Читать книгу Лиловый рай. Книга вторая - Эля Джикирба - Страница 2

– Донья Кармелита, донья Кармелита! Падре Мануэль выздоровел! Он уже служит службу!

Восьмилетний Пепе, выполнявший функции разносчика, курьера и чистильщика обуви, возбуждённо таращил большие, похожие на спелые ягоды глаза и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, стоя перед возвышавшейся над ним сеньорой.

– Всё ты врёшь, бездельник, – недоверчиво скривилась донья Кармелита, поправляя замысловатую причёску. – Небось решил заработать на мне пару песо!

Пепе не испытывал ни малейших сомнений в том, что разговоры про песо не являются ничем другим, как пустой болтовнёй.

– Не вру, сеньора, – забавно растягивая слова, заговорил он. – Я мимо проходил, народу полно, все туда-сюда бегают, падре Мануэлем восхищаются.

Донья Кармелита с подозрением просверлила Пепе острым, как буравчик, взглядом.

– Хватит болтать, бездельник, – сказала она. – Иди работай, вечно тебя не дозовёшься. Ты сам его видел?

– Не-а, – бойко ответил Пепе. – Но его видели Педрито с ребятами, они мимо как раз пробегали. А сеньорита Пачека, помните сеньориту Пачеку…

– Хватит болтать, что я сказала?! – отрезала донья Кармелита, немедленно отменила намеченный визит в мэрию и, сгорая от нетерпения, двинулась в церковь.

Предвкушение общения с наконец-то выздоровевшим падре переполняло донью Кармелиту радостью и благолепием, и она несла его через площадь, как драгоценную ношу. Проникшее сквозь кружевную ткань зонтика весёлое солнце шаловливо украсило её покрытое бороздами морщин лицо причудливыми узорами, и донья Кармелита стала похожа на готового к атаке индейца в полном боевом раскрасе. Грозный вид идущего на подвиг воина усиливали лакированные, украшенные позолоченными пуговицами туфли – любимый фасон на протяжении многих лет. Решительно стуча каблуками, донья Кармелита пересекла площадь и под смех стайки нищих ребятишек, которых развеселили разводы на её лице, поднялась по широким ступеням, закрыла зонтик и, не забыв одарить насмешников презрительной гримасой, потянула на себя тяжёлую дверь и зашла внутрь.

Церковный зал встретил донью Кармелиту прохладой и полумраком. Торопливо осенив себя крестным знамением, она положила на ближайшую скамью зонтик и, не скрывая радости, направилась к стоявшему к ней спиной падре Мануэлю.

– Как же я рада видеть вас в добром здравии! – улыбаясь, воскликнула она.

Падре Мануэль обернулся на возглас, и донья Кармелита еле сдержалась, чтобы не вскрикнуть.

«Пресвятая Дева! – ахнула она про себя. – Старик. Сущий старик. Как же он измучился, бедняжечка! Ничего-ничего, я помогу ему».

И, обнажив в улыбке лошадиные зубы, сразу же затараторила в своей фирменной манере, как всегда, не думая о том, насколько падре готов слушать исторгаемый ею поток сознания. Но сегодня всё было не как всегда, и даже бессвязная, лишённая логики речь доньи Кармелиты показалась падре Мануэлю музыкой, поскольку вольно или невольно подтвердила великое чудо исцеления, происшедшее с ним только что, буквально пару часов назад.

Чудо случилось сразу же после восхода солнца.

Ещё накануне падре плакал, бился головой об стену и мучился ставшей неотъемлемой частью его жизни бессонницей, но, как только первые лучи солнца ощупали ещё не проснувшиеся толком небеса, в голове падре возникла испугавшая его поначалу тишина. Исчезли крики и шум, затихли спорившие между собой голоса, растаяли как дым резонирующие вибрации, а в измученной душе наступила непривычная благодать.

Ещё не веря в исцеление, падре встал с жёсткой койки и перво-наперво вознёс Богу горячую молитву. Закончив молиться, испуганно прислушался к себе. Всё оставалось по-прежнему. Голоса не возвращались, шум и крики тоже. Он вновь помолился, вновь прислушался и, убедившись, что ничего не изменилось и он действительно здоров, первым делом спрятал подальше статую ангела.

