Читать книгу Искра - Евгений Биктимиркин - Страница 3

Жаркий вечерок вначале мая две тысячи семнадцатого года. Денек выдался не очень, а настроение устойчиво держалось на уровне таза. Я как мог, подбадривал себя. Старался забыть об очередном неудачном выступлении перед девушкой в маршрутке. Разумеется, в ответ я получил лишь вакуум и безмолвие. Вроде раз в двухсотый это произошло, а ощущения, как будто только третий раз жизнь не смешно подшутила.

И сразу после этого позвонили и предложили работу в Мурманске. Работа еще чуть менее квалифицированная, а в Самаре я живу на своей квартире. Понятно, что с рациональной точки зрения это безумие. Но мне все равно стало обидно, что во мне умерла нотка авантюризма. Честное слово, лучше бы не предлагали, ведь до самого сна подобные думы не отступают.

Дома я разделся, прихлопнул очередного таракана, принял успокоительное и вскоре оказался нужен людям. В домофон позвонил молодой человек. Он просил впустить к какому-то ребенку. Я стал с пристрастием его расспрашивать про все возможные детали этой подозрительной ситуации, после чего дверь пиликнула, и мужчина сказал:

– Все, не надо уже – ребенок сам спустился. Спасибо.

«Ну что же, хорошо то, что хорошо кончается». Было приятно отыграться на ком-то за гуляк без ключей, что звонят всем подряд среди ночи. Да и за сегодняшний день или всю неделю.

Пора было выбросить мусор. А раз уж все равно по пути, я собирался зайти и в магазин за продуктами питания. Чтобы напиться до еще более спокойного состояния сознания.

Меня уже не сильно беспокоили ни повсеместный и постоянный слой пыли с грязью, ни штиль, ни жара, ни духота. Погода одарила меня своей пасмурностью – чего еще желать-то?

Только я стал подходить к мусорке, небо стало еще темнее, и задул сильный ветер, понесший в лицо горы пыли. Показалось, что сейчас начнется сильная гроза, и прокатятся разряды молний, но ничего подобного не случилось.

Зато неподалеку, справа от меня с диким грохочуще-шипящим шумом образовалось огромное черное пятно в метре над землей. Я почувствовал вибрации, резко обернулся и увидел пару зевак с таким же ошалевшим взглядом, как у меня.

Я присмотрелся, и понял, что это нечто вроде водоворота диаметром в три метра с иногда мелькающими синеватыми прожилками. Подождав какое-то время, я швырнул пакет с мусором, а себя решил выбросить в черноту. Я разбежался, боясь, что кто-то заберет у меня и это. Не успел я оттолкнуться от земли, как меня засосало.

Что случилось после этого, можно было бы сравнить с мощнейшим трипом под неизвестной самой природе гадостью. Меня несло с такой скоростью, что нельзя было даже определить, двигаюсь ли я на самом деле, или это пространство движется навстречу. Это выглядело, как рифленая труба, переливающаяся синими, голубыми, белыми и фиолетовыми оттенками. Уши заложило. Траектория хаотично изгибалась, и временами казалось, что я могу слегка замедлить процесс. А порой и вовсе создавалось впечатление, что это не я, словно тела никакого нет, и «перемещается» только моя воля, разум или душа.

Длилось это от двух до пяти секунд – трудно было определить даже с моим талантом счетовода. Когда я вновь ощутил под собой землю, закружилась голова, и я упал, словно инерция толкнула меня в спину.

Уши все еще были заложены, а дыра за мной довольно резко захлопнулась. Сразу стало трудно дышать, и я раскашлялся. На грудь, щеки и виски как будто что-то давило. За этим пошла рвота.

Я успокоился, сел на корточки, оперся рукой в бурую рыхлую землю и стал дышать размеренно и плавно; даже не смотря на противные ощущения, я вдыхал и выдыхал все глубже. Пахло смесью из пыли, сырой почвы, пота, крови и еще какого-то одеколона. Казалось, что я сейчас задохнусь. Однако время шло, а сознание я не терял.

