Читать книгу Осколки фамилии - Eugenia Eon - Страница 3

Харви сидела за рабочим столом, разглядывая красивую итальянскую бумагу для рисования. Когда проводишь по бумаге кончиком пальца, чувствуешь легкую дрожь по всему телу от неровности и мягкости ее поверхности, от мельчайших ямочек, в которые попадает подушечка пальца, и, конечно, от предвкушения того, как эту прекрасную пустыню цвета слоновой кости ты оживишь, наполнишь смыслом, а возможно, полностью и безвозвратно испортишь. Именно это легкое ощущение власти будоражит воображение творца.

Окуная кисть в краску, Харви думала о том, что такой же властью обладают родители над своими детьми. Кажется, некоторые рожают свое продолжение лишь затем, чтобы насладиться этим порочным чувством. Хотя, вероятнее, даруют жизнь потому, что того вопрошающе ожидает общество. Бездумно следуя наставлениям толпы, словно рыбка в стае, отцы и матери затем находят удовольствие в игре с чужой жизнью. Причем тратят на эти жестокие забавы время, отпущенное и своей, и чужой душе.

В детстве все было гиперболизировано, использованные в жизни краски были кричащими и неуютными. За великой драмой следовал момент яростного счастья. Как бы пытаясь загладить все те ситуации, которые не должен наблюдать ребенок, родители старались создать что-то триумфальное, ни с чем не сравнимое, чего не было ни у кого. Подсознательно им казалось, что именно так весы приводятся в равновесие. Поэтому Харви смогла увидеть мир широким: путешествия, музеи, спектакли, необычные выставки, редкие вещицы – все это было в изобилии. Иронично, но этого было недостаточно, так никакие материальные и даже духовные блага не способны полностью компенсировать отсутствие любви в семье, ее восприятие родителями лишь в качестве препятствия для реализации собственных желаний.

Калейдоскоп воспоминаний Харви был необычаен: о меленьком песке Адриатического моря, гибкости балерин, взмывающих ввысь среди богатого убранства Большого театра, рычащих динозаврах выше неба, привезенных на несколько дней в городской парк, музыкальном центре Technics, звуки которого были такими чистыми и объемными, темной и мокрой глубине дикой пещеры, в которой царствовали гномы-сталагмиты, переговаривающиеся между собой звонкими звуками падающих капель, и еще о многих чудесах. Подобно принципу калейдоскопа эти прекрасные воспоминания о подаренных родителями открытиях были почти бесконечными. Говорят, если взять калейдоскоп, наполненный двадцатью стеклышками и другими предметами, и крутить его неторопливо, то понадобится 500 000 миллионов лет, чтобы увидеть все возможные комбинации узоров. Так и детские воспоминания, всегда яркие и родные, могут возникать в памяти, позволяя их проживать намного медленнее, чем было на самом деле, разбирать их на составляющие, повторять только самые ценные моменты, из раза в раз прокручивая на повторе. Это всегда напоминало Харви разучивание новой хореографии танцором, только в обратном порядке. Танцор вначале в очень низком темпе изучает каждое движение, обращая внимание на мельчайшие детали, такие как угол постановки рук, направление взгляда при повороте головы. Но затем, когда голова выучила последовательность и характер танца, а мышцы запомнили нужные ощущения, танцор начинает ускорять темп, доводя его до необходимого. Но в жизни все с точностью наоборот: мы вначале танцуем и только потом в мыслях обращаем внимание на детали, вращаем калейдоскоп с нужной нам скоростью, чтобы сделать выводы и чему-то научиться.

В калейдоскопе Харви попадались такие рисунки, от которых хотелось вовсе разбить его о стену. После душераздирающего скандала родителей, пытаясь разрядить обстановку, Харви пришла в комнату с пакетом на голове. Действовать в конфликтах надо быстро, промедление равносильно замешательству во время пожара. Пакет был первым, что попалось Харви под руку, она была уверена, что необычное расположение пакета немедленно привлечет внимание и заставит рассмеяться. С широкой улыбкой, которую под пакетом увидеть было нельзя, Харви ворвалась с веселым «Е-ху-ху!» в комнату, где происходила ссора. В ответ Харви жестко отругали за попытку самоубийства посредством самоудушения.

