Читать книгу Я, Хаим Виталь. Роман - Эстер Кей - Страница 12

Между тем раби Хаим Виталь по прозвищу Калабрис все не шел и не шел в Цфат, а время бежало, погода портилась, дороги растекались глиной и щебнем, стремительно обрушивались ливни, громыхал молчаливый галилейский гром при зарницах, осыпались последние оливы, намокали коровы в рощах, клубились тучи, облачные стада со своим молочным выменем, полным тумана и росы, шли, обдираясь о вершины гор. Клочками плыли облака, и казалось, будто горные хребты Мерона отрывались от земли и вверху парили.

– Да что же это за наваждение такое, – сказал раби Хаим. Хотя был он к наваждениям, в общем-то, привычен, с детства подвержен мечтаниям и экстазам пророчества, но взял себя в руки, как всегда, так и в этот раз, и последовал зову души более высокому, чем тот, который говорил ему оставаться в Дамаске, и сказал свое последнее «Прости» рекам дамасским, снарядил в дорогу хороший свой нож, веревок пару, хлеба испек (всегда ел только свое, ни у кого не пробовал пищу), узнал, какой караван идет через перевал, выждал погоды да и в путь пустился.

Удивилась Эстрелла: раби Ицхак пробыл в лавке целый день. Как нарочно, к ним заходил какой-то молодой человек, искал его – издалека, видно, так как был весьма разочарован, услышав, что тот не дома.

– Реджина, твой сын вернулся, – радостно сообщила соседка матери раби Хаима, – его видели в городе.

– Витале, Вито! – радостно всколыхнулась старушка, – я скорей побегу купить муки! Иосеф, оторвись от дел, Витале приехал!

Старый сойфер едва не пролил чернила, не поставил кляксу на листе пробного клафа (бумага из дубленой коровьей шкуры), резко встав из-за низкой парты, над которой склонялся всю жизнь.

Отец раби Хаима за столом

Сын уже входил, пригибаясь в низком проходе, всегда еще более прекрасный, здоровый, веселый, мужественный, чем помнился им раньше.

– О, сколько дней я не видел тебя, – проговорил отец, протягивая руки, обнимая, прижимая его, и тут же строго спросил: – что же, нашел ты себе там работу, в Дамаске? Или все еще – каббала?

– Да, нашел, – раби Хаим просто так сказал, чтоб не огорчать, – знаешь, я даю уроки сицилийцам в Эскульянской общине.

– Ну, это хорошо, лишь бы не – сам знаешь – лишь бы не бездельничать.

– Да, разумеется, – раби Хаим почтительно поцеловал руку отца, вечно в потеках чернил, а теперь и в возрастных пигментных пятнах, – темную руку калабрийца, знаменитого сойфера раби Иосефа, которая умела быть тяжелой. Он это хорошо знал.

– Куда же ты так скоро? – спросила Реджина. – Только сели за стол, уже уходишь.

– Я быстро, мама.

– Разбери нам, пожалуйста, во дворе суку, Витале, а то так мешает проходу, ладно?

– Я разберу, мам.

– А мы не забыли про твой день рожденья, Вито. Мы дома справили, сказали за тебя Псалом, зажгли свечу рош-ходеша.

«О, как трогательно это все. Но я, похоже, и спать останусь в доме гостевом, а не здесь.» – решил раби Хаим. Утомительна любовь стариков.

Надоедает быстро их требовательность. Невозможно молчать, предаваться своим мыслям, а он охотнее молчал, чем говорил.

– Знаешь что? Я сейчас разберу суку.

(Вот так-то лучше, а потом буду сам себе хозяин).

Он погремел железными кольями, раскидал доски, укрыл под навесом схах из бамбука.

Прощаться не зашел – ушел через задний двор, через соседские ворота семейства Гевизо. Зашел на базар: был славный рыночный день, и возможно, хорошая рыба там продавалась – да только не за рыбой он приехал. Эль-Греко, однако, окликнул его.

– Хаим, деньги нужны? Помог бы мне! А то я один тут сегодня.

