Читать книгу Рынки, мораль и экономическая политика. Новый подход к защите экономики свободного рынка - Энрико Коломбатто - Страница 27

Другим критически важным качеством человека, заслуживающего уважения и свободы, обычно считается альтруизм. Если понимать его буквально, альтруизм не занимает какого-то значимого места в экономической теории, за исключением тех ее фрагментов, которые имеют отношение к идее рациональности. Никто не отрицает, что индивид может намеренно действовать к выгоде других людей даже тогда, когда он приблизительно или определенно знает, что бенефициар этой деятельности никогда не сделает ничего взамен, не говоря уже об оплате. Очевидным примером альтруизма является благотворительность, осуществляемая на началах анонимности. Тем не менее многие из тех, кто упоминает альтруизм в качестве объяснения поведения, отклоняющегося от преследования материальных эгоистических интересов, в конце концов признают, что альтруистическое поведение вознаграждает также и то лицо, которое ведет себя альтруистичным образом. Так, фигура беспристрастного наблюдателя, изображенная представителями шотландского Возрождения, побуждала человека вести себя порядочно по отношению к другим людям, даже в тех случаях, когда отказ от такого поведения не сопровождается никакими формальными санкциями[108]. Но, разумеется, данное представление предполагает, что неумение вести себя как следует порождает наказание (в виде чувства вины или стыда). Следовательно, на самом деле альтруизм представляет собой способ избежать психологической боли, генерируемой «эгоистическим» и/или нечестным поведением.

В иных случаях человек может быть альтруистом потому, что ему нравится идея улучшения чьего-то положения (альтруизм великодушного человека), или потому, что ему нравится получать благодарность (альтруизм тщеславного человека)[109]. Так или иначе, трудно отрицать, что и великодушные, и тщеславные индивиды получают удовольствие, наблюдая результаты своей деятельности. Таким образом, с учетом вышесказанного, ясно, что альтруизм делает лучше и их положение тоже. Тот факт, что великодушие встречает одобрение общества, а тщеславие порицается, в контексте проблемы осознанности/рациональности[110]не имеет никакого значения.

В рамках другого подхода на первый план выходят те элементы поведения, которые сформированы в процессе эволюции – индивиды осознают важность репутации и знают, что альтруистическое поведение представляет собой способ увеличить значимость и авторитет человека в сообществе. Альтруизм может быть результатом осознанного, рационального поведения (как это имеет место в случае, когда мотивом альтруизма является тщеславие), но может быть также и инстинктивной реакцией, автоматическим ответом, который появился в ходе эволюции в результате процесса отбора[111]. Марголис в [Margolis, 1982, p. 11, 15, 21] определяет такой инстинкт как априорное стремление к справедливому разделу [ресурса], которое, по его мнению, должно включаться в новую парадигму рациональности, призванную отражать присущее человеку от природы «чувство социальной ответственности». Эта гипотеза о существовании инстинкта справедливого раздела используется для объяснения спонтанного производства общественных благ и даже для объяснения зарождения государства, которое, по мысли автора этой конструкции, избавляет индивида от тягот решения по поводу того, как ему реализовать свой альтруизм с максимальной результативностью (см. [Margolis, 1982, p. 123]). Схожим образом – и во многих отношениях схожим с тем, что имеет место в рамках парадокса избирателя[112]– альтруизм можно также трактовать и как способ, посредством которого индивид порождает у себя чувство гордости от принадлежности к группе и подтверждает в своем собственном сознании наличие тесной связи с сообществом.

Все вышеизложенные соображения фактически исходят из того, что осознанного и подлинного альтруизма не существует: он либо приносит индивиду удовлетворение, либо является генетически обусловленным (т. е. чуть ли не вынужденным). Иными словами, хотя в литературе по данному вопросу не отрицается тот факт, что люди могут осознанно и добровольно выбирать оказание помощи и совершение добрых дел для других людей[113], там принимается без доказательств, что различные объяснения альтруизма выводятся из внутренней потребности, в основе которой лежит либо рациональный расчет, либо инстинкт, порожденный эволюцией. Мы называем этот тип «эгоцентричного» альтруизма мнимым альтруизмом.