Пронзив его пустым раскрашенным взглядом, ангел послушно лёг в деревянное чрево ящика, а падре, радостно напевая под нос один из праздничных псалмов, бросился приводить себя в порядок. Умытый, с аккуратно расчёсанными на пробор редеющими волосами, он появился в церковном зале как раз в тот момент, когда падре Алваро собирался принять исповедь у приехавшей из дальнего села и беспрерывно осенявшей себя крестным знамением крестьянки.

– Приветствую и благословляю вас, дети мои, – произнёс падре Мануэль и, не обращая внимания на ступор, настигший падре Алваро при его появлении, осенил его и женщину крестом и с выражением благостного всепрощения на лице направился в сторону алтаря.

Очнувшись от столбняка и забыв о крестьянке, падре Алваро бросился следом.

– Как я счастлив, как я счастлив, – повторял он, заглядывая в лицо падре Мануэлю. – Вы выздоровели, падре Мануэль, вы выздоровели, как я счастлив!

Следом подошла сильно смущавшаяся крестьянка. Падре Мануэль положил руку на склонившуюся перед ним голову и исполненным благодушной кротости голосом произнёс приличествующие моменту слова:

– Дщерь моя, да благословят тебя святой Франциск, святой Иуда и все святые угодники*. Ты, я вижу, приехала издалека? Иди в исповедальню, брат Алваро выслушает тебя.

Крестьянка послушно засеменила к исповедальне, а падре Мануэль добродушно кивнул продолжавшему кланяться падре Алваро.

– Я рад, что ты здесь, – сказал он, жестом останавливая беспрерывные поклоны падре Алваро. – Мне одному всё сложнее управляться с делами, а Господь не терпит ни лености, ни суеты, посему твоё появление воспринимаю как знак свыше, ибо всё, что делается, ниспослано Им как испытание, а нам, убогим, остаётся лишь распознавать знаки Его и уметь читать их.

Он помолчал и, назидательно подняв палец, завершил монолог и перекрестился.

– И подчиняться воле Его. Амэн.

– Амэн, падре, – послушно закивал падре Алваро, хотя в душе мечтал совсем о другом – поскорее вернуться в свой приход.

Донья Кармелита находилась в церкви уже третий час, и всё это время падре Мануэль упивался непривычным состоянием пустоты и лёгкости, вызванным наступившей внутри его измученной головы тишиной. Замолчали наконец все: и ангел, надёжно спрятанный в глубины комода, и голос, всегда так некстати вылезавший из недр подсознания со своими замечаниями, и проросшие колючим частоколом суждения о собственной ничтожной роли в окружающем мире.

Как же сильно ранилась душа падре об их острые шипы!

Ему казалось, что он любит донью Кармелиту и даже любит всех остальных. Благодарение Господу и Пресвятой Деве, ведь это именно они, все эти люди, вернули ему душевную благодать.

Молись, Мануэль, молись!

– …И с тех пор, как донья Тересита заболела, Гонсало Гуттьерес не просыхает. Говорят, что он поколачивает свою жену! Бедняжечка! Она, конечно, всегда была грубоватой, но ведь это не повод, чтобы распускать руки! Мой дорогой Паблито тоже иногда может выпить м-а-а-аленькую рюмочку, ну иногда и две рюмочки, но чтобы лезть потом в драку? Нет, даже представить это невозможно! Как же люди живут в таких условиях, ума не приложу, а ведь они потеряли обоих сыновей! Интересно будет посмотреть на них, когда Мигель Фернандес отнимет малыша гринго, а он грозится это сделать и будет прав, ведь сеньоры Тереситы уже нет в живых, а Инесите и Гонсало с Мигелем Фернандесом нипочём не справиться. Даже её родственник, – тут Кармелита понизила голос до шёпота, – дон Ласерда, я про него сейчас говорю, – даже он не сможет им помочь. Да и кому они нужны после смерти сыновей, два неудачника!

– А что отрок? – не выдержал падре Мануэль.

– Отрок сидит дома и горюет. Говорят, даже не выходит из комнаты. Я и говорю, что Мигель Фернандес хочет его усыновить, чтобы забрать из дома, где для него сложилась нежелательная аура. Это его жена всем рассказала про ауру. А почему бы и нет? У него-то только одна дочь. Разве это правильно – родить мужу только одного ребёнка, даже не наследника, вот у меня по этому поводу…

Падре Мануэль привычным жестом остановил поток красноречия доньи Кармелиты и решительно перевёл разговор.