В здешнем пейзаже преобладали желтые, оранжевые, красные, бурые, коричневые и черные тона. Не шибко четкое зрение рисовало месиво из скучных оттенков. Было еще немного леса непонятного цвета вдалеке. Но вот небо оказалось до глубины души пугающее и завораживающее: фиолетовое, словно отпочковавшееся от своего голубого брата и решившее жить по своим правилам; неоднородное, с размазанной бежевой дымкой облаков. Этим облакам не хватало сил сгуститься, и шлейф тянулся на треть обозримого небосвода. Такое чувство, что кто-то огромный вдалеке курил трубку. Опять стало немного противно.

Минут пятнадцать я так просидел, а лучше мне не становилось. Более того, меня все сильнее тянуло вниз. И самое обидное, что если бы поддался желанию прилечь, лучше бы тоже не стало. Я боялся, что встать будет еще труднее.

Поняв, что засиживаться нельзя, я решил подняться и пройтись. Это было тяжело. Голова опять закружилась, и я чуть не упал, как пьянчуга.

Здесь, как пить дать, более сильная гравитация, и состав атмосферы отличался от нашего. Мало того, что ноги было тяжело передвигать, не хватало воздуха или кислорода, да еще и почва представляла собой крупный бурый песок с раскиданными разного размера черными камнями, о которые я спотыкался. Глаза слезились, все расплывалось вплоть до мутных клякс где-то вдалеке.

Мне в голову пришла мысль о повышенном радиоактивном фоне, но я так быстро устал и плохо соображал, что стало почти все равно. Я держал путь к огромной черной горе. Она была в сотнях метров от меня, а преодолевать даже небольшие бугорки было невыносимо тяжело. Да, возможно, стоило бросить курить и побегать хотя бы за недельку до этого. Пот валился градом – жара в душном тухлом районе Самары оказались просто детскими шалостями. Господи, как же я ненавижу продолжительные, вялотекущие, кажущиеся бессмысленными, мытарства. Никого и ничего примечательного не видно. Лишь шаги по слегка хрустящей земле и шум слабого ветерка иногда нарушали тишину, когда уши, наконец, заработали, как должны были. Да, такой просторной равнины я живьем не видел.

Пройдя немного, я вгляделся, и понял, что черная гора – это что-то вроде неуклюжей башни с шарами по бокам. Мне было наплевать, кому это принадлежит, и, даже как меня воспримут, если здесь вообще кто-то есть. Я просто руководствовался главным правилом выживания: если не знаешь, где ты – залезь на возвышенность и осмотрись.

А пока мне хватило сил только вылезти из своей неглубокой ямы и залезть на здоровенный булыжник. Кстати, несмотря на скудность его цветовой гаммы, мне он показался весьма красивым неоднородным минералом. Я бы его даже сравнил с черным малахитом, если бы видел такой прежде. Мысленно я поблагодарил кого-то и за тишину, и за ветерок, обдувавший мое мокрое тело снаружи и иссушенное внутри.

Только я подумал отдохнуть, перевести дух, как в паре сот метров заметил две темные фигуры. По строению тела – гуманоиды.

«Ну что же, прекрасно – какой бы ни был язык, смогу узнать, где можно попить и поспать». Так что я аккуратно спустился и медленно пошел к ним с поднятыми руками.

Гуманоиды были одеты в темно-коричневую, не то одежду, не то броню; лица скрывали шлемы. Оттого еле заметные глаза в прорезях казались страшнее. Ростом пониже меня, но коренастее, и шли весьма уверенным шагом.

Я тоже ускорил шаг. Не успев подойти на пять-шесть метров для переговоров, как один из них резко кинул в меня нож. От неожиданности правое плечо даже не сразу взвыло. Конечно, жизнь меня била сильнее, но было очень страшно. Особенно, когда я «это» увидел. Я почувствовал, как нож поцарапал кость. Стало еще и обидно – «за что?!».

Пока я, как говорят ненавистные представители обоих полов, «жалел себя», другой резво подбежал и врезал мне в челюсть. Выходит, представители были не так уж и неправы.