Хотя указание на наличие этих («эгоистических» и «инстинктивных») компонент в альтруистических проявлениях вполне обоснованно, мы рискнем предположить, что имеют место и другие факторы, и что возможна также и другая разновидность альтруизма, а именно «подлинный альтруизм». Мы утверждаем, что в отличие от мнимого альтруизма мотивом подлинного альтруизма является идеология, которая, будучи однажды воспринята, становится частью психологического паттерна[114]. В частности, идеология воздействует на то, чтó именно люди считают деонтологически должным и социально допустимым (чтó именно, как неявно предполагается, должен делать человек, чтобы реализовать свою природу), а также на те связи, которые удерживают индивидов вместе, в составе некоего сообщества, включая безвозмездную взаимовыручку. С этой точки зрения, подлинный альтруизм включает в себя такие ситуации, которые не характеризуются ни генетической, ни сентиментальной связью между дающим и бенефициаром, и в которых дающий тем не менее стремится действовать с единственной целью – соответствовать своему собственному этическому кодексу, своему понятию о справедливости и честности.

Общая идея подлинного альтруизма довольно проста, и она включает в себя два утверждения. Во-первых, все индивиды рождаются с инстинктами и психологическими паттернами. С течением времени инстинкты и психологические паттерны изменяются по мере того, как одно поколение сменяет другое, трансформируясь в ходе процессов эволюционного отбора[115]. Возможно, эти процессы отвечают даже за роль и характеристики внутреннего судьи, хотя само понятие осознанности предполагает, что мы не всегда следуем нашим инстинктам и психическим импульсам. Наоборот, мы часто корректируем наши побуждения, мы приспосабливаемся к обстоятельствам и передаем наши адаптивные рутинные поведенческие приемы нашим друзьям и детям. Во-вторых, психологические паттерны могут также испытывать на себе воздействие идей. Идеи не только изменяют способы, которыми люди формируют свои предпочтения, но, что более важно, они также оказывают влияние на ценностные суждения людей, на их представления о добре и зле, о справедливом и несправедливом, о честном и нечестном (внутренний судья).

Подлинный альтруизм порождается вторым набором явлений. Это не автоматическая реакция и не проявление неконтролируемых инстинктов, а наоборот – результат работы психологического паттерна, порождающего потребность вносить свой вклад в общее благосостояние, поскольку мы осознаем, что в этом состоит наша природа и наша роль в обществе. В этих условиях неисполнение предписания быть альтруистом не подвергается санкциям и не приводит к боли, а ощущается нами как предательство нашей собственной природы[116].

Всякий раз, когда осуществляется соответствующее действие, это имеет свои последствия – как в самом сообществе, так и при взаимодействии с другими сообществами. Нашу констатацию помогут прояснить три примера. Во-первых, рассмотрим отношение индивида к уклонению от уплаты налогов или к мошенническому уменьшению налогооблагаемой базы в таком институциональном контексте, когда ожидаемая отдача от незаконных действий положительна[117]. Если коллективная солидарность считается неотъемлемой частью общественного договора и государство понимается как нейтральный посредник, который перемещает ресурсы в соответствии с этим договором, уклонение от уплаты налогов воспринимается как нечто позорное и оскорбительное. С другой стороны, если один из этих двух элементов отсутствует, то уклонение от налогов расценивается как правомерная защита частной собственности от актов насилия. Господствующее отношение к уклонению от налогов в Швеции отличается от того, что имеет место в Италии и Франции, и этот факт глубоко неслучаен.

