Читать книгу Беспризорница Юна и морские рыбы. Книга 2. Белый Ворон приходит сам - Эна Трамп - Страница 7

Впереди посветлело, и вдруг лес распахнулся.

Шел пятый, или седьмой день, как они шли, – и дождь не отставал.

Если кто-нибудь видел с высоты птичьего полета – а лучше беличьего скачка, потому что для такой птицы, которая летит в небесах, лес – это просто океан. – То он, должно быть, сильно подивился этой компании. Ну точно резиденты, потерпевшие крушение на чужой стороне, – парашютов не хватает. Скользя и спотыкаясь, двигались зигзагом, растянувшись цепочкой: останавливаясь и присаживаясь под каким-нибудь деревом, когда человек в белом – теперь просто в грязном – уходил вперед; но потом возвращался и делал знак: за мной. И опять шли – в новом уже направлении. Цель у этого всего могла быть только одна: истоптать весь лес взад-вперед. А дождь лил и лил на них сверху.

Один опаздывал на четверть дневной ходки.

Если кто бредет по лесу, на границе зимы и весны, лес для него это: снег и вода. Вода; понятно. Каждая иголка кончается каплей; каждая ветка, за которую схватился, чтоб не упасть, или зацепил головой, награждает собственным душем. Но теперь снег. Снаружи он растаял весь, и нельзя понять, глядя со стороны, сколько в лесу снега. Обходя овраги, в каждом из которых под снегом скрывается ручей, стараясь идти по пригодным к ходьбе местам, все равно наступишь на его островки, ведь не будешь скакать только по обнажившейся уже повсюду земле. Снега может по щиколотку. Он рыхлый и скользкий; съедает усилия. Нога давно промокла: в сапог стекает по штанам; а снизу – от снега. Наступаешь окоченевшей ногой – уводит ногу назад, делаешь шаг – получаешь полшага. Где прошел бы полкилометра летом – или зимой, на лыжах или снегоступах, – сделаешь метров двести.

Особенно если ты хромой.

Он не думал, куда идет. Раньше думать надо было. И подумал – один раз; но теперь не думал, о чем он подумал, вообще забыл. Почти. Что-то было за спиной – чтоб не забыть совсем; увернутое в брезент и прилаженное на ремнях, так, чтоб надеть на две лямки, как походный мешок, – который тоже надет сверху на лямки. – Заставляло держать спину прямей. Торчало над головой, запутывалось в ветках, еще тормозя, вдобавок к снегу под ногами и воде повсюду. Вот это вместо всего.

И хватало. Чтоб не думать; он чувствовал эту дополнительную, лишнюю тяжесть. И еще – что теперь не охотник. Двигался по следу, быстро размываемому дождем – но след был таким, что сразу и не уничтожишь. Кто так ходит по лесу? Не ходит никто; ни охотник, ни зверь; но звери не ходят по лесу в такой дождь. Сидят по своим укрытиям, и если выскочит – то сразу из-под ног; но тут, если б они и были, то давно уже разбежались. – И наткнулся на свою ловушку – как на чужую.

Но ловушку нужно снять. Тем более, раз не охотник. Он распутывал петлю под дождем, потом пришлось снять мешок, чтобы сложить туда. Никто в нее не попался. Встал, оттолкнувшись от земли. Еще время потерял. Захромал вперед, уже не напрягаясь. Должна быть еще одна, ее тоже разрядить, но мешок не снимать. Так бросить.

Темнота наступала как облегчение.

Во тьме он выходил на костер – всякий раз выходил, на треск и свет; и удивлялся бы тому, если б еще мог удивляться. Сбрасывал со спины – и тотчас же, не садясь, шагал в сторону, где темная огромная фигура ладила шалаш – сломав для этого чуть не целую елку голыми руками. Помогал укладывать лапник – рядами, внахлест, начиная снизу. Пальцы не гнулись. Ничего шалаш: воду держал до утра.

На огне булькал кондёр – в шапке Быкмедведя: помятая и погнутая, лишившаяся рогов, в основе она уцелела. Возвращался к костру, развязывал мешок и высыпал чудом завалявшуюся в нем горстку сушеного мяса. Все тянулись к нему. Кроме Белого Ворона. Потом глотали по очереди безвкусное ошпаривающее язык варево – Белый Ворон накидал туда каких-то корней. Не сушились; хотя были веревки, можно натянуть над костром; но сил уже не было. Сушили на себе, в шалаше, в тесноте, на лапнике, лёжа.

