Читать книгу Озорные записки из мертвого века. Книга 1 - Евгений Черносвитов - Страница 9

…Из Википедии: «Озерпах – посёлок сельского типа в Николаевском районе Хабаровского края. Административный центр Озерпахского сельского поселения. Расположен на берегу Амурского лимана, в 59 километрах от районного центра – города Николаевск-на-Амуре».

…В начале восьмидесятых годов, когда я бывал в Озерпахе раз в неделю, точно, там проживало около 500 человек, большая половина которых работало на рыбзаводе. Сейчас, когда и пишу эти записки, в Озерпахе проживает 200 человек, не больше. Уезжая, я увозил с собой литра три красной икры, и пару копченой кеты. Это был неизбежно. Также одаривали Гошу (легендарная личность, часто еще буду вспоминать) – шофера единственной оперативной машины прокуратуры Николаевска-на-Амуре, уазика, покрытого брезентом. На полпути в Озерпах можно было проехать на уазике, только обладая навыками каскадера: дорога, вся состоявшая из морской крупной гальки, в этом месте позволяла проехать только на двух колесах. Два же другие шли под углом 75 градусов по скале. И то, это во время отлива. Гоша мастерски справлялся с преодолением участка в триста метров на двух колесах. Только мне приходилось пересаживаться с переднего сиденья на заднее, и висеть, держась за специально приваренные стальные поручни: я был, в силу «легкого», максимум, полусреднего веса (боксерские категории) неважным противовесом. Но, ничего, справлялись.

В этом небольшом сельском поселении жили в основном, русские и украинцы. Дружно жили, как одна большая семья. Иногда, в застолья, приняв «горилки» и закусывая расстегаем с жирными брюшками кеты, мужики шутили, что они – дети «врагов народа»: «власовцы» и «бандеровцы». Доля правды в этой шутке была. Русские и украинцы, мужчины, занимались исключительно лесоповалом и обработкой деревьев для японских лесовозов. На рыбзаводе работали их жены. Коренные жители – нанайцы селились в «стойбище», в 2—3 км. Это были рыбаки, оснащенные суперсовременными японо-советскими баркасами и рыболовецкими орудиями. Нанайцы все были рыбаки, и мужчины, и женщины, и даже, начиная с десятилетнего возраста, дети. В поселке была школа восьмилетка и сельская больница, в которой за три года моего пребывания в Николаевске-на-Амуре сменились шесть глав. врачей и все мои однокурсники по ХГМИ. Двое из них мне были особенно дороги. Это мой самый близкий ДВ-друг, однокурсник наш Геракл, Жорж Самсонович Коробочка и его бывшая жена (у Жоры было 8 жен и 23 ребенка), предпоследняя, Катя. Женщина выраженной славянской наружности и сексуальности. Мы друг другу нравились, еще когда она была замужем за Жорой, то есть, когда были студентами ХГМИ. Жора (родился в Минске, из рода бело – россов). Но, тогда только обменивались взглядами и «случайными» прикосновениями рук, когда я приходил к ним домой, в кочегарку – Жора подрабатывал кочегаром в большом доме и при кочегарки оборудовал себе весьма даже удобную «квартиру». А когда они развелись и работали в ЦБ, Жора невропатологом, Катя – терапевтом, нас случай ни разу не свел в месте с Катей. Может пот ому, что в каждый свободный от работы и командировок час, мы были с Жорой. И, вот, наконец, я приехал в Озерпах (это другой случай, опишу, возможно ниже), где глав. врачом была Катя. После вскрытия трупа своего недавнего друга-самоубийцы (читай ниже) Катя взяла меня под руку и повела к себе, в горницу, а, потом, в спальню. Вернувшись домой, я сразу пошел к Жоре. Он спросил меня: «Переспали, наконец?» «Переспали…» – ответил я. Жора налил полный граненый стакан спирта и медленными глотками выпил. Закусывать не стал. Только, ненадолго отвернулся от меня, уставившись в пол, на концы своих ботинок, которые он не снимал ни зимой, ни летом (Жора 75% от зарплаты – а работал он на двух ставках – платил алименты). Я понял, что ему больно…

