Читать книгу Google для разбитых сердец - Эмма Гарсия - Страница 9

1. Печаль.

«Goodbye my Lover» – Джеймс Блант*.

«Nothing Compares to You» – Шинейд О’Коннор.

«I Can’t Make You Love Me» – Бонни Райт.

«Ex Factor» – Лорин Хилл.

«All Out of Love» – «Air Supply».

* Предупреждение: содержит печаль в повышенных дозах.

2. Гнев.

«See Ya» – «Atomic Kitten».

«I Never Loved You Anyway» – «The Corrs».

«Survivor» – «Destiny’s Child».

«Irreplaceable» – Бейонсе.

«I Will Survive» – Глория Гейнор*.

«Go Your Own Way» – «Fleetwood Mac».

* Воздействие усиливается алкоголем и танцами в объятиях крутого мачо.

3. Исцеление.

«Sail On» – «The Commoders».

«I Can See Clearly Now» – Джонни Нэш.

«1000 Times Goodbye» – «MegaDeath»*.

«Believe» – Шер.

«Goody Goody» – Бен Голдмен.

* Не рекомендуется к прослушиванию, если вас посещают мысли о мести.

Глаза режет луч света, уши сверлит какой-то отвратительный звук. Язык распух до невероятных размеров. Во рту сухо, как в аду. Я пытаюсь пошевелиться, и это доставляет мне жуткие страдания. Мозг у меня вот-вот взорвется. Ощущение такое, словно меня на полном ходу сбросили с поезда. Или избили ногами и оставили умирать в пустыне. Я чувствую, что рядом лежит какое-то живое существо, чувствую его тепло и тяжесть. Осторожно поворачиваю голову. Под черепом у меня перекатываются булыжники. Прищурившись, я вглядываюсь в знакомые очертания. На кровати рядом со мной лежит Дейв. Воспоминания начинают выскакивать одно за другим, точно карты, которые выбрасывают на ломберный стол. Мучительная вспышка – и вот вязкий туман в моей голове рассеивается.

Я опускаю руку под одеяло и ощупываю свое тело. На мне трусики и футболка клуба «Арсенал». Преодолевая дикую головную боль, я поднимаюсь на локте и смотрю на Дейва. Он похож на маленького сфинкса. Передние лапы поджаты. Прищуренные глаза, и урчит, как трактор. Из-за ярко-зеленых занавесок солнечный свет, заливающий спальню Макса, кажется каким-то нездоровым. Никогда в жизни я не испытывала такой дикой жажды. На полу у кровати – таз, бумажные салфетки, пинта лимонада и упаковка парацетамола. Я хватаю стакан с лимонадом и осушаю его наполовину. Дрожащими руками выдавливаю из пачки четыре таблетки, бросаю их себе в рот и запиваю остатком лимонада. В изнеможении роняю голову на подушку и закрываю глаза. Дейв переступает лапами по одеялу. Отталкиваю его, но он принимает это как заигрывание и пытается устроиться у меня на груди, обметая мой нос хвостом, похожим на метелку для пыли.

– Убирайся прочь, животное!

Спихиваю Дейва с кровати. Он пытается зацепиться за одеяло когтями, но все же оказывается на ковре. От кошачьей шерсти у меня начинается приступ неудержимого чиханья. Я подношу руку к носу и вижу на ней кровавые брызги. У меня болит все до последней косточки. Даже зубы ноют. Господи боже, наверное, я серьезно больна. Закрываю глаза и приказываю себе не думать о неприятном. Но прогнать прочь тяжелые мысли невозможно, ведь я уже видела этот кошмар. Платье стоимостью тысячу фунтов валяется на кресле бесформенной кучей. Корсаж заляпан кровью, перья измяты и подпалены по краям. На пол брошен злополучный букет, тоже закапанный кровью. Все вместе здорово напоминает костюм невесты Дракулы. Вчерашние события оживают у меня в голове во всей своей отвратительной реальности. Во-первых, я видела новую подружку Роба, которая оказалась ослепительной красоткой. Во-вторых, я произнесла на свадебном обеде речь. В-третьих, я поймала букет! Тут воспоминания наносят мне удар под дых, и я испускаю горестный стон. Мой любимый женится! Он разбил мое сердце на тысячи мелких осколков.