Остальное как вспышки – может быть, вспышки костра:

Маленькая фигурка, увернутая в плащ Быкмедведя – днем он тащил его скатанным в скатку. Протягивает ноги к огню.

Пёс! Был тут. Про пса он забыл. И удивился бы ему – если бы мог удивляться. Не принимавший участия в общей трапезе, сидел поодаль, в темноте. Потом уходил – должно быть, еще охотился. Зато даже кабаны – единственные, кто не лежит по стойбищам и укрытиям ни в какую погоду, а всегда ищут любое, чем поживиться, – не приближались к стоянке. Их следы видел утром пониже, когда покидал шалаш, всегда последним, не разбирая его – сколько таких шалашей они оставили в лесу, за этот пяти- или семидневный проход в дожде?

Хотя почему пяти или семи? почему не шести?

Точно! Это был шестой день, когда впереди посветлело, и вдруг лес расступился.

Когда Заяц вышел, увидел костер.

Сразу было понятно: не обычный привал. Днем они костров не жгли. Закипала вода в котелке. Больше ничего тут не было.

Далее от костра лежал пёс на боку, выбросив в сторону ноги. Спал. На псе, как на подушке, лежала девушка, завернувшись в черный плащ.

Снега не было. Нигде. Дождя тоже не было. Одинокие капли стряхивались с веток. Была тут трава – желтая и помятая, а кое-где уже зеленое пробивалось.

Дождь иссяк вместе с лесом.

На самом деле он кончился раньше, только этого никто не заметил, – а лес на самом деле не кончился. Он начинался сразу на том берегу. А между тем берегом, крутым, и этим, пологим, заросшим перезимовавшей травой по грудь, желтой, сухой, едва шелестящей под ветром, – между лесом и лесом, – плыло такое, как небо. Такое ровно-гладкое и такое широкое, в нем шли облака в одну сторону, а само оно тем временем двигалось в другую: всё сразу, как змея во мху, медленно, мутно, серо, зелено, как…

Река, освободившаяся ото льда, – вот что это такое!

Под деревом сидел Быкмедведь. Без шапки – шапка коптилась на костре.

Нахмурившись и губы скрутив в трубочку, Быкмедведь плел венок – уже довольно длинно наплел. Из таких беленьких цветов, первыми появляющихся из-под снега, – они называются «девственницы». Целая россыпь таких цветков торчала из-под Быкмедведя, на краю поляны.

Заяц, хромая, подошел, замедляясь за все дни сразу. Быкмедведь глянул мельком на него, посмотрел на свой венок – и аккуратно соединил концы, завязав три узелочка. Потом водрузил его на голову.

Заяц сбросил всё со спины и сел прямо на землю.

Посидел немного, глядя на воду в котелке, потом пододвинул к себе мешок.

Первой очередью вынул из мешка

всевозможнейшую снасть для мултука —

куски войлока, какие-то пружины, и втулки, и пластинки, и обтюраторы, и картонки, и парафин, и свинцовые прутья на сечку, еще маленький мешочек с порохом, и железный прут, чтоб им заталкивать всю эту снедь в дуло. Всё, что он выгреб из сундука, когда уходил. Непонятно зачем: ведь мултука у него больше не было.

Разложил это на траве. Потом он достал и тоже разложил кожаные ремни, очень крепкие, свернутые в кольцо, и другой моток, веревки. И наконец выгреб со дна двадцать бесценных картофелин – тех самых, что хотел наварить еще в доме, когда дом еще был.

Вот и всё Зайцево хозяйство. – Не очень-то много он нажил за двадцать пять лет жизни! Не слишком долго ему пришлось собираться, да? – покидая дом, которого больше не было. Может, он знал? И всю жизнь только и готовился к этому моменту – вместо того, чтоб обзаводиться всяческим добром, как его соседи в деревне.

Да ничего он не знал, и ни к чему он не готовился. Зайцу было слишком много лет, чтоб ждать необыкновенных происшествий. Ему было нормально лет – чтобы решить; и держаться своего решения. Всё на этом.

– Напоили козла вином – пошел с волком драться.

Заяц сперва подумал, что это он сказал. Нечаянно вслух. Но вроде он ничего такого не думал.

Он сгреб всё обратно в мешок. Потом покидал всю картошку в воду – она уже выкипела до середины, но теперь стала снова доверху. Подобрал всё, что валялось вокруг костра, и подложил в огонь.

И только после этого оглянулся.