«Так, постойте-постойте… А что такое самоубийство? А какие еще средства есть? А почему это плохо и от чего помогает? Ладно, сейчас не будем спрашивать, чтобы не подливать масла в огонь. Но на досуге выясним ненавязчиво», – решила шестилетняя Харви. После криков и обвинений в неясном зле Харви была изгнана из комнаты, а родители продолжили выяснения с новой силой. Харви из-за угла наблюдала за тем, что происходит, стараясь как можно скорее придумать, как унять обжигающие языки пламени. Ненавидя себя за свою медлительность, глупость, Харви никак не могла собраться, поэтому была вынуждена просто наблюдать за тем, как в ее детской словесно избивали друг друга два ее солнца. Родители часто для конфликтов выбирали именно комнату Харви, раз за разом изгоняя ее из собственной детской. И тут, доказывая что-то и отступая при этом назад для непосредственной демонстрации негодования, мама Харви зацепилась об игрушку на полу и упала. Падая, мама Харви поцарапала всю спину об угол комода и поставила пару синяков о выступающие ручки. Драма, казалось бы, и так находившаяся в кульминации, умудрилась выстрелить вверх с новой силой: теперь слышался плач навзрыд, перемежающийся самобичеванием и холодным замиранием отца.

Как передать все замешательство Харви? Ведь сердце готово разорваться, когда страдает та, которой нет равных во всех мирах, как принять, что тот, кто сильнее всех окружающих, не кидается на помощь маме, как удержать себя и не переступить порог из-за строгого запрета, когда хочется обнять и приласкать? А самое главное – как это все вписать в картину мира, где единственный смысл жизни – создание нормальной счастливой семьи? Харви не могла более стоять на месте, потому пошла к маме, сдерживая себя изо всех сил, потому что на самом деле хотелось броситься. А подойдя, Харви попыталась быть спокойной, показывая, что все хорошо, тогда как ей хотелось сжаться в комочек на маминых коленях и разрыдаться от вечно сдерживаемых эмоций.

Идя к маме, Харви думала о том, как она защищает ее, свою маму, каждый день, понемногу, в мелочах, и как мама с радостью позволяет ей это делать. Например, мама уже давно спала с Харви, поскольку папа часто возвращался домой очень поздно и редко в трезвом состоянии. Харви слышала множество жутких историй про мужей-алкоголиков, которые закалывали собственных жен, не осознавая, что они делают, под действием, как выражалась дама из телевизора, «зеленого змия». Харви была напугана этой мыслью, потому что понимала всю ее реальность. Как обычно, изо вех сил пытаясь предвосхитить беду, она просила маму всегда ложиться на дальнюю от двери половину кровати. Если уж кто и будет сражен демоном алкоголя, так это Харви. И каждый раз, когда папа приходил домой, Харви просыпалась и лежала в нервном напряжении, пытаясь уловить по издаваемому шуму из коридора направление мыслей отца. И подбирая в голове слова, которые, возможно, могли бы прорваться в сознание отца сквозь пелену его слабостей и остановили бы уже занесенную с ножом руку. Мама же лежала рядом и мирно спала, окутанная заботой Харви. Ее лицо во сне всегда было таким спокойным и умиротворенным, она была прекрасна, словно лесная фея. С этими мыслями Харви и подошла к маме, села рядом на пол и с нежностью, на которую способен только собственный ребенок, обняла и прижала ее к себе.

Мама плакала у Харви на плече, та ее успокаивала, гладила по плечам, рукам – там, где нет ушибов. После получаса таких лечащих объятий мама начала собираться с Харви в театр на «замечательный» спектакль. Куда исчез папа, Харви не помнила, но дома его более не было. Мама надела прекрасное платье, уложила волосы, нанесла макияж, собрала сумку и не дала Харви никакого объяснения всему тому, что произошло. Мама улыбалась и вела Харви на спектакль. Спектакль оказался прекрасен, только вот невозможно было его смотреть, потому что отчаянно хотелось плакать или просто забыть, что все это было наяву. После спектакля мама и Харви отправились жить к бабушке, там же спустя неделю встретили семилетие Харви. Праздник был сплошным комом в горле, яростной схваткой со слезами, которые уже почти лились из глаз. И так же спустя еще несколько дней без каких-либо объяснений мама с Харви вернулись домой.

