Читать книгу Цилиндр без кролика - Евгений Бережной - Страница 19

В автомобиле дочка сидела молчком, а увидев двухэтажку, родной подъезд, снова обрушилась на Ревницкого, став обвинять его во всех смертных грехах, зайдя же в квартиру, почти обезумела от того, что вещи, оказывается, были сложены по коробкам, вроде бы готовы к перевозке, но брошены в квартире.

– Кто, кто из вас это придумал? Скажи мне, кто додумался упаковать все, а потом махнул рукой и не стал перевозить? Кто из вас такой супер-пупер сообразительный?

Михаил терпеливо курил, ждал пока наступит finita la comedia.

Не удивительно, что их перебранку услышала Анна Дарнова и пригласила зайти в гости.

– Нет-нет, Аня, мы уже уезжаем, мы ненадолго заскочили, – попытался Ревницкий отделаться дежурной фразой, посчитав, что за приглашением стоит обычное гостеприимство, но все изменилось, когда Анна объяснила:

– Сегодня годовщина, как не стало Алеши.

– Год? Неужели уже год прошел?

Ревницкому ничего не оставалось, как смиренно переступить порог, он сразу же окликнул дочь, но та, не поднимая головы, раскрыла очередную коробку и рылась в ней, как будто не слыша его. Он даже и не думал воспользоваться таким оправданием, как то, что он за рулем и не сможет пить. Услышав о времени, которое уже прошло со дня смерти своего друга, он как будто пропустил удар, был оглушен и растерян, словно это было известие о самой смерти, а не годовщина. Но главное, что Ревницкий увидел Юру. Все так удачно совпало: Ревницкий посчитал, что более удобного момента, чтобы поговорить с ним может и не быть впредь.

Только они зашли в квартиру, разулись, повесили куртки на вешалку, Марина стала отряхиваться от пыли, и, казалось, только затем, чтобы вывести из себя отца.

– Да перестань уже ты! – вспылил Михаил.

– Там все в пыли, разве не видел?

– Давай не здесь, слышишь? Не здесь и не сейчас! Это у вас что-то горит? – вдруг спросил он уже не у дочери.

– Не может быть, на плите ничего нет, я все давно уже приготовила, – отвергла Анна Дарнова, но Юра сразу же ринулся на кухню, и оттуда зачертыхался. Оказалось, пламя свечи, поставленной перед фотографией Алексея Дарнова, случайно перекинулось на снимок и сожгло его. Юра помрачнел, может быть, и надо было отложить разговор, принять это за знак, но Михаил Ревницкий рассудил, что это всего лишь досадная неприятность, что Юра не в таком уж плохом расположении духа, чтобы не смог воспринимать слова утешения. Ревницкий намеревался все же завести давно назревшую беседу.

Едва сели за стол, как воцарившееся сперва неловкое молчание растопила Анна Дарнова:

– А я не могла понять, чья же это машина во дворе стоит.

– А это мой пленный «немец». Пригнал недавно и решил его оставить себе, влюбился в эту машину, пока ехал, до чего же эти «фашисты» машины научились делать, – едва глянув на накрытый стол, Ревницкий сунул ключи Марине: – Сбегай-ка, принеси пакеты из салона.

– Сам беги!

– Ты продолжаешь? Прекрати, дома все обсудим.

Марина выбежала.

– Что это с ней?

– А, ничего, перебесится! – Ревницкий подошел к окну и посмотрел, как вышла к авто Марина, раздался громкий хлопок от закрытой двери, и он сморщился, будто бы сам был в этот момент внутри машины. – Недовольная, ей видите ли не понравилось, что мы дом новый построили. Все ей не так, как мы ни стараемся.

Зашла Марина с пакетом с торчащими из него колбасой, хлебом, газированными напитками, консервами и Ревницкий обратился к ней:

– Капризничаешь, как будто маленькая девочка, мы что же с мамой вокруг тебя должны хороводы водить, желания твои угадывая? Хочешь, езжай обратно в общежитие, к подругам.