Быкмедведь сидел, откинувшись к стволу и прикрыв глаза. Но не до конца. Смотрел на него в щель между веками.

– Это про тебя, – подтвердил он.

Заяц промолчал. Он устал, и теперь отдыхал. Если тот ждал ответа – то пусть еще подождет.

Но Быкмедведь еще не закончил.

– Думал, отстанешь. – Глаза совсем закрылись. – Но ты… видно… любопытный, – проговорил, как будто во сне.

Глаза открылись. Сна там не было и следа.

– Ну так скажи мне тогда, любопытный, зачем этот гусь нас в этой грязи возил.

Заяц наконец пошевелился. Переменил позу.

– За псом?

– А-а? – Глаза открылись широко. – За твоим… Карлосом?

– Он не мой, – возразил Заяц. – Он сам по себе.

– Мм, – промычал Быкмедведь, соглашаясь. – Зачем же твой друг Карлос… который у тебя сам по себе… бегал тут как бешеная белка?

– Мне почем знать? – ответил Заяц. – Я не спрашивал.

– Спроси.

Заяц посмотрел на Быкмедведя. Шутит? Что-то не похоже. Сидел он расслабленно. А смотрел цепко.

Он спросил:

– Почему Карлос?

– А кто? Вроде тебя, но помельче. Карлос, – позвал Быкмедведь, чуть повернув голову, и посвистал.

Пёс, где лежал, шевельнул ухом. – Видишь – не спит, – отметил Быкмедведь удовлетворенно. – Притворяется.

Повернулся снова к Зайцу. – Ну так: зачем?

Заяц, подумав:

– Друг он мой – а ум у него свой. Я за ним не ходил.

– А где ты ходил? – продолжал Быкмедведь.

– Охотился, – сказал Заяц. – Не всякая пуля по кости, иная и по кусту. Не наследишь по чернотропу, а по пороше. Я себя кормил. А он себя. Он же зверь. Ему больше надо. А ночевали мы вместе.

– М-м, – снова согласился Быкмедведь. – Охотился, – раздумчиво повторил он. – С этим своим… мултуком. Которым ты меня задел. А зарядил чем… Поленом?

– Я не заряжал, – сказал Заяц. Он подобрал палку и бросил ее в костер. – Оно сломано было. Я еще не родился, а оно уже сломалось.

Быкмедведь округлил глаза. И оглушительно захохотал.

И так же резко прекратил. Стащил венок с головы, смял его в кулаке и отшвырнул.

– Откуда вы взялись, – проговорил он с какой-то тоской. Голосом, хриплым от смеха: – Я карту смотрел. Нет здесь ничего. Пусто. И вот – выскочит такое. Знал бы… Я б здесь зачистку произвел. Всё по уму.

– Где та карта? – спросил он у себя. И сам же себе ответил: – Ускакала. Компас бы. Карлос?.. – Снова посвистал. – Я лес знаю. У меня там, в лесу, лагерь. Но это неправильный лес. Или оттого, что кумпол болит… от твоего полена.

– Я б ему шею свернул, – сказал он, глядя на Зайца. – Руки чесались. Никто бы не помешал. Я и с игрушкой могу – с которой ты ходишь. И без. Но я тоже… любопытный. Захотелось посмотреть, как он выбираться будет. Но всякое любопытство однажды и кончится. Один бы я может еще поглядел. Ее, – он кивнул в сторону, и заключил: – Жалко.

Заяц встал. Нагнувшись, поднял с земли палку, шагнул к котелку и потыкал картошку. Потом расчистил ногой место у костра.

– Здесь, прямо за деревней, болото.

Он прочертил палкой волнистую линию.

Быкмедведь откачнулся от сосны. Встал и подошел.

– Тут мы вошли. – Заяц рисовал на земле.

– Сразу забрали далеко на озера. – Тут повернули. Это вы шли. По сторонам болтались – это чтоб обойти. Чтоб вниз не спускаться. Я за вами. След держал. Вот здесь… почти обратно к деревне вышли.

– Получается круг. Вот второй, поменьше. И третий внутри. Так ищут. Что-то. Тут мы сейчас. – Заяц поставил крест. – Если напрямик до деревни – полдня ходу.

Быкмедведь, присев, упершись в колени ладонями, впивал чертеж глазами.

Заяц стер нарисованное ногой.

И кинул палочку в огонь.

Быкмедведь поднял голову.

– А если не найдут?

Заяц подумал и предположил: – Новый круг начинают?

– И что он искал? Твой Карлос.