…Ну вот теперь перехожу к запискам, ради которых начал писать об Озерпахе… Я летел в Озерпах на военном вертолете из Чумикана, минуя Николаевск-на-Амуре. Пилот был мне не знаком. Олег дозвонился до меня и сказал: «От тебя, брат, зависит, полетят ли в Озерпах еще военные вертолеты… Ты постарайся уж предотвратить ЧП… Остальное – сам разберешься на месте. Надо спасать ситуацию мирным путем и твою однокурсницу… Она – причина напряги в Озерпахе. Действуй по ситуации. Почувствуешь, что не справишься, погранцы поставили там рацию. Подашь „SOS“ они через пять минут покроют небо над селом красными парашютами (оперативный десант пограничников). Пока…» Пилот позвал меня в кабину – я сидел на краю открытого люка и смотрел на Океан свысока, и со словами: «Прокурор передает…» – протянул мне «Макаров» с полной обоймой, я это понял, как взял его. На лице моем – ни одной мысли не чувствовалось, я был в легком ступоре от слов Олега, подкрепленных «Макаровым». Пистолет мне передал не прокурор Трусевский (легендарный сыскарь-интеллектуал, ДВ – Шерлок Холмс, застрелившийся в 1990, мой скрытый покровитель и друг, объяснюсь ниже), а его заместитель, «дедушка» прокуратуры Картуш (такая, вот фамилия!). У Павла Петровича Картуша была полуофициальная коллекция многих видов пистолетов, наганов, браунингов, револьверов. Был даже, на зависть многим, револьвер времен гражданской войны в США в огромной деревянной (из африканского красного дерева) кобуре. Павел Петрович все обещал мне подарить часть своей коллекции для «музея оружия» судебно-медицинской экспертизы: «Вот надумаю идти на пенсию, подарю… Все равно жена в дом со всем этим добром не пустит!» Да так и не сдержал своего слова: умер в своем прокурорском кабинете… Правда, идя о «музее» была хорошая и я стал собирать свою коллекцию (подробнее ниже). Я сунул «Макаров» за пояс, ремешком прикрепил к пуговке брюк и вернулся к люку. «И что могло такое произойти в Озерпахе, что власти явно хотят скрыть т Хабаровска? Народ там миролюбивый, дружелюбный. Сколько раз я это чувствовал на богатом застолье!» – Интуиция мне ничего не подсказывала. Нужной информации я не имел. Знал только, что там главврачом работала кореянка, моя однокурсница, которую все, кроме коренных жителей, принимали за нанайку. В институте она ничем не выделялась. С мужчиной ее никто не видел, да и подруг у нее не было. Она обладала стройной фигурой, гибкая, как тростинка, но с хорошей попкой и титьками, если приглядеться. Да и носик у нее был не кнопка, как у нанайцев, правда, кожа слегка с желтоватым отливом. За шесть лет обучения в ХГМИ, в том числе во время «трудовых семестров» у меня не было случае сказать ей хотя бы «Привет!» Мы считали ее шизоидом-упорной девственницей. У нас на кусе были и гомосексуалисты – мужчины и две девочки. И они свою сексуальную ориентированность не скрывали. Спустя много лет встретил одного гомосека в Хабаровском аэропорту, невзрачного мужичка и узнал, что его за его педерастию КГБ сделало стукачом. Так прямо и сказал. Зато, сразу после окончания института, получил направление на работу… в Токийский Университет профессором онкологии! «Нормалек!» – изрек он тогда, закончив неожиданное свое признание… Интересно, что дала ему перестройка и новое мышление?

…Главврача Озерпаха, мою однокурсницу звали Зоя Латышева, несмотря на то, что и папа, и мама у нее были чистокровные корейцы.

