Читать книгу Великая гендерная эволюция: мужчина и женщина в европейской культуре - Евгений Елизаров - Страница 13

1.6.1. Внутриобщинная интеграция

Из сказанного следует, что социальность возникает в результате качественного преобразования всей человеческой деятельности и одновременно всей человеческой психики. Но было бы ошибкой утверждать, что все новообразования возникают спонтанно из ниоткуда. Ведь и сознание строится на фундаменте сложноорганизованной психики высокоразвитых приматов, и знаковый обмен – из «материала» биологических форм общения, и социальные связи – из тех, что скрепляют совместную жизнь в стаде, стае. Возникновение и развитие человека – это продолжение единой линии развития природы, и, как всякое продолжение, оно возникает на фундаменте уже существующего в ней. Многое из того, что присуще этому субъекту всеобщей истории, в эмбриональной форме наличествовало задолго до появления нового биологического вида.

В принципе, живой природе известны и базисные формы социальности. Однако организация «биологического» общежития с его разделением исполнительских функций и стратификацией статусных ролей долгое время регулируются действием биологических же механизмов. И все же отличия существуют. Они проявляются уже в том, что животное не требует специального обучения, для того чтобы овладеть ими. У человека же никакие врожденные инстинкты не делают его заранее приспособленным к жизни в социуме, только регулируемый специальными институтами процесс введения в нее делает индивида полноправным членом сообщества и гарантирует выживание. Если по каким-либо причинам механизмы социализации не включатся, он так и останется животным.

Биологически, то есть особенностями своей анатомии, физиологии, психики, новый вид оказывается способным к чисто социальным формам жизнедеятельности еще 40–50 тыс. лет тому назад, но в действительности овладевает ими лишь через двадцать, если не больше, тысячелетий. Это объясняется тем, что сами формы собственно человеческой жизнедеятельности появляются не одновременно с появлением биологически «законченного» субъекта, но много позднее. Только усложнение применяемых средств и экспоненциальное расширение их спектра порождает особые связи между технологически зависящими орудиями; только эти связи становятся первым предметом сознания и содержанием знаковой системы коммуникации; только овладение им делает возможным выход за пределы чисто биологических потребностей, в новый мир никогда не существовавших в природе реалий.

Диверсификация деятельности и разделение труда приводят к появлению новых форм кооперации, которые скрепляют сообщество. Вхождение искусственно создаваемых вещей, рождение не контролируемых психикой животного отношений не может не сказаться на принципах общежития. Ведь новые отношения встраиваются не куда-нибудь, а в общую систему интеграционных связей, которая до этого действием врожденных инстинктов регулировала жизнь биологических сообществ. Новые же формы интеграции принципиально чужды биологическим механизмам управления. Поэтому можно заключить, что, встраиваясь в их систему, технологические, предмет-предметные, причинно-следственные, пространственно-временные связи становятся подобием некоего инородного тела, чем-то вроде вируса, который, преодолев критический предел накоплений, начинает взламывать «иммунитет» сообщества. Словом, с течением времени уже не врожденные инстинкты и не кровнородственные связи – именно они становятся цементирующим единство началом.

Таким образом, на месте еще недавно биологической группы рождается объединение, связанное не общностью происхождения, но принципиально иным типом отношений. Не генетически предопределенная, принципиально иная информация начинает определять основные отправления совместной жизнедеятельности. Долгое время, до появления письменности, для нее не будет никакого места ни на каких скрижалях. А значит, все то, что связано с генетической преемственностью, должно отходить куда-то на второй план, уступая место виртуальной реальности.

Не трудно понять, что на определенном этапе развития действие близкородственных связей вступает в противоречие с нею и начинает препятствовать развитию качественно новых форм кооперации. Это порождает необходимость появления дополнительного механизма их вытеснения. Таким механизмом (подчеркиваем, дополнительным, стимулирующим действие новых законов, но никак не основным и уж тем более не единственным) становится обмен брачными партнерами. Так что потребность в нем порождается не только неблагоприятными следствиями инцеста, но и объективной логикой развития предметно-практической деятельности и рождения новой психики.

Словом, мы вправе сделать вывод о том, что семья, складывающаяся из чужих по крови людей (а вместе с ними и чуждых их природе вещей) если и не является таким же продуктом неолитической революции, как и прочие начала цивилизации, то во всяком случае появляется незадолго до нее. Ведь ее рождение немыслимо без выхода за узкие пределы полуживотного существования ограниченных в своей численности и изолированных друг от друга сообществ. И здесь имеет смысл вернуться к самому началу, к заключению о том, что не род происходит из семьи, а семья является продуктом его распада.

До появления человека род как форма общежития вообще неизвестен живой природе. Его становление – это стихийная форма разрешения тех проблем, которые порождает, с одной стороны, инцест, с другой – новые, ранее не существовавшие формы объективной реальности, управление которой требует вытеснения биологических механизмов интеграции. Для новых форм (технологической) деятельности становятся тесными рамки биологической интеграции. Их освоение требует распределения труда и специализации индивидов, в результате чего каждый из них утрачивает способность к собственному жизнеобеспечению.