***

Очухавшись в помещении, очевидно, той самой черной фаллической крепости, я обнаружил, что нож вытащили. И даже заботливо перемотали рану моей майкой. Я выдохнул, и вновь успокоился. Дышать было уже чуть проще, непонятно почему.

Крепость изнутри была просто потрясающа: я подошел к стенке и постучал по ней кулачком. Вся из черного металла чудовищной толщины и, наверняка, прочности. Простор залов вызывал головокружение. Пол выложен большой неровной желтой плиткой. Это при движении слегка рассеивало мое зрение, и вкупе с остальными факторами заставляло свалиться с такой силой, чтоб череп размозжился прямо об этот прекрасный пол. Но я держался непоколебимо.

Посередине и по бокам зала располагались черные металлические спиралевидные лестницы, уводящие высоко вверх, на следующие ярусы. На каждом из них, наверняка, были свои комнаты, кабинеты и прочее. Дух захватило от примитивного величия. Снаружи я успел заметить, что эта махина размером с высотный дом, понемногу сужающийся кверху. И, как уже было мечено моим небрежным взором, крепость имела несколько отростков. В общем, выглядело внушительно и зловеще. Полагаю, на то и был расчет.

Порадовал легкий сквознячок, ибо на улице было жарковато. Презираю жару и солнце, вечно пытающееся меня спалить и ослепить, дабы я не узрел истины.

Вместо скамеек просторные ступени в стенах. Я присел, чтобы впитать дух этого места. Мимо меня прошло несколько солдат, вроде тех, что видел давеча. Таких же серокожих. Здесь таких много. Они бросили скупые, ничего не выражающие взгляды на меня. Это понятно: у каждого из этих крепышей по сабле, они в броне из какой-то спрессованной кожи с металлическими накладками, а я, худой и раненный, сижу с перевязанным тряпкой плечом, которое еще и втихаря ныло.

Только я собрался поискать туалет, как меня подхватила под руки пара солдат и потащила.

Как оказалось, совсем поблизости располагалась камера для допросов – проще говоря – пыток. Когда отварилась дверь из темного дерева с приличными люфтами повсюду, я узрел скромный грубый деревянный стул и следы крови на нем, полу и стенах. Запахи заставляли напрячься и одновременно вызывали желание сходить в туалет еще больше. Сразу все стало ясно.

Меня привязали к стулу, любезно освободив от штанов, и я увидел серого мужика уже в другой, божественно, или, скорее, дьявольски прекрасной броне. Видимо, из сплава того же черного металла и еще чего-то. Мне уже было почти все равно на то, что все эти черти серые, как будто пеплом измазанные; я просто обалдел от его брони. Она почти нагло сворована откуда-то из картотеки моих старых паттернов: в черном, как нефть металле в сантиметр этак толщиной, время от времени переливались желтые с красным оттенки красок, а, быть может, чего-то более совершенного. Воплощение войны, насилия, убийства, разрушения и капельки удовольствия. Он явно был выше званием.

Но даже все это полнейшая чепуха, по сравнению с тем, что случилось позже. Он умел говорить телепатически. Его речь вгрызалась в мозг, пытаясь найти путь в неподготовленный и приземленный разум. Я слегка расслабился, чтобы не стало больно. И первое, что он спросил:

– Кто еще с тобой?

К сожалению и к бессмыслию, солдат слева разрезал мне живот ножом и стал давить на рану. Я вскрикнул, но рот закрыли вонючей лапой.

«Ребята такие нетерпеливые! Чтоб вы сдохли!».

Сразу же последовал другой еле слышный вопрос:

– Зачем пришел?

Солдат уже готовился порезать меня, и я вскрикнул:

– Что… вы… хотите?! – под конец последнего слова у меня потекли слезы.

Они секунд десять стояли в ступоре, пока капитан не приказал подрезать меня еще.

Здесь я выстоял неплохо, даже не сразу поняв, где режут. Такое порой бывает, но продолжается недолго.

– Видел еще кого-нибудь из своих? – спросил офицер.