– Вокруг друг друга хотя бы покружите – тихо прошипела Марина в ответ и гораздо громче огрызнулась, стукнув пакетами о пол: – Мне дома нравится, а дом мой здесь!

– Вон Юру взяла бы и пригласила к нам, дом новый показала.

Взглядом полным ненависти, который предназначался отцу, Марина нашла в комнате Юру, но сдержалась и промолчала. Он молча ковырялся в своей тарелке, пряча взгляд в салате.

Анна Дарнова не желала ничего доставлять на стол, махала руками на пакет, в какой-то момент пакет лопнул из-за того, что его носили, протягивали, отталкивали, и пришлось ловить продукты, собирать с пола.

– А он собрался чуть ли не второго числа улизнуть назад, – пожаловалась Дарнова, устав отнекиваться от гостинцев.

– А куда же это ты так спешишь? К девушке? – и повернувшись к Дарновой, Ревницкий сказал: – Быстро же они взрослеют, Аня, очень быстро!

Юра все же ответил, хоть этого и не требовалось:

– У меня нет девушки.

– О, значит, у тебя, Марина, еще есть шанс! Или уже так не сохнешь по Юрке, как в школе?

– Папа, – она хлопнула по спине отца, – что ты несешь?

Чтобы уместиться за столом, который, как и сама кухня, был не очень большим, Юра и Марина сели бок о бок. Пока Анна оправдывалась, что никак поминать по-особенному они не собирались, хотели посидеть вдвоем, но услышав своих бывших соседей, не могла их не позвать, в это время Михаил каждому налил и поднял свой бокал. Вместо тоста он обратился к тому, кого за этим столом не было:

– Никогда бы не подумал, Алеша, что буду сидеть на твоих поминках. Когда все завертелось, когда я со «Шкалы» ушел, первый раз отправился за длинным рублем, как говорится, за бугор, то всегда про себя думал, что вот я суну свою голову туда, куда не следует, и открутят ее к чертовой матери. Жалко, что такие, – Ревницкий оглядел всех и теперь уже к ним заговорил, – как Алексей, как твой папа, Юрка, перестали быть нужными стране. Его бы на Западе с руками и …он ведь до чего башковитый был, такое мог придумать, как вспомню, как мы в КБ долго морочились, а он в курилке услышал, и потом пришел к нам с чертежом через два дня. Да, там его бы с руками и ногами, но он не хотел, уперся.

На этой-то совсем минорной ноте, почти шепоте, Ревницкий и выпил, все последовали за ним.

– Я же ему предлагал, Аня, предлагал и то, и другое, нет, он от всего отказывался. Ладно, не хотел со мной работать, но чего он в «Шкалу» ходил, зарплату ведь сколько не платили, полгода, год?

Ревницкий рассказал, как видел в последний раз Дарнова, как уговаривал его, но ничего не вышло.

Анна Дарнова закивала и сказала:

– Просто он был такой человек…

– Он был очень хороший человек! – стал возражать Ревницкий.

– Да, кончено, Алеша был хорошим, я о другом – не для этого времени.

Ревницкий побледнел, приняв этот намек на свой счет, и опустил глаза и стал закусывать, вытянул из кармана пачку, вытряхнул оттуда сигарету и поднялся из-за стола.

– Миша, кури здесь. Никуда не ходи, я открою форточку.

Если бы сквозь сизый дым, который закружился вокруг его головы, словно бинтуя ее, Ревницкий не обратился к Юре, то, может быть, все и прошло заурядно:

– Ты, Юра, никогда не стесняйся, если тебе что-то нужно, то обращайся, слышишь меня?

Юра, затиснутый к стене не столько Мариной, сколько, казалось, своим желанием отсесть от нее и ото всех, вообще уйти отсюда, чтобы ему разрешили из-за тесноты не присутствовать здесь, коротко огрызнулся:

– Спасибо, но мне ничего не нужно.

– Ты это брось! Слышишь? Гордость свою… Ты мне не чужой, – настаивал Ревницкий.

Наверное, Юра не хотел еще раз отказываться, а попытался наобум сменить тему, но вышло, что только взвинтил градус разговора:

– А почему?