Только не думать ни о чём. Особенно о… Так! Не думать ни о чём… ни о ком… И пусть она уже заткнётся! Да! Не думать!

Он повернулся и пошёл в ту сторону, где располагались кельи, и продолжавшая беспрерывно говорить донья Кармелита поспешила следом. Внезапно, как бывает, когда вспоминаешь некую очень важную вещь, падре остановился.

Чтобы избежать неминуемого падения из-за внезапно возникшего препятствия, донья Кармелита инстинктивно схватилась за него.

Цепкие узловатые пальцы, схватившие падре за плечи, показались падре щупальцами, которые потянулись к нему, обхватили плечи, сжали горло, заползли в рот и полезли через глаза, а сама донья Кармелита превратилась в охваченную жаждой убийства дьяволицу. Её глаза выпучились и налились кровью, на голове выросли острые козлиные рога, рот ощерился, как у пираньи, и оттуда вывалился длинный, раздвоенный, как у змеи, язык.

Ужаснувшись произошедшей в донье Кармелите перемене, падре Мануэль пошатнулся и, теряя сознание, повалился на потемневшие от времени плиты церковного пола, а вместе с ним упала и так некстати вцепившаяся в него донья Кармелита.

Им помог падре Алваро, как раз в момент падения вышедший из исповедальни. Заметив распростёртых на полу священника и донью Кармелиту, он спешно отправил восвояси крестьянку и бросился вызволять донью Кармелиту из-под бесчувственного падре.

Донья Кармелита не произнесла ни слова, молча поднялась, поправила сбившуюся одежду и внимательно посмотрела на своего спасителя. Падре Алваро понял, что донья Кармелита хочет ему что-то сказать, но не решается.

– Мы в одной лодке, – шепнул он, успев удивить её неординарностью сравнения.

Ни падре Алваро, ни донья Кармелита не были заинтересованы в том, чтобы падре Мануэль вновь вышел из строя. Падре Алваро категорически не желал оставаться в пугавшей его размерами и абсолютно чужой церкви, а словам падре Мануэля о том, что тот рад видеть его в качестве помощника, значения не придал вовсе. Нет-нет, только не это. Падре Алваро уедет к себе при первой же возможности, и никто на свете не сможет его остановить, даже сам начальник полиции. С первого дня своего пребывания здесь падре Алваро спит и видит, как возвращается в свой пусть нищий, но такой родной приход, где тихие долгие дни сменяются короткими сухими ночами, а за алтарной стеной ждёт своего часа надёжно спрятанная стеклянная бутыль с мескалем. Никаких обязанностей, никаких тревог, пара-тройка еле сводящих концы с концами фермеров и юные смуглые крестьянки и крестьяне, с хихиканьем позволяющие щупать себя за причинные места и сладко стонущие во время соитий.

Что может быть лучше ниспосланного падре Алваро земного рая?

Разве что небесный?

Нет, падре Алваро успеет в него попасть.

У доньи Кармелиты тоже был свой резон скрывать от окружающих состояние падре Мануэля. С кем, если не с ним, она будет беседовать? Кому ещё можно доверить сокровенные тайны души, смешивая их с городскими сплетнями и разбавляя аккуратными дозами горьких признаний в тайном пьянстве и наступившей импотенции мужа? Неважно, что падре Мануэль, скорее всего, неизлечимо болен, главное, чтобы об этом не узнали другие. Все думают, что падре выздоровел, и что же теперь – опять заболел? Нет, нет и нет, Кармелита не допустит этого.

Она бросилась отдавать распоряжения.

– Падре Алваро, бегите в аптеку, да поскорее. Купите там нашатырю, я-то знаю, что у вас его нет. Ещё купите успокоительных капель, а если спросят зачем, скажите, что беременной прихожанке нехорошо, так как она проделала дальний путь и устала, и с ней возится падре Мануэль, и он-то и послал в аптеку. Про него не забудьте сказать, слышите? Как скажете, так они и поймут, что с ним-то как раз всё в порядке. Чего вы стоите, падре? Идите, идите!