– Я один раз скажу, раз и навсегда: вы все глупцы, потому что пытаете не того, кого надо!.. Я сюда пришел, чтобы либо жить нормальной жизнью! Либо мгновенно умереть! – Злоба так и сочилась из моих слов, а слюна долетала до его ног, однако, была и позорная дрожь в своем голосе.

Опять не подействовало: мне с руки срезали полоску кожи. Черт, как долго твари это делали! Я отдышался и стал вводить себя в трансовое состояние, чтобы не чувствовать боль.

Тут же мне с хрустом разрезали треугольник на спине, и с противным чавкающим звуком отлепили его от меня. Все тело прострелила боль, холод и сразу жар. Я услышал крикливый женский плач из соседней камеры.

Мне сунули этот ошметок в лицо, и я не сразу понял – чтобы напугать, устыдить или что еще. Я сделал еще один безумный поступок, лишь бы хоть как-то закончить эту фазу общения.

И вновь послышался голос:

– Ешь…

«Ты серьезно? Сколько раз надо тебя послать?».

Однако вскоре окровавленный нож, с которого еще капало, притулили в сантиметре от глаза.

Было тяжело. Одно дело – жевать заусенцы, и совсем другое – есть «это». Вновь противный хруст. И вновь рвота. Внезапно возникла мысль, что вскоре может прийти и обезвоживание. Хотя какая разница, если я сдохну раньше?

Я поднял глаза на гестаповцев: они, похоже, каждый день таким промышляли – ноль эмоций.

Затем вновь пришла обида: если бы хоть немного виновен был. Плоть у меня на удивление прочная, как резина – разгрызть на маленькие кусочки не получалось, плюс немного мяса, крови, соленого пота и грязи, даже волосок, как от свиньи какой-то.

Второй раз рвотные позывы я удержал. После таких титанических усилий даже йоги для меня – слабаки. Самая глупая мысль меня посетила: «а ведь один кусочек почти откусил…».

– Как тебя зовут? – спросил офицер, и новая боль, – с живота срезали еще тонкую полоску.

– Евгений!.. – Язык заплетался, прилипал к небу. – Женя! Согласен! Пора менять имя…

Я засмеялся, а изо рта тянулась красная слюна, которую я незамедлительно сплюнул в его сторону. Но она упала мне на колени.

Немного погодя, офицер спросил меня, что мне отрезать дальше. И сразу же с грязными ножницами потянулись к моим пальцам на ноге.

– Мочку уха! Мочку уха! – крикнул я про никому ненужную висюльку.

Так дикарь слева и поступил. Я боялся, что из-за нерва оглохну на всю жизнь. По шее и по ногам потекло…

Разумеется, это не произвело на них впечатление. Разумеется, мочку тоже запихали мне в рот, и эту гадость я почти сразу проглотил.

Больше всего меня бесило, что они вовсе не дают мне времени ни на подбор слов для ответа, ни просто для моральной подготовки, мобилизации организма. Просто брали и делали со мной, что хотят. Просто пользовались, как вещью. Я из одного поганого местечка, частенько унижающего достоинства своих собственных детей, свалил не для того, чтобы сразу в такой же гадюшник угодить. Правда, может быть, они просто расисты?

Где-то с минуту эта серая венозная мразь стояла и думала, что со мной делать. Спешить уже было некуда. Меня разморило, и я наклонил голову, надеясь поспать. Офицер все-таки отдал приказ развязать меня. Хотелось даже не слышать и не чувствовать этого, но отключаться организм не собирался.

Меня, голого, потного, вонючего, трясущегося, всего в крови потащили под руки из камеры, и я ощутил холодок облегчения, что теперь-то уж убьют – все равно урод еще больший, чем был. Все уже казалось каким-то отдаленным, словно произошло не со мной, а с кем-то другим. Просто хотелось прилечь отдохнуть, лишь бы поскорее этот кошмар закончился.