Заяц сел. Посмотрел на пса.

– Я спросить-то могу, – сказал он. – Он же не ответит. Он зверь же. Как те, в лесу – я с ними не разговаривал. Я их понимал. Потому и ловил. А его я не понимал. Я даже не знаю, зачем я ему… был. Он здесь самый сильный, самый быстрый, в этом лесу… – Он поискал слова. – Лучший. – Я его отпустить хотел. Когда хотел… когда с вами. Но что-то времени не случилось. А он, видишь, сам. – Заяц хлопнул себя по лбу:

– Он с ним разговаривал! Вспомнил!.. Там, в доме, ты спал – может, слышал? Я за дверью был.

– Так, – коротко завершил Быкмедведь. Встал. Кивнул на реку: – Там что?

Заяц посмотрел.

– Там я не был, – сказал он. – Это не наша сторона.

В этот момент они услышали голос.

Голос доносился от реки, из-за деревьев. Он повторял – нараспев:

– Лодка, лодка, и полян —

Лодка-лодка-лод-ка!

Сначала, вверх-вниз, как лодка на волнах:

– Лодка-лодка, ип-по-лян…

И, забрав чуть повыше – вниз до самого конца:

– Лл-ооо-дка лодка ло-дка!!!

Пёс зашевелился. Выбрался из-под девушки и встал. Потянулся, как самая обыкновенная собака, и потрусил в кусты.

Девушка заворочалась и тоже наконец села. Повела головой в сторону голоса. Но потом глаза ее снова вернулись на поляну.

А Белый Ворон через минуту вышел к ним сам.

Облака разошлись, и солнце светило, и где-то неподалеку тихим свистом обнаруживала себя мелкая птица, – когда он появился из-за деревьев.

Он был голый по пояс. Мокрые куртку с рубашкой он держал в руках. Волосы, тоже мокрые, висели вокруг лица, и с них капало.

Бросив куртку на куст, так что она повисла на нем, он приблизился к огню, нагибаясь на ходу и подбирая палки и ветки. Снял с костра котелок – вода в нем выкипела совсем – и поставил рядом:

– Человек живет-живет, – сказал он.

Ест и пьет, садится на табуретку, делает всякие вещи. Говорит «до свиданья», заводит часы, прыгает в длину, стоит на своем и потом раскаивается в этом. А однажды он ложится спать.

Просыпается – что такое?..

Он лежит на каких-то ветках. Прямо ему в глаз светит солнце. Между солнцем и им – листья.

А вокруг него сидят люди. Он никогда даже не думал, что у людей могут быть такие красные от солнца и комариных укусов лица. Или солнце и комариные укусы тут ни при чем, а всё это красная глина? И что это за перья? Все сидят и молчат и смотрят на него, как будто хотят его съесть.

Но на самом деле они не хотят есть. Они ждут. Они ждут, что он скажет.

Белый Ворон откинулся назад, уперся в землю ладонями, и вдруг вскочил.

– И-и-иинде я? – вскричал он.

– И тут он становится индейцем.

Поначалу он никак в это не верит, и не хочет делать ничего, только ходит и пристает ко всем с дурацкими вопросами, но постепенно у него это проходит. Постепенно он начинает понимать, что он индеец; и что он, в общем-то, всегда был индейцем, только не понимал; и тут уже рукой подать и до того, что все индейцы, только не все понимают.

– И тут он становится таким индейцем!.. – сказал Белый Ворон.

Он перестает задавать их (вопросы). Он вообще перестает разговаривать. К этому времени он как раз и видом становится схож с остальными, и обмазывается красной глиной для спасения от комаров, и, хочешь не хочешь, начинает делать всё, что полагается, – а иначе не проживешь, здесь, где нет никаких шкафов и вешалок для посуды. Он ловит рыбу, сидит у костра, и курит трубку, от которой поначалу его тошнит. Одной девушке он приглянулся; и они начинают с ней жить, и в их типи заводится утварь, которой удобно найтись под руками. А однажды утром, когда он уже все забыл и привык, и ему кажется, что все, что было раньше, – было с кем-то другим, у них появляется новый человек.

Индеец встречает его вместе со всеми индейцами, и потом два дня скачет, хохочет и кувыркается через голову; и с важностью ходит, не отвечая на вопросы. И на второй вечер они сидят уже все; и индеец краем глаза смотрит на новичка (не подавая, разумеется, виду, а вместо того закуривая трубку).

И тут он понимает.

И он говорит себе: хочу домой.