Я унижена, разбита, уничтожена. Лежа на спине, пялюсь на паутину, затянувшую дальний угол комнаты. На минуту забыв о своих бедах, пытаюсь найти следы хоть каких-то попыток приукрасить убогий интерьер и не нахожу ровным счетом ничего. В туалете с шумом сливается вода. Макс вежливо стучит в дверь и предстает передо мной собственной персоной. На нем джинсы и линялая футболка. Я поворачиваю голову, чтобы вперить в него скорбный взгляд умирающей героини. Он ухмыляется и садится на кровать.

– С добрым утром! – жизнерадостно произносит он.

– Помоги мне, – шепчу я.

– Что, совсем хреново?

– Будь я кошкой, попросила бы меня усыпить.

Макс убирает волосы с моего лба. Рука у него прохладная.

– Может, принести тебе поесть?

– Если хочешь меня доконать, приноси.

Глаза мои наполняются слезами. Я смотрю на собственные руки.

– Может, все-таки съешь тост или что-нибудь в этом роде?

Я качаю головой.

– Платье превратилось в хлам, – вздыхаю я.

Мы оба смотрим на бесформенную кучу на кресле.

– Из него получится отличный костюм для Хеллоуина, – заверяет Макс.

– Роб женится, – роняю я.

– Ну и фиг с ним.

Макс ложится рядом со мной и кладет мою голову себе на плечо. Довольно долгое время мы не двигаемся. От Макса пахнет хвойной зубной пастой. Легкий ветерок раздувает кошмарные зеленые занавески. На улице истерически лает собака.

– Это ты меня раздел? – внезапно спрашиваю я.

– Кто ж еще? Горничной под рукой не оказалось.

– И лифчик тоже ты снял?

– Да, Вив, я позволил себе подобную дерзость.

– А трусы оставил.

– Я надел их снова после того, как хорошенько тебя оттрахал.

– Ты в своем репертуаре.

– Вив, да ладно тебе. Какие уж тут трахи. Вчера я ухаживал за тобой, как мать родная.

– Спасибо.

– Не стоит благодарности.

– Я хочу сказать, спасибо за все. Если бы не ты, вчера я бы совсем пропала.

– Да ничего особенного вчера не произошло.

– Ага. За исключением того, что выставила себя полной идиоткой.

– Скажешь тоже…

Макс погружается в задумчивое молчание и добавляет:

– Конечно, ты вела себя немного… экстравагантно. Но тебе это идет.

Мы снова погружаемся в молчание. Я слушаю, как ровно и размеренно бьется здоровое сердце Макса. Сознание собственной беспомощности приводит меня в ужас и парализует. Прежде я всегда знала, в каком направлении двигаться. В этом была моя сила. А сейчас передо мной тупик. Я чувствую себя совершенной развалиной. И полностью завишу от другого человека. От Макса.

Я смотрю на его безмятежное лицо. Веки его опущены, рот слегка приоткрыт, он сладко похрапывает.

– Макс! – кричу я.

Он моментально просыпается.

– Что?

– Не бросай меня.

– А… никогда и ни за что.

Он треплет меня по щеке, немного слишком рьяно.

– Я имею в виду, не бросай меня сейчас. Мне так паршиво… я и правда серьезно больна.

Макс поднимается на локте, пристально смотрит на меня и слегка хмурится.

– Этот парень не стоит таких терзаний, – безапелляционно изрекает он.

Я открываю рот, чтобы возразить, но Макс прижимает к моим губам палец.

– Признаюсь, вчера ты здорово накуролесила, – говорит он. – Но все равно в твоей заднице больше обаяния, чем у всех прочих баб, вместе взятых. А теперь повтори это.

– Что повторить?

– Этот парень не стоит таких терзаний, и в моей заднице больше обаяния, чем у всех прочих баб, вместе взятых.