– Что – «почему»? – переспросил Ревницкий, считая, что это к нему обращается Юра.

– Почему папа не захотел сменить работу?

– Он не захотел…

– Это понятно, что не захотел, но все-таки почему? – исподлобья Юра колол своим взглядом Ревницкого.

– Один Господь Бог это знает.

– Это точно! Мы не в силах… – подхватила Анна Дарнова.

Ревницкий, казалось, поставил точку таким заявлением, но на Юру это не подействовало:

– Вы так рассказываете, как будто все было так очевидно, а папа, что же, не понимал этого? Он, что же, по-вашему, был дураком? – Голос его дрожал, в нем так чувствовалась боль, еще свежие переживания, бессилие и отчаяние из-за смерти отца. – Папа при жизни не оставлял ни одного непонятного дела на середине, не доделанного, ни одной неясности, пока не разберется. И меня так учил. А вот он умер, и все стало так очевидно, что он глупо поступал, когда ходил на работу, словно и стремился, чтобы ему плохо было и умереть! А может быть, он не хотел стать такими, как вы?

Воцарилась полная тишина. Ревницкий машинально водил языком во рту по зубам, щеке, подыскивая слова, которые нужно сказать в ответ, заодно и собирая крошки, не проглоченной еды, затем кашлянул, и только тогда замедление времени прекратилось, минуты понеслись вскачь.

Ревницкий поднес горлышко бутылки к бокалу Юры, но тот закрыл его ладонью:

– Нет, я не хочу пить! И вы не забывайте, что за рулем, – в металле, появившемся в интонации, было еще больше беззащитности и с трудом сдерживаемых слез.

– Юра! Юра немедленно извинись, слышишь? – выкрикнула Анна Дарнова.

Совершенно несвоевременно, как бы не замечая возникшее напряжение, всех перебивая, затараторила Марина глуповатым голосом:

– Я вот никогда не забуду, как пришла к вам, чтобы мне Алексей Яковлевич объяснил геометрию. Моего папочки, значит, никогда не было, я вот и постучала, и Алексей Яковлевич мне уже на пороге стал объяснять, пока мы дошли до стола, где ты, Юра, занимался, я уже во всем разобралась.

Юра отжался от стены и соприкоснулся локтем с Мариной как бы в благодарность за ее слова, которые хоть внушили ему гордость, но ничего исправить уже не могли. Ревницкий все еще никак не мог понять, почему его вроде бы толковые и обстоятельные слова не удовлетворили Юру, что он еще желает услышать. Юра же, казалось, вовсе и не боялся показать свои заплаканные глаза, но вот боялись в них посмотреть остальные, потому его никто и не решился останавливать, когда он встал, быстро оделся и убежал.

После ухода Юры они с Мариной посидели совсем немного, опорожнили уже налитые бокалы и засобирались, Анна даже и не пыталась их остановить, но просто так уйти Ревницкий не мог. Он корил себя и жалел, что так и не отважился поговорить с Юрой раньше. Ведь в этот день, как оказалось, произносить какие-либо слова объяснений и утешений было уже поздно. Горе, переживания, подобно течению, отнесло Юру в сторону, прибило к скалам одиночества, ненависти и мизантропии. Вот если бы еще тогда ночью на мосту Ревницкий дал бы высказаться парню, страдавшему и мучившемуся от травмы, от выдирания куска из его жизни, из него самого, то, может быть, эта тоска не приняла бы такую форму, рана не зажила бы так уродливо. Ничего лучшего, чем попытаться снова Ревницкий не мог придумать, поэтому, перебирая поводы еще раз встретиться, воспользовался случаем и пригласил отпраздновать совместно Новый год. Анна Дарнова как-то неуверенно согласилась, мол, посмотрим, но Михаил несколько раз, уже прощаясь на пороге, настоял и ей ничего не оставалось, как твердо пообещать 31 декабря быть у них в новом доме.

– Заодно и дом посмотрите, оцените! – было последнее, что он сказал ей.