Как мы уже могли заключить, только отчуждение результатов специализированной орудийной деятельности, распределение и обмен ее продуктами становится залогом совместного выживания. Точно таким же залогом оказывается и обеспечение всего ассортимента производимых человеком вещей, от предметов непосредственного потребления до промежуточных средств их получения. Иначе говоря, соблюдение жестких количественных пропорций в распределении общих усилий по обеспечению совместного существования. Вместе с тем неразвитое, по существу, еще только начинающее формироваться сознание не в состоянии ни удержать «в головах» индивидов весь объем необходимой информации, ни регулировать количественные соотношения производимых продуктов. Это обстоятельство диктует необходимость распространения обмена на более широкую сферу. Выпадение промежуточного продукта даже одной цепи ключевых технологических процессов (что может быть вызвано гибелью одного специализирующегося на его производстве индивида) способно поставить на грань выживания всю общину. Отсюда ясно, что только стихийное расширение сферы обмена (и формами деятельности, и ее результатами, и информацией, которая кодирует те и другие) способно обеспечить сохранность требуемых товарных пропорций. Неограниченное же расширение возможно только на межобщинном уровне.

1.6.2. Межобщинная интеграция

По-видимому, он и становится тем объективным основанием, где возникает единая система ценностей (собственно предмет обмена) и единый язык. Он же вовлекает в себя и рокировку брачных партнеров. Отсюда границы впервые возникающего рода могут быть очерчены пределами именно этой, межобщинной коммуникации.

Леви-Стросс значительно расширяет представление о формирующейся на самых ранних этапах становления социума системе всеобщего обмена; по его мнению, именно она полагает начало замещению кровных связей социальными. В его теории родства и анализе мифологии обмен занимает центральное место и понимается более широко, чем упомянутыми выше авторами, его предмет – это женщины, информация и товары[34].

Если видеть в обмене, о котором говорит Леви-Стросс, лишь один из механизмов рождения социальных связей и замещения ими биологических, он едва ли вызовет возражения. Однако сводить к нему все связанное с формированием социума и социальной жизни – значит совершать ошибку. Ее существо состоит в том, что здесь в неявной форме предполагается существование уже не просто сформировавшихся, но и завершивших переход к патриахату крупных социальных объединений, которые интегрировали и растворили в себе первичные полуживотные группы. Ведь если одним из предметов обмена становится женщина, значит, ее подчиненное положение по отношению к мужчине – уже свершившийся факт. Причем свершившийся не только на внутриобщинном уровне, ибо подобный обмен может стать реальностью только там, где «смена лидеров» произошла у обеих его сторон. Кроме того, здесь (столь же неявно) предполагается существование централизованного управления жизнью сообщества, наличие сложившегося производства и вполне развитой культуры. Только стечение этих условий может обеспечить обмен ценностями, одной из которых становится женщина. Словом, такой взгляд предполагает существование вполне сформировавшегося социума, где кровнородственные связи уже практически полностью вытеснены социальными. Но тогда непонятно, откуда все это берется.

Тем более непонятно происхождение общей системы знаковой коммуникации, единого языка, без чего невозможен никакой обмен никакими «словами». Всему этому должны предшествовать какие-то промежуточные механизмы, ведь чисто биологические не могут скачкообразно трансмутировать в социальные. Наконец, зачем вытеснять биологические связи социальными, если первые давно уже замещены вторыми?

Централизованное управление обменом брачных партнеров невозможно на больших территориях, заселенных изолированными друг от друга общинами, еще не имеющими ни общего языка, ни общей системы ценностей. И вместе с тем трудно возразить тому, что социальность начинается лишь с вытеснением кровнородственных связей. Но если разглядеть в обмене, о котором говорит Леви-Стросс не начало, но результат каких-то предшествующих (куда более фундаментальных) эволюционных сдвигов, всё – и товары, и «слова», и женщины – встает на свои места.

Как бы то ни было, поиск брачных партнеров на стороне первоначально должны брать на себя формирующиеся в каждой из первобытных общин столь же стихийно, как и сам род, центры его будущей кристаллизации. Другими словами, те новые лидеры, «культурные герои», которые, благодаря особенностям своей психики, способны освоить значительно большие информационные массивы, замкнуть на себя впервые возникающие социальные связи и, что не менее важно, обеспечить право представительства. Именно они, поначалу на внутриобщинном уровне, начинают управлять распределением и координацией труда, отчуждением и распределением его продуктов. Именно этим центрам предстоит стать зародышами будущих патриархальных семей. Разумно предположить, что эти новые лидеры становятся первыми регуляторами социальных контактов и в межобщинной сфере. В свою очередь, расширение подобных контактов в ней способно сообщить импульс формированию общего языка, общих идеологем («слов» о которых говорит Леви-Стросс), наконец, общей системы ценностей, не последнее место в которой находится и женщинам. Словом, с одной стороны, следствия не могут рождаться прежде своих причин, с другой, как ни парадоксально, – после.

Таким образом, переход к оседлости, взрывная диверсификация материальной деятельности, появление широкого спектра сложносоставных орудий, формирование знаковой коммуникации и сознания, становление рода и патриархальной семьи происходит одновременно, в одном потоке перемен. А значит, можно предположить, что становление семьи и формирование рода это не сменяющие друг друга фазы, но разные стороны одного и того же процесса. Все перечисленное – это единый сложный перепутанный клубок проблем, разрешаемых только комплексно, но зато в результате их комплексного разрешения перед нами встает совершенно новая реальность – человек и общество. Все, что предшествовало ей, было лишь переходным периодом от биологической эволюции к собственно человеческой истории.

Там же, где весь перечисленный комплекс не находит своего разрешения, даже сложившаяся практика брачного обмена не способна привести ни к формированию рода, ни к образованию семьи; в пределах общины продолжает господствовать общность жен и детей, сама же община остается первобытной. Словом, есть основание заключить, что появление древней формы семьи является таким же критерием окончательного расставания человека со своим животным (и даже полуживотным) прошлым, как и те, о которых вкратце было упомянуто здесь.

34

См. Леви-Стросс К. Структурная антропология. М.: ЭКСМО-ПРЕСС, 2001