– Я не собираюсь повторять подобный бред, – говорю я и тут же слово в слово воспроизвожу кретинскую тираду Макса.

– А что до твоей болезни, то она называется «похмельный синдром» и не представляет угрозы для жизни, – заявляет он. – Скоро все пройдет, мы с тобой отправимся в «Игл»[7] и закатим шикарный воскресный обед.

Мой желудок, вдохновленный подобной перспективой, болезненно сжимается, лимонад подкатывает к горлу. Макс снова ложится и кладет мою голову себе на грудь.

– Напрасно ты воображаешь себя целителем, который лечит при помощи заклинаний, – лепечу я. – Я могу сто раз сказать: «Он не стоит таких терзаний», но сердце мое все равно будет обливаться кровью. И что ты на это скажешь?

– Что самое верное лекарство от разбитого сердца – пуля в лоб, – ухмыляется Макс.

Я обиженно поворачиваюсь к нему спиной и сжимаюсь калачиком, как ребенок.

Он обнимает меня за плечи и шепчет на ухо:

– Знаешь, мой богатый опыт подсказывает, что это не смертельно…

– Не знала, что у тебя богатый опыт по части любовных переживаний. Кто это разбивал тебе сердце?

– В последний раз это сделала девушка, которую я увидел в кафе неподалеку от станции метро «Ройял оук».

– И как она с тобой поступила?

– Не обратила на меня ни малейшего внимания. Ей было не до того, она целовалась со своим парнем.

– А, так ты с ней даже не знаком, – фыркнула я.

– И все же мне было чертовски больно. Ты что, не знаешь, что сердечную боль могут причинять стихи, музыка и все такое прочее?

– Очень возвышенно.

– Особенно музыка в стиле кантри. Но это сладкая боль, и, когда ее испытаешь, твоя собственная ситуация начинает казаться не такой уж паршивой. Знаешь песню «Когда ты меня бросила?».

– Название не предвещает ничего хорошего.

– А песня классная. А еще я балдею от одной песенки «Air Supply». Сейчас, дай вспомнить… «Я живу теперь один, голова у телефона, думаю о тебе до одурения», – начинает утробно завывать Макс.

– Так ты думаешь, пуля в лоб – самое действенное средство? – торопливо перебиваю я.

– По крайней мере, ты заставишь других людей страдать и мучиться чувством вины, – ухмыляется Макс. – Правда, тебе от этого легче не станет.

– Слушай, а ты никогда не задумывался о карьере психоаналитика?

– Сколько в тебе сарказма, маленькая ведьма. Придется мне его из тебя выбить!

Я невольно улыбаюсь. Потом вспоминаю о Робе. Всякий раз, когда картины вчерашнего дня оживают у меня перед глазами, я начинаю убеждать себя, что в реальности ничего подобного не было. С подобной реальностью я никак не могу смириться. Это мой мужчина. Даже трусы, которые он носит, куплены мной. И постельное белье, на котором он спит, тоже. Он не может жениться ни на ком другом. Мне почти удается убедить себя в этом, и боль в сердце начинает затихать. Но тут я вспоминаю кольцо на изящном пальчике Сэм. Нет, то, что было вчера, это вовсе не бред. Роб действительно женится. Мысль эта пронзает меня. Макс накручивает на палец прядь моих волос. Я устраиваюсь поудобнее, используя его живот как подушку.

– Ты знаешь, он задумал пожениться на Бали, – сообщаю я.

– Паршивец.

– А ведь он плохо переносит жару. Когда мы с ним ездили на Сицилию, он каждый день с двенадцати до трех как труп валялся в номере под кондиционером. Даже ни разу не съездил со мной покататься на пароходике.

– Малахольный паршивец.

– Он жутко боялся, что от яркого солнца у него возникнет рак кожи, даже если он будет пользоваться солнцезащитным кремом. Кожа у него такая нежная и…

Макс смотрит на меня так пристально, словно пытается проглядеть дыру.

– Я хочу написать твой портрет, – заявляет он.