Как быть, если создан жить счастливым, но обстоятельства таковы, что счастье то впихивается в тебя немыслимым давлением, то отступает настолько далеко, что, кажется, больше никогда не настанет? Театр в жизни и театр на сцене все время перемешивались, провести грань становилось от раза к разу сложнее. Сдерживая свои истинные порывы в попытках угодить, не поспевая за эмоциональными скачками родителей и все же зная – что-то идет не так, Харви иногда думала, что она сходит с ума. Харви, как это часто бывает с детьми – жертвами эмоционального насилия, – просто забывала многие вещи или в собственной голове переворачивала все с ног на голову. И сейчас, спустя столько лет, ей так сложно понять, что есть правда, что ложь, что хорошо, а что плохо, как надо действовать в действительности.

Во время скандалов, крика, шума Харви становилось очень холодно, ноги и руки леденели, вся одежда будто становилась сырой, ноги ватными. Тогда Харви садилась на пол, забивалась под стол и, подтянув колени, роняла в них голову и закрывала ее сверху руками. Харви испытывала страх, неуверенность, ей начинало казаться, что она пленница в жуткой камере. Минуты капали, разбиваясь о каменный пол, а сердце царапал лед. Но затем скандал стихал, и стремление к человеческому теплу пересиливало страх Харви, она освобождалась из своего заточения и очень осторожно, почти бесшумно приближалась к месту, где происходила ссора родителей. Там она пыталась сделать вид, что все хорошо, жалась к маме, но редко находила встречные объятия. А если и находила, отчего-то они все равно оставались холодными, словно шли не от порыва сердца, в котором вечно пылает любовь, а от обязательств.

Существуют танцоры-волшебники, чьи движения удивительно легки, но любые попытки повторить за ними терпят провал. Весь рецепт волшебной пыли в том, что каждое движение их танца начинается в одной из двух точек. Первая исходная точка находится в районе солнечного сплетения, а вторая – в паху. Даже если движение минималистично, что-то вроде содрогания мизинца левой руки, то только со стороны будет казаться, будто мозг танцора дал команду пошевелить одним пальцем, на самом деле была задача дать импульс из одной из точек, чтобы он прокатился внутри по всему телу и свою наибольшую амплитуду колебаний приобрел в мизинце, а затем сошел на нет. Причем движение будет иметь совершенно разный характер в зависимости от того, откуда пущен импульс, из груди или низа живота. Искренно не то движение, что рождается и умирает на поверхности, а то, что идет из самих глубин человеческого тела. Вот и весь секрет, но для того, чтобы научиться жить и танцевать из глубин себя, требуется много храбрости. Так же и с объятиями, дарующими и отчищающими являются лишь те, что идут изнутри, а овалообразно сложенные руки – лишь отголосок, инерция огромной внутренней энергии. Обнимая, надо отдаваться без остатка, потому что только так приумножаешь волшебство счастья, в противном случае лучше не тратить энергию зря.

В семь лет, почти сразу после того злосчастного дня рождения, наступил момент, когда Харви очень реалистично осознала, что алкоголизм – это то, с чем она начала сталкиваться каждый день. И что, к своему сожалению, она действительно начала довольно уверенно ориентироваться в особенностях этого заболевания. Харви безошибочно диагностировала его у людей на улицах, даже если они не были пьяны в текущий момент. Она выявляла и бывших алкоголиков по специфическим, сохраняющимся на всю жизнь чертам лица. Могла предугадать, кто из встречавшихся ей людей имеет все шансы стать алкоголиком, по косвенным признакам. Это действительно болезнь, от которой, возможно, никто не застрахован, но есть определенные типы людей, особо подверженные риску. Папин путь в эту бездну Харви могла наблюдать с первых лет жизни, а оттого видела все грани и оттенки.