…Вертолет не стал приземляться, а завис у больницы и выбросил трап, по которому я спустился. Тли мое воображение играло, толи на самом деле, но в поселке была тяжелая тишина. На улице не души. И, самое интригующее, Зоя не вышла меня встречать. Только, когда я подошел к двери и нажал кнопку звонка, она тихо спросила: «Это ты?» И, не дождавшись ответа, открыла дверь и, явно испуганным голосом сказала: «Ты один? Заходи быстрей!» По пути в кабинет (в больнице тоже была громовая тишина), она сказала: «Меня сегодня убьют… и тебя, возможно, тоже!» – «Кто убьет, – неожиданно раздраженно спросил я, – да тут все мои закадычные друзья!» – «Они и убьют!.. Из-за меня: я убила Веньку Перетягина своим лечением. В конце июля, в жару, он умер от… воспаления легких!» – «Этот гигант, который в лютый мороз каждое утро в проруби купался… А, как его дубликат, Егорша? Жив?» Перетягины были русские красавцы, гиганты, силачи, кулаком кобылу завалят, о лбы можно поросенка убивать… И жены были им под стать, как жена Федора Сухова из «Белое солнце в пустыне». – «Его привезли ко мне из леча, почти без чувств, температура 40, бредил. В легких – дыхание ослабленное, поверхностное, обилие влажных и сухих хрипов. Я сделал пенициллин внутримышечно и поставила капельницу с корглюконом. Через полчаса он посинел и умер, словно задохнулся! Рядом стояли Егор и Нюша с Олесей. Нюша, жена Вениамина, упала в обморок. Его схватил ее на руки и не подпустил меня к ней. Они пошли из палаты. Егор процедил сквозь зубы, чтобы я готовила гроб себе… Скоро появился участковый – он сидит у заднего входа в больницу со взведенным пистолетом в руках. Я дозвонилась до прокуратуры и все рассказала прокурору… Они знают, что мы – однокурсники! Если не признаешь меня виновной в смерти Вениамина, тебя тоже убьют… Я не знаю, от чего Вениамин умер… Но, думаю, что у него была крупозная пневмония…»

…Труп находился в морге, который был таким же сараем, как в Чумикане. У входа в сарай, вероятно, собрались все жители села. Мы с Зоей проходили, как сквозь строй, вооруженных ружьями мужчин и вилами, и топорами женщин. Участкового, который пошел с нами, тут же оттеснили и заблокировали. Толпа молчала. Со мной, мои бывшие «друзья», с которыми столько горилки и моего спирта выпито, ни один не поздоровался. Лица напряженные и угрожающие. Незнакомые мне лица! Мы шли, толпа расступалась, пропуская нас в узком коридоре. У входа в сарай-морг я услышал, как кто-то прошептал: «Вишь, договорились уже… Идет спасать ее, чукчу!» В селе Зою все принимали за нанайку. При входе в сарай, насквозь через щели в стенах пробивались лучи солнца, яркого, несмотря на то, что оно уже было в закате. Я мельком взглянул на Зою. Она шла смело, с достоинством. Страха на лице и в ее хрупкой, точеной фигурке я не увидел. Я понял, что она приготовилась умирать, и умрет с достоинством…

…В кабинете Зое, я не столько изучал историю болезни умершего – а его крайне жаль! – 25-ти летний красавец и 20-ти летняя жена, на 6-ом месяце беременности – сколько искал выход из ситуации, которую нужно спасать. Если Зоя виновата, конечно, защищать ее ложным заключением перед законом, я не буду. Но и не дам на растерзание обезумившей толпе. Для того, чтобы мысли работали в правильном направлении, я вынул «Макаров» из-за пояса, при этом Зоя, явно неодобрительно, посмотрела на меня: не поняла! Но, когда я, подойдя к ней, открыл ящик стола и сунув пистолет в него, задвинул, с лица сошло внезапное новое напряжение. Именно в этот момент, глядя в миндалевидные прекрасные (!), умные глаза, у меня созрел план, как нам спасти ситуацию и спастись! Я был уверен, что он сработает, ибо хорошо знал каждого из этой, потерявшей от горя рассудок, толпы! «Зоя, дай мне клеенчатый фактур, нарукавники санитара, огромные резиновые перчатки санитара и хирургическую маску, – быстро!» – она, еще с немым вопросом, появившимся на лице, сразу распорядилась, чтобы все, требуемое мной, тут же принесли. Я знал, что нужно действовать решительно и быстро: толпа рассусоливать нам с Зоей, не даст, разнесет на щепки и больницу! Медсестра быстро все принесла, мной затребованное. Я, продолжая смотреть запись в истории болезни – посмертный эпикриз Зоя еще не написала, ждала моей помощи – положил нарукавники, перчатки и маску в фартук и скрутил его крепко, чтобы меньше занимал места. Потом открыл свой фирменный саквояж и втиснул сверток между внутренним, металлическим «кипятильником», в котором лежал инструмент, и литровой бутылкой спирта. Мужики, которые держали сейчас больницу на мушке, хорошо знали мой саквояж и то, что там часто грело их грубую и правильную мужскую душу – спирт! Они интуитивно бы почувствовали, по тому, как я буду нести саквояж, и о моем состоянии и о том, что там – все и как всегда на месте. Кстати, то, что я взял у Зои, мне полагалось по праву. Но я уже изловчился вскрывать труп без единой капли крови и никогда не пользовался не то, что нарукавниками, маской и фартуком, но и маской. Единственное, что я всегда надевал – это, как у хирурга, халат по горло и завязками на спине.