Падре Алваро оказался проворным малым. Сбегал трусцой в аптеку, принёс необходимые капли и нашатырь, вдвоём с доньей Кармелитой они привели падре Мануэля в чувство, под руки отвели в келью и уложили на узкую жёсткую кушетку. Дали ещё капель и воды. Затем донья Кармелита наказала падре Алваро вернуться в зал на тот случай, если кому-нибудь вздумается заглянуть в церковь, а сама осталась с падре Мануэлем.

Она без перерыва что-то говорила, и падре опять было приятно её слушать. Он чувствовал себя защищённым, рядом были друзья, неумолчный говор доньи Кармелиты омывал его журчащим родником со всех сторон – справа, слева, сверху, снизу…

Конечно…

Как он сразу не догадался…

Присев на кушетке, он крепко схватил за руки донью Кармелиту.

Она дёрнулась в ответ, но вырывать рук не стала.

– Донья Кармелита, – проникновенно глядя на неё, заговорил падре Мануэль, – я больше не могу.

– Чего не можете, падре? – спросила донья Кармелита и с некоторым усилием, но осторожно, стараясь не обидеть падре, освободилась от него.

– Я не могу больше молчать. Мне необходимо поделиться. С вами. Я… я… я боюсь, поэтому помогите мне, вы должны мне помочь, ведь я погибаю, а все вокруг отвернулись от меня. И даже Он, – Мануэль поднял вверх трясущийся палец, – даже Он отвернулся от меня!

– Ничего не понимаю, – пролепетала донья Кармелита.

– Сейчас! – воскликнул падре Мануэль.

Он неуклюже вскочил, путаясь в подоле сутаны, бросился к комоду, с трудом открыл сопротивлявшийся ящик, извлёк оттуда фигуру ангела и поднял её высоко над головой. Примерно так, как спортсмены поднимают победные кубки на радость ликующей толпе.

– Вот он, донья Кармелита. Вот виновник всех моих бед, – обличающим тоном заговорил он. – Да-да, не удивляйтесь. Смотрите на него. Вот кто хочет погубить меня. Знаете, он ведь разговаривает со мной. Нет, не только он. Я сам, слышите, САМ разговариваю с собой, а он ещё и подстрекает меня. То есть не меня, а его, мой второй голос. Столкнёт нас, а потом слушает, как мы ссоримся, и радуется. А знаете, почему он радуется?

Падре Мануэль порывисто опустил скульптуру, торопясь, засунул её обратно в ящик и торжественно объявил:

– Он хочет разлучить меня с ангелом!

– С кем? – спросила донья Кармелита. – С кем хочет разлучить?

– С маленьким кудрявым ангелом, настоящим, между прочим, ангелом, а не деревянным идолищем, в которого к тому же вселились бесы!

– Б-б-б-е-сы? – заикаясь от охвативших её разноречивых чувств, переспросила донья Кармелита, продолжая прижиматься к стене, чтобы быть подальше от не в меру возбуждённого падре.

– Донья Кармелита, – горячо зашептал падре. – Господь не случайно сблизил нас, и вы сейчас узнаете от меня всю историю, так как вы одна способны меня понять.

– Я… я…

Падре Мануэль нетерпеливо махнул рукой в сторону заикавшейся доньи Кармелиты и, указывая на входную дверь, будто за ней находились герои его монолога, заговорил:

– Они привели его в церковь. Тогда привели, в День Всех Святых. Такого маленького, одинокого, испуганного. Настоящую песчинку среди скал. Да-да, именно так они все выглядели тогда. Он, маленький и испуганный, и они… – тут падре поднял руки и выпучил глаза, – …огромные! Возвышались над ним, как скалы, вздымались, как бушующие волны. А он хотел спрятаться. Такой трогательный, такой беззащитный… Крохотная улитка, потерявшая домик…

– Д-д-о-м-и-к? – по-прежнему заикаясь, переспросила донья Кармелита, но падре Мануэль уже не слышал её.

Его щёки обрели привычную бледность, руки остались на весу, губы произносили фразы монотонно, как молитву, глаза были закрыты, и донья Кармелита окончательно растерялась. Она вдруг увидела перед собой совершенно другого падре, и этот, другой падре нравился ей гораздо меньше прежнего. В этом, другом падре было не более возвышенной благости, чем, к примеру, в ней, а может, даже и меньше. Просто у падре хорошо подвешен язык, он многое знает и умеет слушать. Ах да, и ещё сутана. Конечно. У него сутана и умение слушать.