Реальность болезни на бытовом уровне проявлялась в бессмысленных и пьяных словесных нападках, в историях с драками, в частых болезнях, которые заключались в тошноте и головных болях, в раздражительности, в унижениях и угрозах. Эта жизнь оказалась невыносима, необходимо было учиться приспосабливаться. Самое страшное, что к этим мерзким состояниям и бесконечному навязыванию родителями взрослых проблем примешивалась такая чистая, искренняя и бездонная любовь Харви. В противовес этим внутрисемейным невзгодам, которые Харви тщательно скрывала от окружающих, медленно, тихо и стабильно росла внутренняя неуверенность и ослабевала память. Как кто-то может меня уважать, если я дочь алкоголика. Как меня можно полюбить, если близкие считают, что я достойна только унижения. Как завтра идти, высоко подняв голову, если сегодня снимала обувь с лежащего на полу отца, выкрикивавшего что-то бессвязное про свою силу и глупость окружающих. И зачем памяти крепнуть, если основной задачей становится забыть и не помнить, чтобы хоть как-то сохранить достоинство и равновесие. Все это напоминало весы, на одной стороне которых были любовь и уважение, а на другой росли конфликты, алкоголизм, равнодушие, использование Харви для разрядки. Как бы странно это ни казалось, но для сохранения баланса на помощь любви приходилось на одну чашу с нею ставить самоунижение, в ошибочном предположении, что оно может быть одним из проявлений любви. А когда остатки личности внутри начинали протестовать, то уравновешивать приходилось гирей беспамятства. Так смесь из любви, самоунижения и забывчивости уравновешивала все семейные неурядицы.

Но и этого перестало хватать, потому начались кошмары. Кошмары мучали уже несколько лет, но особенно сильными они стали, когда Харви переехала от бабушки обратно к родителям. До этого Харви видела родителей лишь по выходным, а все остальное время жила в обстановке счастливой семьи. Но бабушка Харви всегда боролась за то, чтобы дать ей лучшее будущее, а потому была слишком обеспокоена ситуацией со школой Харви, которая казалась ей недостаточно сильной для способностей внучки. И потому встал вопрос о переезде к родителям, где школа была значительно лучше. С переездом изменилось не многое и одновременно очень многое. По-прежнему бабушка была всегда рядом, забирала Харви из школы, водила на все дополнительные занятия, объясняла наперед темы школьной программы. Харви порою казалось, что они с бабушкой – единый организм, настолько близкими их отношения стали за годы, проведенные бок о бок. Однако Харви лишилась совместных семейных ужинов, общего смеха, той традиции, когда каждый наперебой рассказывал о своем дне, переплетая свою жизнь тысячами нитей историй с другими членами семьи.

Зачастую бабушка укладывала Харви спать еще до того, как родители возвращались, рассказывая, что происходит в ее семье: с дедушкой, с дядей Харви, с их друзьями. А если родители приходили относительно рано, то к ним или нельзя было подходить, поскольку они устали, или лучше было не подходить потому, что они начинали срываться на Харви, намеренно задавая вопросы таким образом, чтобы ответ их не удовлетворил. Например: «Что сегодня были за предметы? Чтение, интересно? А есть ли кто-то в классе, кто читает быстрее тебя? Тебе что, нравится быть хуже всех? Если ты не читаешь быстрее всех, то уже не имеет значения, что кто-то еще хуже читает. Это очень печально! Иди читай, не подходи ко мне, пока не прочтешь сто страниц!» или «Ты сегодня занималась музыкой? А сколько раз ты сыграла „Скерцо“ Диабелли? Удается ли тебе перебрасывать правую руку из второй октавы в басы? Ну конечно, если так мало играть, ничего не получится! Лодырь! Не подходи ко мне вообще!»