Все те годы, что мы с Максом знакомы, он хочет написать мой портрет, но я упорно отказываюсь. Почему-то мне кажется, что это внесет в мою жизнь какие-то непредвиденные осложнения. К тому же у меня нет ни малейшей охоты позировать. Теперь, лежа на животе Макса, поднимаясь и опускаясь в ритме его дыхания, я думаю о том, что мой мир полностью разрушен и терять мне нечего. А раз так, я могу стать частицей мира Макса.

– Валяй, – бросаю я.

Макс проворно садится.

– Ты правда согласна?

– Правда.

– Здорово… Это так здорово! Начнем прямо сейчас?

– Если хочешь.

Он встает и выскакивает из комнаты как ошпаренный, но вскоре возвращается.

– Да, а как ты себя чувствуешь? Может, все-таки съешь что-нибудь?

– Пожалуй, выпью большую чашку сладкого чая.

Полежав еще немного, я встаю и, стараясь не смотреть ни в зеркало, ни на печальные останки платья, тащусь по коридору в студию Макса. Напротив окна стоит глубокое кресло, обитое серым бархатом. На мольберте ждет девственно-чистое полотно. Рядом с глиняной банкой, полной кистей, разложены тюбики с акриловыми красками. Тут же валяются тряпки, распространяющие больничный запах скипидара. По комнате разлито приятное тепло, пылинки кружатся в лучах утреннего солнца. В углу кучей свален какой-то хлам и предметы непонятного предназначения, у стены стоит велосипед, к которому прислонена одна из недавних работ Макса. На ней изображена обнаженная женщина с невероятно черными волосами. Она томно развалилась на ядовито-зеленом диване. Тело у нее цвета слоновой кости, одна нога согнута в колене, другая вытянута. Тонкие руки закинуты за голову. Соски крошечных грудей в точности такого же ярко-розового цвета, что и красиво очерченный рот. Рассеянный взгляд зеленых глаз устремлен в туманную даль. Она эротична до неприличия. Я смотрю в ее глаза. Они исполнены властности и сознания своей привлекательности. Рядом с ней я особенно остро ощущаю собственное уродство. Макс входит в комнату и останавливается у меня за спиной. Я чувствую на шее его дыхание и поворачиваюсь. Макс вручает мне кружку с чаем. Я делаю глоток. Мы оба смотрим на картину.

– Кто это? – спрашиваю.

– Лула.

– Ты никогда не упоминал о какой-то Луле. Про Мэри Джейн и Стефани я прекрасно помню. А еще ты без конца твердил о какой-то ужасной Бетти…

– Сочной Бетти?

– Насчет этого тебе лучше знать. Но про Лулу ты не говорил ни слова.

– Она всего лишь модель, которая мне позировала.

– Она невероятно красива. Ты уверен, что хочешь писать мой портрет? Рядом с ней я буду смотреться кисло, особенно в состоянии похмелья и в твоей футболке «Арсенал».

– Ты тоже невероятно красива. А футболку ты снимешь.

– И не подумаю.

– Хорошо. Садись сюда.

Он указывает на кресло.

Я касаюсь голыми ногами мягкой бархатной обивки. Макс изучает мое лицо.

– Тебе удобно? – спрашивает он.

Я киваю.

Взгляд у него становится серьезным, глаза темнеют. Он сосредоточенно делает наброски. Смотрит на меня внимательно, словно видит в первый раз, и прикидывает, как два предмета – мое тело и кресло – сочетаются друг с другом. Потом он переводит взгляд на холст. Солнце золотит одну его щеку и длинные ресницы.

– Знаешь, а ты немного похож на имбирный пряник, – изрекаю я.

Макс не удостаивает меня ответом.

– Наверное, это потому, что у тебя кельтские корни, – не унимаюсь я.

– Хм. Да.