И проходили мы именно мимо той камеры, откуда доносились женские крики. Дверь была открыта – чего стесняться-то – все свои. Тут уже к стулу была привязана абсолютно голая девчонка. Ей отрезали волосы, порезали бока, и из-под нее со стула также текла кровь. Она и так была не Венера – можно сказать – «самая усредненная модель», так у нее еще и слегка помяли лицо. Оно было залито потом с приклеившимися остатками волос и растекшейся тушью. В общем, просто месиво. Я могу понять мгновенное убийство по многим причинам. Но зачем перед этим портить красоту женщины, не понимал никогда. Все равно, что пилить сук, на котором сидишь. Она плакала, а ей еще тянулись отхватить мизинец на ноге.

Странно это было очень – нелогично. Я сразу «обратился» телепатически к своему офицеру, и, по-моему, даже вскрикнул, что отдаю вторую мочку за ее свободу. Все равно уже мне все равно, к тому же – для симметрии. На меня оглянулись, подумали, посмотрели на офицера. Он кивнул, и тут же кто-то отхватил мне правую мочку. Очень практично с их стороны везде носить с собой ножницы и весьма гуманно делать это быстро и неожиданно, не растягивая удовольствие. Я вскрикнул, сердце екнуло, но организм выделил уже достаточно болеутоляющего. Как только я вспомнил про морфин и эндорфины, и что их выделяет, боль внезапно исчезла, оставив шутливое жжение.

Девчонку отвязали. Она забавно всхлипывала, надевая нижнее белье на свои законные места. А у меня опять закружилась голова. Я боялся, что тип на улице ударил меня слишком сильно и вызвал сотрясение. Однако, рассчитывать на заботу не приходилось. Дабы облегчить работу организму я продолжал расслаблять тело и разум. Выходило это на удивление просто…

В коридоре солдаты сказали нам сесть на ступень. Уговаривать нас не пришлось. Мне вдруг стало смешно: как же легко и просто все становится в таких условиях! Я бы, наверно, даже язык их понимал, если бы мне было чуточку меньше наплевать.

Вскоре нам дали несколько отрезков жесткой прочной ткани, здоровые иголки, пару бутылей из непрозрачного стекла, или бог знает чего, «ножницы» чуть помельче виденных, и два темно-зеленых балахона из такой же простецкой грубой ткани. Да это вообще напоминало мешковину. В бутыли был бензин или похожая вонючая гадость. Изверги хотели, чтобы мы сами себя подштопали. Не будь я в таком убитом состоянии, я бы подробнее осматривал их утварь, но я даже на полуголую девчонку не смотрел, и тихо, мирно, размеренно занимался делом. К тому же, я надеялся, что еще будет возможность.

Лечебные процедуры отняли много времени, зато успокаивали и убаюкивали. Можно даже сказать, чересчур. К тому же, это на Земле я дорожил временем и торопился, непонятно зачем и ради чего или кого. И вполне возможно, что тут, в Аду-2, как я окрестил эту планету, торопиться тоже незачем, только чуточку по другим причинам.

Когда девочка немного остыла, я узнал, что ее зовут Юля, и попросил помочь с недосягаемыми участками. Я не просил напрягаться – просто сделать, как рука возьмет. Она зашила все, что можно было зашить (я почему-то поверил), и приложила пропитанные антисептиком шмотки к ранам. На все это безобразие мы осторожно надели свои новые одеяния. Несмотря на кажущуюся вначале жару нам стало холодно, и обноски оказались очень приятны и теплы. Старая одежда загадочным образом исчезла – наверное, забрали, как сувениры.

Едва мы с Юлей задрали ноженьки на «скамейку», а головки непутевые коснулись ладошек, я отрубился.

«И пусть хоть все катится к дьяволу, а пока Женечке надо поспать».

Меня разбудили, сильно тормоша за здоровое плечо. Сразу проклятые раны дали о себе знать. Слава богу, хоть не свалился на жесткий пол – и на том спасибо.

Оказалось, мне принесли лохань с мутной похлебкой и кружку воды. Я даже проверять ничего не стал – тут же выдул воду залпом. Пол-литра было мало.