Более всего леденило сердце, когда отец возвращался рано: пьяный, раздраженный и невменяемый. Его действия были непредсказуемы и пугали Харви. Но страшнее всего был стыд перед бабушкой, когда она становилась свидетелем этих состояний. Харви всеми мыслимыми способами выгораживала отца, превращала его отвратительные действия или слова в шутку, пыталась его защитить, если бабушка не сдерживалась и позволяла себе колкое замечание. Это отнимало столько энергии и сил, тем более, что, как казалось Харви, имело смысл, а потому она играла свою комедию, выкладываясь по полной. Из-за войны бабушка Харви выросла в семье без мужчин, окруженная с детства воспитанными и интеллигентными женщинами, она вовсе не представляла себе, что такое алкоголизм. А потому зачастую бабушка действительно велась на ухищрения Харви и просто полагала, что у ее зятя странная манера общения. Харви считала, пусть уж лучше бабушка не будет видеть в отце джентльмена, чем будет видеть пьяницу.

Эти ежевечерние волнения вылились в то, что Харви начали беспокоить непрекращающиеся кошмары. Она боялась идти спать, потому что знала: ее поджидают демоны, и стоит ей закрыть глаза, они бросятся на нее. Снились смерть, разлука, боль близких и бесконечная борьба Харви со всеми этими напастями. Но и до переезда, лет в пять, был один сон, почему-то он не столько пугал, сколько приносил невозможную по силе боль. Харви снилось, что она входит в детскую, а там на разложенном диване ее папа и другая женщина голые лежат друг на друге. На этом сон обрывался, значение происходящего уловить было невозможно, но ощущения, как будто где-то глубоко внутри порезался бумагой: неприятно, резко и обидно. Через пару дней после сна Харви не с кем было оставить, и папа взял ее на работу. Каково же было удивление девочки, когда там, на папиной работе, она познакомилась с женщиной из своего саднящего сна. Сразу после знакомства Харви стало так противно внутри, что она помчалась в туалет, где ее стошнило.

После этого случая Харви обнаружила, что в своих снах-кошмарах часто видит будущее. Ей действительно снилось некое несчастье, которое на следующий день или через несколько дней случалась наяву. Ей снилось, как разбивалась любимая мамина ваза, потому что их черный кот роняет ее с тумбы. Через пару часов после того, как Харви проснулась, кот разбил эту вазу, спрыгнув со шкафа на тумбу и случайно смахнув вазу хвостом после приземления. Харви снилось, как ее любимое кольцо закатывается за стиральную машину, которую отодвинуть невозможно, и это произошло через пару дней, пока Харви мыла руки. Ей снилось, что с их класса сняли любимую учительницу, и та действительно перестала преподавать через месяц, потому что из-за административных проволочек было удобнее, чтобы она вела уроки в другом классе.

Таких мелочей накопились сотни, хоть они были неприятными, но скорее удивляли, чем пугали. Однако зачастую Харви снилось, как мучительно умирали ее близкие, чаще всего это были родители, а она ничего не могла сделать, была абсолютно беспомощна. Девочка просыпалась вся мокрая, в ледяном поту, и боялась открыть глаза, думая, что все это правда. А потом, едва успокоившись, поскольку это был лишь сон, Харви вспоминала, насколько пророческими были ее кошмары, и начинала биться в тревоге.

Она не могла никому рассказать об этом, потому что боялась непонимания или того, что ее истории примут за выдумку. И вновь оказывалось так, что Харви становилась единственно ответственной за жизнь своих родителей. Она начала учиться управлять своими снами-кошмарами. Когда снился очередной ужас, детали которого хоть немного напоминали реальную жизнь, а значит, могли случиться в действительности, Харви делала все, чтобы изменить ситуацию. Если снился сон про то, что кофта мамы должна упасть с плечиков и разорваться в тот момент, когда кто-то начинает сдвигать створку шкафа вправо, Харви, едва проснувшись, бежала к шкафу и снимала кофту, складывала ее и клала в стопку с майками, в ту часть шкафа, где створка могла быть сдвинута только влево. В итоге мама носила эту кофту еще долгое время, пока не выбросила. Харви чувствовала сильную моральную усталость, пытаясь не допустить ни одного плохого события, но они все равно продолжали случаться.

Все эти переживания и родительские сцены вкупе с их попытками перебить негатив яркими подарками раскачали маятник настолько, что Харви поняла, как жить в борьбе с несчастьем и как наслаждаться мимолетному и быстро ускользающему моменту яркого счастья, а вот как жить спокойной тихой семейной радостью каждого дня, так и не поняла, не на чем было учиться.