Второй пример относится к иммигрантам. Прибывая в новую страну, иммигранты имеют два варианта поведения: они либо образуют анклавы и создают собственное сообщество внутри большого общества, либо они стараются интегрироваться в большое общество, в которое они прибыли[118]. В первом случае, скорее всего, будет преобладать мнимый альтруизм, причем среди членов анклава, но не в отношениях между членами анклава и окружающим миром. Во втором случае (интеграция) альтруизм может стать способом ускорения интеграционного процесса. Однако этот последний вариант приведет к успеху только в том случае, когда альтруистическое действие будет проявлением подлинного альтруизма нужной разновидности, т. е. когда альтруизм будет являться частью местной культуры (идеологии), которая будет абсорбировать иммигрантов. В этом случае иммигранты будут рассматривать «поведение безбилетника» (включая незначительные правонарушения и прямые криминальные действия) как агрессивное и неприемлемое само по себе, а не как потенциально нечестное поведение, угрожающее третьей стороне, до которой никому нет особого дела[119]. Этот пример помогает понять, почему интеграция идет легче у второго и третьего поколения иммигрантов и тогда, когда иммигранты более или менее изолированы. В первом случае решающее значение будет иметь скорее идеологический климат в принимающей стране. Во втором случае может иметь место процесс отбора положительных качеств, в ходе которого будут отобраны малые группы мигрантов, уже имеющие подходящие психологические паттерны. В третьем примере рассматриваются ситуации, в которых социальные отношения подвергаются воздействию стресса. Уже само наличие мнимой и подлинной версий альтруизма и сами различия между той ролью, которую играют одна и другая, могут порождать существенную разницу, но в этом примере на поверхность выходит еще более наглядный результат. До тех пор пока мнимый альтруизм не вырождается в силовой патернализм, он является в общем и целом весьма полезным инструментом смягчения социальных напряжений. Тем не менее мнимый альтруизм может вытеснять подлинный альтруизм. Например, это происходит, когда население верит в общественный договор, в соответствии с которым государство заботится о товарищеском начале в обществе, – как непосредственно (осуществляя прямое перераспределение), так и опосредованно (например, организуя производство общественно полезных благ, которые затем продаются по ценам ниже себестоимости). Мнимый альтруизм, разумеется, предполагает, что налогоплательщик выполняет свой общественный долг, – либо потому, что боится позора, связанного с уклонением от уплаты налогов, либо потому, что уплачивая налоги, он ощущает себя частью сообщества, лицом, приобретающим право на справедливое отношение к себе, получающим доступ к социально значимым благам и поддержке в момент нужды. Однако при этом можно наблюдать, как индивид считает, что его моральный долг относится к общественному договору, который связывает его не с другими индивидами, а с государством. Взглянув на проблему с другой стороны, можно сказать, что заданные государством поведенческие шаблоны, подкрепленные мнимым альтруизмом и поддержанные идеологически, могут породить общественную привычку пренебрегать другими индивидами, доверяя только государству, которое в итоге начинает восприниматься как инструмент, с помощью которого реализуются альтруистические желания. Если это происходит, то социальная машина неизбежно слабеет, поскольку государство начинает жить собственной жизнью, становится источником социальных обязательств и всепроникающего социального недовольства.

В заключение отметим, что мнимый альтруизм имеет обыкновение превращаться в ориентированный на краткосрочные цели оппортунизм, что приводит к таким явлениям, как «капитализм по блату»[120], социалистическая номенклатура или распад общества на отдельные ассоциации, члены которых объединены привычкой, расовыми или географическими предрассудками, чувством принадлежности к секте или необходимостью сотрудничать, чтобы достичь определенной конкретной цели. По мере того как индивиды обучаются действовать в рамках таких ограниченных групп, соответствующую форму обретают их внешние наблюдатели[121], их чувства тщеславия и великодушия, их понимание принадлежности к обществу. Подлинный альтруизм встречается все реже, а затем исчезает, и общественная структура ускоренным порядком погружается в хаос, по мере того как ограниченные группы распадаются, а новым группам не удается занять их место.