Раби Хаим показал на пальцах – отстань.

– А что с Чико, напарником твоим? – из вежливости добавил раби Хаим, – здоров ли?

– Чико кто-то сглазил, он слег в постель, – понизил голос Эль-Греко, поправляя красную повязку на голове и оглянувшись по сторонам. – И я даже знаю, кто.

– Ecco! – сочувственно подал реплику раби Хаим. (Вот как!)

– Дело непростое.

– Говори.

– Есть тут тип один, про него всякое рассказывают. Ашкенази.

– Мало ли Ашкенази!

– Такого вряд ли еще где найдешь.

Раби Хаим чуть напрягся, голова включилась. «Не нужна ли тебе веревка хорошая? Продаю. И довольно приличный нож, дамасская сталь, только это-то вам не по карману даже вместе с Чико».

– Оставь себе свою веревку, что, у меня веревок нет? – раздражительно сказал Эль-Греко, – а вот нож мне нужен, очень нужен! Я бы и попроще взял, не такой распрекрасный, как этот! Потрошит все, что угодно, не только рыбу!

– Ну так возьми, – предложил раби Хаим, – отвесь мне мушта и лабрака и денизы преизрядно – чтобы было с чем прийти к родителям невесты.

– Невесты!

– Ну, жены. Как с пустыми руками зайду?

– Ладно, Вито. Для тебя – что угодно. Да не нужен он тебе, что ли? Это же шикарный нож! Не рыбный вовсе!

– Не хочу у своих родителей денег просить! Вот и все, что тебе нужно знать. Давай мешок!

– Вот так обмен! – обрадовался Эль-Греко, – но погоди, ты про Чико не дослушал. Он немножко, знаешь, подрабатывал трефными деликатесами, заморскими лакомствами, ну и видать того, сам был грешен, пробовал. И прошел, плащом своим коснувшись, со спины вплотную к Ашкенази из Египта. Просто, в переулке.

– Ашкенази из Египта, – повторил раби Хаим как во сне.

– Да, он самый! Коснувшись плащом, не более того! А тот к нему – глазищами своими: извини, говорит, но ты коснулся моего плаща своим, и теперь – слушай, не поверишь – «и теперь, – говорит, – мне будет нужно окунуться в микву!!!»

– Ну, и?

– А вот так – при всех людях, что там стояли, при уважаемых, говорю тебе, людях, вот так он его распек, своим этим тихим, знаешь, голосом!

– Я понял тебя. Говори, что было дальше.

– А дальше – люди стали спрашивать у Чико – правда ли, что есть за тобой скрытый грех? Что, коснувшись тебя, порядочные люди должны очищаться сразу в микве? Ну, он и раскололся. Чико, наш Чико! – Эль-Греко даже присвистнул. – Стал послушный, как ягненок.

– Говори же! Что было потом?

– Это все! Ничего потом не было. Только слег он, никакой стал! В посте, говорит, буду душу теперь очищать, каяться.

– Тьфу ты пропасть, – восхищенно сказал раби Хаим.

– Да, братец ты мой, – вот такие дела у нас тут. Да это еще что! Слышал ли ты про жену Авраама!? Про того, что сосед-то повадился к его жене?

– Придержи язык, – остановил его раби Хаим, прищуриваясь, как бывало, когда он хотел уйти от темы разговора.

– Да ты послушай! Ашкенази – ведун! С ним шутки плохи. Хотя… Ежели слушать не хочешь – не надо. Только вывод один – в городе что-то странное творится. Люди на улицу не идут прежде, чем шляпу низко на лоб сдвинут, а то… если вдруг он им по лбу прочтет их дела – чтоб не стал вдруг отчитывать при народе, понимаешь? Он все видит! – шепотом и сделав страшные глаза, заключил Эль-Греко.

– А что ребята из Цалахии? – недоверчиво предположил раби Хаим, – и они, думаешь, испугались? Да они черта не боятся.

– В другой раз поговорим! Знаешь, Вито, хорошо, что ты вернулся. И проведал бы Чикито, не будь свиньей.