Муть отдавала землей, и вскоре я решил тщательнее пережевывать. Не знаю уж, что туда наложили. Вроде, что-то типа грибов, какая-то темная листва, и много мяса, похожего на говядину. В памяти всплыло множество вкусов и ощущений: ботвинья, которую я пробовал раз в жизни; шершавые листья липы, которые жевал в детстве; кинза, которую презираю всей душой. Но чуть погодя, распробовав блюдо как следует, я ощутил другие вкусы. Тут был и жареный лучок, и солененькие маслята, и родные жирные щи с чесночком, и прекрасный – как Священный Грааль редкий – не жилистый шашлык. Я сразу настроился на нужный лад, вспомнив, что эта пища оздоровляет меня, делает меня сильнее. После этого я наслаждался, медленно пережевывая и причмокивая, представляя, как каждая молекула впитывается и всасывается в мое тело, заменяя собой все недостающее. И каждая ложка бульона была словно живительная кровь для вампиров – с такой же сумасшедшей жаждой и упоением я его глотал. Вновь стало тепло и уютно, хотя похлебка уже почти остыла. Расправившись со всем до последней капли, я глубоко вздохнул, как следует распрямился, и в очередной раз по спине пробежали мурашки. Я постарался задержать это состояние. И да – они послушно пробежали вновь.

После Божественной трапезы я с пустой посудой в руках стал озираться. Я искал Юлию, исчезнувшую, испарившуюся, как все в моей жизни. Как ни странно, мне удалось ее увидеть вдалеке, но меня опять поманил солдат. На этот раз в третьей разновидности брони. У меня забрали посуду, и повели наверх по лестнице. Забавное ощущение от ставшего мягким балахона, гладящего и щекочущего кожу при ходьбе. Я настроился на позитив, и жалкие ноющие ранки заткнулись.

Было здорово, мне довелось узреть другие этажи. Они ничем особо не отличались: на первый взгляд сплошные антресоли по всему периметру, и куча, совсем уж наглухо закрытых, и от блудливых глаз сокрытых тьмой и пылью повсеместной, комнат. Между этажами было метров по пять, и топать по лестнице было не самым приятным занятием. Зато на четвертом этаже, когда я глянул вниз, можно сказать, с высоты птичьего полета в пасмурный день, ребята на первом этаже выглядели не такими уж могучими. Они были почти как бесцельно ползающие букашки, которых я бы с радостью раздавил башмаком. Или, на крайний случай, напрудил бы им на головы, как в анекдоте про времена апартеида.

Здесь стоит отметить, что во всей Крепости было темнее, чем на улице, что тоже немного давило на глаза и психику. Судя по всему, мне предстояло привыкнуть к дополнительной тягостности царящей здесь атмосферы. С другой стороны – всегда уместно желание прилечь.

Начиная с пятого этажа пол занимал всю площадь, полностью отгораживая его от взоров обычных смертных снизу. Я успел заметить несколько бойниц или прорезей в стене, прежде чем меня увели еще выше.

Шестой этаж венчал главную башню; самый узкий, хотя и его суммарная площадь доходила, наверное, до трети футбольного поля. Здесь были и самые высокие потолки. Лестница уводила выше, к закрытой двери, скрывавшей – не иначе – вход на крышу. Но посмотреть и здесь было на что.

Сразу, как мы поднялись, я увидел четыре вполне аккуратные и прочные двери и пару широченных проемов, за которыми виднелось небо, и манил прохладный ветерок. Ближе к небу – проще дышать (насчет альпинистов утверждать не стал бы сразу). Там были огромные балконы, и, проводив меня прямо до одного из них, солдат кивнул головой, чтобы дальше я пошел один.

На балконе я сразу чуть не отскочил от неожиданности: в паре метров от меня стоял здоровенный гуманоид в броне, совершенно непохожей ни на одну из виденных ранее. Она вся как будто состояла из красного металла, белых рогов, черных шипов, желто-зеленых прожилок и бог еще знает чего. На этом существе был устрашающего вида шлем, немного напоминавший самурайский. В общем-то, своей пестротой, обилием ненужных выделяющихся деталей броня тоже смахивала на самурайскую. Трудно было сказать о комплекции этого гуманоида из-за столь пышных и навороченных доспехов, но он явно был и шире и, возможно, даже выше меня, что для местных карликов просто недостижимо ни при каких обстоятельствах. Очевидно, он здесь главный.

