но Мама сказала, что хватит и что скоро снова сюда придем. А потом, вскоре, мы с Мамой поехали через всю Москву на улицу Воронцово поле, где в доме с остекленной террасой жил мой дедушка со своим семейством. Это было мое первое свидание с дедушкой Иосифом и его дочками, моими тетушками.