Перед доньей Кармелитой промелькнула вся её жизнь. Раннее замужество и внезапная смерть совсем молодого мужа, годы прозябания в принадлежавшей родителям лавке по продаже тканей, затем неожиданная удача в виде обеспеченного вдовца, недавно получившего прокурорский чин. Только что прошедший курс лечения от алкоголизма Пабло Лопес женился на хорошенькой продавщице не по любви, а потому, что ему необходимо было жениться, но для дочери владельца лавки тканей не имели значения чувства. Главным было то, что брак освобождал её от унылого прозябания в семье, и ради этого стоило выйти замуж за почти незнакомого человека.

После свадьбы они сразу же приехали сюда, в богом забытый городок, где испокон веку жила мать мужа доньи Кармелиты и где поначалу всё шло хорошо. Статус жены прокурора автоматически сделал бывшую продавщицу тканей важной персоной в городке, и с тех пор донья Кармелита всегда занимала лучшие места в церкви и на площади во время праздника и числилась в первой десятке в списках приглашённых на приёмы к мэру. Но именно здесь, в почётном статусе жены прокурора она взяла на душу свой самый большой грех, когда, будучи на пятом месяце беременности, убила в собственной утробе близнецов. На пятом месяце! Во всём случившемся была виновата свекровь, мерзкая старуха, возненавидевшая её с той минуты, когда Кармелита впервые появилась на пороге их старинного, постепенно ветшавшего дома. А как она гаденько улыбалась, когда сообщила ей, что Паблито завёл себе зазнобу на стороне! Именно из-за измены мужа донья Кармелита пошла на подпольный аборт, ведь никто из легальных врачей не брался прерывать беременность на столь позднем сроке. Она долго болела потом, всё никак не могла выправиться, в итоге так и не выправилась и навсегда осталась бесплодной. Красивое гибкое тело после болезни ссохлось, когда-то миловидное лицо превратилось в подобие печёного яблока, в душе поселилась пустота, а она сама стала просыпаться в слезах и ознобе, потому что постоянно видела себя в снах со своими неродившимися детками.

Наступившая в результате сердечной недостаточности смерть свекрови облегчения не принесла. Напротив, сделалось только хуже. Ведь рядом не стало той, кого можно было упрекнуть.

Появление в городке падре Мануэля донья Кармелита восприняла как ниспосланное свыше прощение за совершённый в молодости грех, а в душе затеплилась надежда ещё и на исцеление прокурора от привычки, губившей его карьеру и подавлявшей его когда-то разностороннюю личность.

Привычка, к которой он вернулся после того, как произошла трагедия с детьми.

Что говорит этот священник? Какой домик, какие волны?!

Донья Кармелита бросилась к падре Мануэлю, схватила его за грудки и встряхнула с такой силой, что у него затрещали шейные позвонки. Содрогнувшись, падре открыл глаза и прямо перед собой увидел искажённое яростью и от этого показавшееся ему невероятно уродливым лицо прокурорши.

Продолжая трясти падре, донья Кармелита зашипела ему в лицо ужасные слова:

– Педофил! Развратник! Растлитель младенцев! Ты будешь, нет, ты уже горишь в геенне огненной! Ты… ты… я… Я пожалуюсь архиепископу! Нет, я напишу римскому папе про тебя, преступник!

Падре Мануэль вдруг понял, что сейчас убьёт эту тощую стерву. Он возьмёт её в-о-о-о-т т-а-а-а-к, за морщинистую жилистую шею. И сожмёт в-о-о-о-т т-а-а-а-к, крепко-крепко. И будет сжимать и сжимать, пока она не начнёт хвататься руками за воздух.

А потом у неё задёргаются ноги и она сдохнет.

Вот так.

Только обмочилась, мразь. Ну ничего. Это ерунда.

В келье послышался скрип.

Падре Мануэль поднял голову от распростёртого перед ним неподвижного тела доньи Кармелиты и увидел державшегося за дверной косяк падре Алваро. На смуглом, испещрённом глубокими бороздами лице священника ничего не отражалось, он просто стоял и смотрел на задушенную донью Кармелиту так, как смотрят на брошенную в неположенном месте вещь.