Я понимаю, что собеседник из него сейчас никакой. Солнечное тепло, запах краски и царапанье карандаша по бумаге действуют на меня гипнотически. Я зажимаю кружку с чаем между ладонями, смотрю, как Макс работает, и думаю о том, что мы с ним знакомы целую вечность. В свое время его выселили из университетского общежития за то, что он варил в шкафу пиво. А познакомились мы, когда он основал Общество ценителей поэзии, единственным членом которого на протяжении шести недель являлась я. Тем не менее мы исправно устраивали заседания, на которых пили дешевый сидр и читали друг другу стихи. Тогда я наизусть знала «Оду к осени» Китса. Теперь все, что я могу припомнить, – один из глупых лимериков, которые сочинял Макс. Я решаю его продекламировать.

– Жила-была юная девушка из Херн-Хилла, которая использовала динамит в качестве возбуждающего. Ее вагину нашли в Северной Калифорнии, а сиськи – в Бразилии.

– А, поэтическое общество, – улыбается Макс. – Тогда мы были жуткими интеллектуалами.

В следующем семестре к нам присоединилась еще одна пылкая любительница поэзии, студентка первого курса. Очкастая, но довольно хорошенькая, если бы не прыщи, которые выскакивали у нее на носу с удручающей регулярностью. Это не помешало Максу соблазнить ее и потом рассказывать мне, что в постели она завывает, как волчица.

– Помнишь девчонку, которая к нам прилипла? – спрашиваю я. – Как ее звали?

– Понятия не имею.

– Но ты же затащил ее в койку. И говорил, что во время секса она воет.

– Ах, эта. – Макс щурится, пытаясь что-то припомнить. – Кажется, ее звали Джейн.

– А мне кажется, Джанет.

Макс не отвечает. Деловито сдвинув брови, он размазывает по холсту краску. Все-таки это поразительно, думаю я. Поразительно, что мы с ним всегда были только друзьями. По-своему я очень к нему привязана. Он – мой лучший друг, и я сознаю, что как мужчина он довольно привлекателен. Роста он высокого и лицом тоже недурен. Но проблема в том, что я слишком хорошо его знаю. Мне известны все его недостатки. Например, он страшный грязнуля. Как-то раз у него завелись кошачьи блохи, а он просто-напросто не обращал на это внимания. Покупая продукты, он никогда не смотрит на срок годности и спокойно пожирает всякую тухлятину. Изысканное кушанье для него – готовое блюдо из супермаркета, щедро сдобренное горчицей. Моду он считает посягательством на права человека. К тому же он слишком много рассказывал мне о своих подружках и о том, какие фокусы он с ними вытворял. Я знаю, что одна из его бывших подружек до сих пор посылает ему свои фотки в обнаженном виде, а он эти фотки бережно хранит. Но самый главный его недостаток состоит в том, что он художник, а значит, склонен к приступам сумасшествия. Вот сейчас, например, он явно не в себе. Макс откладывает кисть, сует в рот сигарету и смотрит на меня.

– Не возражаешь, если я закурю?

– Не возражаю. Если только ты отдаешь себе отчет, что каждая затяжка увеличивает риск заболеть раком, причем не только для тебя, но и для меня.

– Этим меня не испугаешь, детка. Я не намерен жить вечно, – хохочет Макс и затягивается.

Я наблюдаю, как из ноздрей у него вылетает дым и поднимается вверх, образуя в воздухе знак вопроса. Внимательно смотрю на его нижнюю губу, влажную и красную. Интересно, какое ощущение я испытала бы, коснувшись этой губы своими? Мысль заставляет меня заерзать в кресле.

– Долго еще? – спрашиваю я. – У меня шея затекла.

Макс бросает кисть в глиняную банку и тушит сигарету в какой-то жестянке.

– Готово дело, – сообщает он. – Думаю, мне удалось схватить твою сущность.

Он потягивается и прогибает спину. Рубашка задирается, и я вижу над поясом джинсов полоску темных волос.

– Можно взглянуть?

– Нет. Портрет еще не закончен.

Макс снимает хост с мольберта и куда-то его уносит.

– Идем, одолжу тебе кое-что из вещей, – говорит он, возвращаясь. – У нас явно назрела необходимость посетить паб.