Вокруг него сидят такие, как он, и ничего не изображается на его лице – ведь недаром он стал настоящим индейцем. Он сидит, и вокруг все сидят, и спокойные лица, непроницаемые, как сосны.

И в этот момент кто-нибудь начинает петь.

Он поет, и потом другой начинает петь, а потом третий, а первый тогда подпоет, – и кто-то еще потом начинает новую песню. Все равно, про что – все подтянут. Кроме новичка, пожалуй; но никто ему ничего не скажет. Да и что они могут ему сказать?

– Я сказал, – сказал Быкмедведь.

Он смотрел на Зайца. Как будто никого, кроме них, не было на поляне. – Домой, – приказал он просто, как будто бы псу.

Заяц оглянулся.

Все на местах.

Все, кроме пса.

Пёс как ушел, так и нет его.

Быкмедведь наблюдал за ним вполглаза. – Устал я, – обронил он. – Драться устал. А придется.

Заяц встал.

– А я вот тебе счас как дам! – сказал он. – Как д… дам тебе, с руки, чтоб голова не качалась! Это ты, сам, откуда-то взялся – пришел! кидался тут на всех. Дом мне развалил!

Быкмедведь не пошевелился. Он сидел у костра. И смотрел на Зайца снизу вверх. С каким-то новым выражением в глазах.

– Ну, – сказал он. – Еще раз по лбу? Давай, смелей. Я тебя не трону.

Заяц постоял. – Ты сказал – драться.

– Передумал, – сказал Быкмедведь.

Заяц в растерянности не знал, встать ему или сесть.

В этот момент он увидел пса. Быкмедведь не мог его видеть – пёс был в кустах, вон за той сосной. Быкмедведь также не мог знать, что пёс делал. Это мог знать только Заяц. Никакой ошибки. Пёс делал стойку.

И тут же Белый Ворон ответил:

– Я вижу. – Хотя Заяц ему ничего не говорил.

– Туда, – скомандовал он.

Туша Быкмедведя находилась в полном покое.

– Опять врешь, – бросил он безразлично.

– Нет, – сказал Заяц. – Не врет. Это пёс. Он не врет. Надо за ним.

Быкмедведь воздвигся вертикально. А десять минут спустя они пробирались в кустах – Белый Ворон, нацепивший на себя мокрую одежду, маячил где-то белым пятном. Заяц опять отставал; в руке тащил меч – про который не вспомнил, когда собирался драться, и сейчас зарекался, что больше не забудет. Он также прихватил шлем Быкмедведя с картошкой, и на ходу пытался запихать ее, еще горячую, в рюкзак – что-то подсказывало ему, что они не вернутся.

И пробкой выскочил из кустов на ровное место.

Из освобожденной от снега земли, возле реки, на солнце, где теплее, – лезла зеленая трава. Над тем берегом, заросшим ивами – они торчали из воды, нависали над ней, – солнце опускалось к лесу. Оно слепило глаза. Все были тут. То есть тут были Быкмедведь и Белый Ворон.

Заяц, выходя, треснул веткой. Белый Ворон обернулся.

– Где она?

В тишине вслед за этим стало слышно, как, сотней тихих голосов, неразборчиво говорит река; как плеснул под берегом водяной крот. Лес стоял безмятежный, словно в нем во всем не было никого крупнее кошки, – кроме этих троих, стоявших у самой границы травы и воды.

Белый Ворон повернулся и исчез обратно в кустах.

– Я другое хочу спросить, – голос Быкмедведя был спокоен: – где Карлос?

Заяц шагнул вперед. Он присмотрел в траве ямку, куда поставить котелок – чтобы не таскать его больше и сразу найти потом, на ровном месте, – когда они сюда вернутся. – Стоять, – велел Быкмедведь.

Приставив согнутую ладонь козырьком, он вглядывался в тот берег. Заяц тоже увидел. Лодка.

Скрытая среди ив. Будь на них листья, вряд ли кто ее заметил бы.

– Твоя? – сказал Быкмедведь, поворачиваясь к нему всем туловищем.

– Я тебе что, – сказал Заяц, – рыба?.. Она – где? Я – где?.. Ну, что ты на меня так смо…

Прежде чем он догадался оглянуться, цепкие руки сдавили ему горло.

Котелок выпал, картошка покатилась по траве. Заяц взмахнул мечом. Падая, он услышал рев Быкмедведя:

– ИЗМЕНА!!..

Но тут на Зайца накинули мешок. И больше он уже ничего не видел и не слышал.