– Здравствуй, Евгений. Я Генерал, – начал он громко и вкрадчиво говорить мне прямо в мозг, слегка прикрыв глаза.

– Здравствуйте.

– Задавай вопросы.

Мне как-то поначалу показалось странноватым то, насколько разительна разница между теми, кого я считал дикарями внизу, и этим, можно сказать, воплощением… чего-то. Всего-то надо было на пять этажей, или метров на двадцать пять-тридцать подняться – и как будто другой мир!

– Они не дикари, – услышал он мои мысли. – Это все чингаре. Можешь так называть нашу расу. Все, кто располагается ниже – мои солдаты. Те, что тебя встретили, когда ты только сюда прибыл – обычные солдаты. Если выслужатся, могут стать сержантами и капитанами – ты со всеми уже сталкивался. Их легко отличить по обмундированию.

Все время казалось, что мне и говорить ничего не надо – вся информация и образы сами возникали в уме, так что я понимал, что он имеет в виду. Как и у того мужика в допросной – это действительно была телепатия – вещь сверхъестественная. А тем более – такого уровня и почти безупречного качества. Человечеству, по моим прогнозам, до такого уровня еще не меньше тысячи с лишним лет развиваться. Но, во-первых, это совсем другой мир, где может быть не так все, что угодно «должно быть». Во-вторых, я и на Земле сталкивался с зачатками похожих, не совсем обычных, а по сравнению с убогой повседневной жизнью, и вовсе немыслимых явлений, так что не стал слишком сильно удивляться. Я просто решил смириться с неизбежным фактом, что я пока тварь дрожащая по сравнению с ними, даже не смотря на то, что они более наглядные дикари, чем мы. Как всегда: я постарался быстро успокоиться, не позволяя себе делать столь желанные преждевременные суждения, а эмоциям – мешать; собрался и стал внимать его словам.

– Правильно. Ты все понимаешь. – Голос его был таким, будто им можно горы разрушать или заставить всех бегемотов с белыми медведями местами поменяться. Но в то же время, когда я расслабился, он звучал мягче и логичнее, что ли.

– У вас всегда так с гостями обращаются? Или мы пленные или подозреваемые в чем-то? – расхрабрился я, уже не пытаясь особо «телепатить».

– Считай это процессом инициации…

Прошла долгая пауза. Он ждал, какие эмоции я при этом буду испытывать, а я даже не знал, что мне испытывать.

– Мне так и звать вас, Генерал? – спросил я, то и дело моргая.

– Да.

– Вы и на расстоянии у кого угодно из разума любую информацию можете узнать?

– Да. Теперь я у тебя кое-что спрошу. Зачем ты вошел в червоточину? – он повернулся, и желтые глаза в прорези шлема с интересом вгляделись в меня. Сам факт подобного вопроса говорил либо о том, что в моем разуме эта информация слишком глубоко спрятана, и ее трудно четко сформулировать, либо ответ должен прозвучать скорее для меня.

– В каком-то смысле, мне больше некуда было идти. Я устал там жить. Я устал там существовать и выживать. Нигде раньше не был, и вот решил глянуть, что по эту сторону двери, пусть и рискуя жизнью.

– Ты знаешь эту девчонку, Юлию?

– Нет.

– Тогда почему заплатил за нее такую цену?

– Неизвестно сколько здесь землян, и каково мне было бы совсем без них. Тем более землянок… – Я улыбнулся глазами. – Хотелось с какой-то более радужной ноты и правильного выбора начать свое пребывание здесь.

– Долго пребывать собрался? – он спросил это безэмоционально, но стало немного забавно.

– До самого счастья.

– Будешь тренироваться, драться за меня. В Крепость заходить только за лечением, едой или когда я скажу. Будешь делать, что я скажу – скорее всего, не умрешь.

Я кивнул.

– Будете жить в палатках. Сержант у лестницы тебе объяснит простые команды на чингарийском, – с них наш язык и начнешь учить. Все, уходи.

Без промедлений я вышел к лестнице, где меня все это время ждал сержант.