…Мы с Зоей надели хирургические и в них, прошли сквозь строй вооруженной толпы. Саквояж я нес в правой руке, слегка демонстративно и видел, украдкой читая по глазам бывших друзей, что он, мой саквояж, вызывает в них противоречивые чувства! С одной стороны – инстинктивное уважение ко мне, с такой крутой врачебной профессией. И тут же – никогда не исчезающие приятные воспоминания о моей, тоже фирменной (ниже объяснюсь) бутылке спирта! И настолько это было действенным, что, когда я, как-бы нечаянно, говоря – «Пропустите, пропустите!», отгораживая собой от толпы Зою, легонько ударял, саквояжем оказавшегося на моем пути – мужика с ружьем, женщину с топор или вилами, то они отпрыгивали, пропуская мой саквояж, а за ним Зою и меня…

…Мы вошли в сарай, через щели которого в стенах и двери пробивали не только лучи заходящего солнца, но «лучи» взбешенных, испуганных и тревожных сотни глаз: толпа облепила сарай со всех сторон. У двери стояли Егор, его жена и вдова Вениамина.

…Подойдя к обыкновенному деревянному, из свежевыструганных досок столу, на котором лежал, накрытый белой простыней труп Вениамина, я сначала аккуратно поставил саквояж с головой покойного, потом открыл его, саквояж, вынул свернутый фартук (нарукавники и фартук были бледно зеленого света, из плотной клеенки) сначала надел фартук, потом громко, чтобы было слышно, что мы говорим, попросил Зою помочь мне надеть нарукавники, а за ними – огромные перчатки! (Мои друзья-убийцы никогда не видели, слава Богу, как вскрывают эксперты трупы). Поднял руки и замер, как хирург, прежде, чем сказать операционной сестре: «Скальпель, промокать!» Зоя, я прочитал по ее лицу, начинал проникать в ми идею, зачем подобный камуфляж? Она твердыми и нежными руками надела на меня хирургическую маску и завязала, не спеша лямки на моем затылке. Только после этого я сдернул простынь с трупа. Он был раздет. Кожа серая, сухая. Глаза провалившиеся, синие круги вокруг глаз и почти черные полосы выделяют носогубный треугольник. Волосы (когда роскошная черная шевелюра, на зависть мужиков и радость женщин) колтуном. Задержавшись несколько при осмотре трупа, перевернул его на живот и также осмотрел. Потом – опять перевернул на спину. Мне нужен был подголовник. Я не хотел прежде временно выходить к толпе. Поэтому оглядел сарай и увидел несколько толстых чурок. Подошел к ним, выбрал одну, взял и понес к столу. На чурку я положил голову покойного. Потом выпрямился и несколько секунд постоял, словно задумался. Кожей спины чувствовал, что каждое мое движение, каждый мой жест фиксируется двумя сотнями глаз, прильнувших к щелям и «оценивается». Зоя стояла и смотрела на меня. В глазах ее уже было понимание ситуации, но еще не полое понимание, что я буду делать в ней? А я твердо знал, что пока мы в сарае, пока я работаю с трупом, нас никто не тронет. Больше того, когда я закончу работу, меня заставят общаться с толпой через закрытую дверь: в сарай никто не осмелиться войти к вскрытому трупу!