А за ним падре Мануэль заметил маленького ангела.

Ангел стоял немного поодаль от падре Алваро, у выбеленной до синевы коридорной стены напротив, и не мог просматриваться за падре Алваро в дверной проём хотя бы в силу своего роста, но для падре Мануэля подобные досадные препятствия отсутствовали в принципе. Он бы увидел ангела даже через стену.

Заметив, что падре смотрит на него, ангел улыбнулся и, одобрительно кивнув круглой кудрявой головой, произнёс звонким мальчишеским голосом:

– Ты всё правильно сделал, Мануэль. Ты молодчина. А я пришёл за тобой. Пойдём?

И, не оборачиваясь, побежал вглубь коридора.

Падре Мануэль вскочил и, путаясь в полах сутаны, рванул следом за ним.

Падре Алваро об ангеле не знал и тем более не мог видеть его, поэтому решил, что падре Мануэль хочет убить его, как только что убил донью Кармелиту.

Падре Алваро тоже бросился бежать.

Убегая, он хотел закричать, но предательская глотка не выдала ничего, кроме жалкого верещания. Падре Алваро бежал, размахивая короткими руками и забавно переваливаясь на внезапно ставших ватными ногах, в ушах у него свистел ветер, ныли не привыкшие к нагрузкам мышцы, уже стало сводить икры, а он всё убегал и убегал подальше от того страшного места, где убивает прихожан безумный падре Мануэль, и смог остановиться, только когда заметил, что находится в центре площади, среди удивлённых необычным кроссом священника горожан.

Заметив, что его разглядывают, падре Алваро остановился и, с трудом переводя дух, заставил себя оглянуться, но позади никого не было. Он постоял ещё немного и вновь заставил себя обернуться, чтобы убедиться, что ему не показалось и за ним действительно никто не гонится. Убедившись, перекрестился и быстрым шагом пошёл в полицию.

– Боже, как круты ступени и как их много! Они закончатся когда-нибудь?! – бормотал падре Мануэль, карабкаясь вслед за бегущим впереди ангелом по узкой винтовой спирали лестницы, ведущей на колокольню.

Ангел периодически оборачивался и смотрел на падре Мануэля взглядом, который мог бы показаться лукавым, если бы не исходил от самого чистого и непорочного существа на свете.

– Я бегу за тобой. Как ты прекрасен. Смеёшься? Мой ангел, я тоже буду смеяться, мы с тобой оба будем всё время смеяться там, среди святых образов, в светлых молитвах, в покое и чистой любви. Чистой, как твоя улыбка. Я знал, что когда-нибудь ты придёшь ко мне, и я ждал тебя, мой маленький друг.

В ответ ангел хмурился и шаловливо грозил пальчиком.

– Нет-нет, – спешил заверить его Мануэль. – Я бегу, я здесь, не сердись, ты только не сердись.

Ведомый ангелом, он наконец одолел подъём, взобрался на колокольню и подошёл к давно нуждавшейся в ремонте каменной перекладине звонницы. Шумной тучей взметнулась вверх стая испуганных голубей, но ожидавший падре Мануэля ангел не обратил на них внимания. Ангела не интересовали птицы, он явно спешил, поэтому не стал дожидаться падре, перелез через бордюр и воспарил в воздух.

– Какой ты медленный, Мануэль, – по-прежнему хмурясь, крикнул он с высоты. – Ползёшь, как та самая улитка. Ты ведь тоже потерял свой домик? А где твой внутренний голос, Мануэль? Он бросил тебя, и только я рядом с тобой! Поспеши, Мануэль! Поспеши!

– Я иду, мой ангел, я здесь, я с тобой, – заверил ангела падре Мануэль, пытаясь восстановить сбившееся во время подъёма по лестнице дыхание.

Он пробрался мимо тугого колокольного бока к арочному пролёту, с которого открывался красивый вид на город, взобрался на служившую звоннице ограждением перекладину и, не раздумывая, спрыгнул с неё, но вместо того чтобы взлететь, подобно птице, стремительно понёсся вниз и с гулким звуком распластался на каменной плоти площади под истошный крик коротавшей время в ожидании покупателей продавщицы цветов.

Где ты, мой ангел?

Почему оставил меня?