…Я начал свою работу со вскрытия черепа. Толпа громко и дружно охнула и отпрянула от щелей сарая. Когда я вскрывал труп, я, пардон, макал туда не только перчатки, но и нарукавники и вытирал окровавленные огромные перчатки о халат. Даже на маску я умудрился посадить несколько крупных пятен крови… Потом Зоя призналась, что вид у меня был такой ужасно-устрашающий, что и ей стал не по себе! Но, спектакль спектаклем, я честно делал свою дело и был бесконечно рад за Зою, что она и диагноз поставила правильный, и лечение назначила верное! Правое легкое было «окаменевшим» и серым. Резко отличалось от левого легкого и цвета всех органов. Да, это тотальная, правосторонняя крупозная пневмония третьей стадии. Его двое с лишнем суток, держали с температурой 40 и в лихорадке в жаркой и душной тайге, вместо того, чтобы сразу везти в больницу. Понять их можно: как такой здоровый парень, купающийся в проруби и во льдах мог «простыть» в жару?! На вторые сутки он начал, как потом мне рассказали, «забываться». Пневмония развивалась стремительно. Чудом, что они довезли Вениамина живым в больницу. Он должен был бы умереть по дороге… Зоя ничего сделать не смогла бы. Да и наши, современные, двадцать первого века реанимационные, оснащенные по тем временам, чудо техникой, в таком состоянии человека бы не спасли…

…НЕ зашивая труп, с пустой черепной коробкой – мозг лежал рядом – я резко повернулся к двери, не сказав Зое не слова, чтобы она не сделала бы каких-нибудь лишних телодвижений. К две, эти два метра от стола с трупом, я шел «тяжело» ступая и медленно, как в замедленной киносъемке. Нет, я ничего не боялся. Я уже знал, что я – чемпион в этом моральном сражении с толпой, я знал, какая будет реакция, когда я предстану, весь в крови и в таком вот наряде, перед толпой в лучках закатывающегося в верхушки могучих елей, чьи «лапы, как пел Высоцкий, дрожат на весу… Я шел и слышал, и кожей чувствовал, какие кардиальные перемены происходят с толпой. Когда я вышел к ним, ужас был в их глазах, толпа была в движении броуновском – люди прятались за спины друг друга. Я сразу заметил, что руки их были пусты. Только какая-то женщина, окаменев от страха от моего вида, крепко сжимала вилы, потому что не могла разжать пальцы!

…Я подошел вплотную к Егору. Его женщины уже были у него за спиной и выглядывали через его плечи широко открытыми глазами. Егор пытался, да, пытался, сохранить «хладнокровие». От его злобы и агрессии не осталось и следа. «Егор, – сказал я спокойно, – пойдем со мной… ты должен видеть все, что с твоим братом… Если кто еще хочет – пошли с нами…» Егор сжал пальцы, но это были не кулаки. Это были пальцы, прятавшиеся свое дрожание. Он взглянул мне в глаза: его глаза были чистые и испуганные. «Пойдем, не бойся, это же твой брат!» Егор, заикаясь, сказал: «Я – что. Я пойду. Надо, так надо!» Я увидел, как участковый Вася пробирается к нам. Я громко сказал: «Василий! Быстро в больницу и принеси мне таз с водой!» Вася на ходу по-солдатски развернулся и побежал в больницу. Пока м с Егором дошли до стола с окровавленным также изрядно трупом, Вася был рядом с тазиком, наполненном чистой водой. Я глазами показал ему, чтобы он тазик поставил рядом с трупом. Я попросил Зою, чтобы она сняла свою маску и надела ее на Егора. Что она быстро и аккуратно сделала. «Егор, подойди вплотную к столу. И внимательно слушай меня, смотри, что я тебе покажу и запоминай. Чтобы потом – никаких пересудов и фантазий! Понял! Если понял, кивни два раза головой». Егор сначала поднял глаза на меня, что-то хотел спросить, глаза были испуганные, лоб покрылся каплями пота, он кивнул два раза. Я медленно взял скальпель, пинцет. И показал кончиком пальца на правое, серое легкое, потом я на левое и спросил Егора, сказав, чтобы отвечал мне кивками головы: «Ты знаешь, что это за органы?» Егор кивнул головой. «Легкие, так? – Егор опять кивнул головой. – Они должны быть одно цвета, так? Они должны быть с воздухом, так? – Егор кивал головой. В глазах его мелькнула искра понимания, что ему показывают. Лоб его порозовел. – Я беру кусочек левого, ЗДОРОВОГО, легкого – я взял кусочек легочной ткани – и бросаю его в тазик с водой, – я сделал это. – Что мы видим? Кусочек плавает, потому, что в нем воздух. Теперь я беру кусочек серого больного легкого и бросаю в тазик. – Я это сделал, кусочек сразу утонул. – Легкое превратилось в „глину“. В нем нет воздуха. — Я приподнял легкое и сжимая, показал, что оно плотное. – Это крупозная пневмония, от которой умер твой брат! Человек может „простыть“ не только от холодного сквозняка, но и от перегревания на солнце в душной тайге, где мало кислорода… Можно ли было спасти твоего брата? Да, если бы вы привезли его в больницу, как только поднялась температура и его начало лихорадить, т есть, в первые сутки заболевания… Вы же привезли его, когда легкое умерло и брат умирал. Он могу умереть по дороге, или даже на месте в тайге… Только мощная натура позволило ему дожить до больнице. Никакой врач, никакое лекарство не могло „глину“ превратить в дышащее легкое! Кивай, черт ты такой, головой, кивай, скотина, собравшаяся разорвать, спасающего твоего брата, доктора, и меня, твоего друга, на части…» — Я кричал, срывая маску и стаскивая с себя перчатки. Его, как китайский болванчик испуганно кивал и кивал головой! Он был в трансе! За стенами сарая на улице стали рыдать, причитать, кто-т упал в обморок: толпа внутренне рассыпалась, они вернулись к своему облику… я сделал, что должен был сделать: спас ситуацию! Красные парашюты не покроют небо над Озерпахом! Вася был смышленым парнем и уже все доложил в прокуратуру, а Картуш – по инстанции – 1-ому (секретарю города и николаевского района). Я замолк, выдержал небольшую паузу, а потом тихим, замогильным голосом сказал, смотря в упор на Егора: «Ну, что медлишь? Робеешь? Надевай перчатки, бери скальпель и пинцет и проделай все, что проделал я!» И, резко повернувшись к Егоры, который стоял, в полной прострации, опустив руки по швам, вышел к бывшей толпе, теперь, к моим несчастным друзьям: «Фотографировать кто-нибудь умеет? Несколько мужчин закивали головами. – Бегите быстро за фотоаппаратами, нужно сделать, НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ фотографии. Правда, я все органы возьму для лабораторного подтверждения…» Мужики рванули за фотоаппаратами, быстро принесли их, но ни один не осмелился войти в «морг»! «Ну, как знаете…» – сказал я и приказал Васе, участковому, чтобы взял один фотоаппарат и пошел со мной фотографировать… Егор так и стоял, как вкопанный. Я понял, что он скорее ляжет рядом с братом, чем наденет перчатки, возьмет скальпель и пинцет и проделает то, что я проделал, объясняя ему, почему умер Вениамин?..

…Но, будучи в натуре психологом, я решил предотвратить всякий рецидив «очумелости» людей и поэтому, после того, как отдал труп на обработку санитарке, но не сбрасывая с себя окровавленные нарукавники и фартук, вышел к людям, которых осталась небольшая кучка из близких и дальних родственников умершего, чувствуя, что Егор идет за мной, как собачка на поводке. Остановился в нескольких метрах от них и сказал: «Вениамина нужно похоронить сегодня… Будете хоронить ночью. Крупозная пневмония, от которой он умер, вещь заразная. Я накачал труп формалином (я это сделал), но вы возьмите негашеной извести ведра два, и насыпьте на гроб в могиле. Все тряпки сожгите вместе с телегой. Лошадь не заразная. Одежду Егора еще Зоя Павловна залила дезсредствами. –