Читать книгу Шествие динозавров - Евгений Филенко - Страница 6

… все как обещано. И убаюкивающий полумрак, и неизвестный Вивальди. И красивые женщины, статус которых в обиталище моего хлебосольного хозяина я так и не сумел определить. Не то жены, не то, упаси бог, наложницы. Сказано же в некоторых забугорных прогнозах на будущее, что, поскольку девочки рождаются и выживают чаще, грядет Великая Полигиния, а по-нашему – поголовное многоженство… «Ответчик, поясните суду, чем вы руководствовались, отказываясь вступить с истицей в законный брак?» – «Гражданин судья, у меня уже есть одна жена…» – «Но вы должны понимать, что тем самым вы нарушаете основополагающие принципы законодательства о браке и семье, которые предписывают всякому физически и психически здоровому мужчине по достижении им сорокалетнего возраста иметь не менее трех жен»… И красное вино в хрустальных бокалах. Спрашиваю название и тут же забываю. Такого вина я не пробовал тыщу лет. Только водку «из опилок», а чаще – разбавленный спирт. Да иногда, крайне редко, выстояв бесконечную и безумную от предвкушений очередину – пиво.

Лысого гиганта зовут Ратмир. «Младой хазарский хан»[30]… Ну, молодости он явно не первой, и даже не второй. Признаться, возраст его для меня – загадка, ясно лишь, что не «младой». Черты лица под бурой коркой загара – как под вуалью. Оправка без стекол придает его физиономии немного комичный вид. Но в остальном – самый доподлинный хан. В богатом и просторном халате, развалился на тахте, а вокруг снуют молчаливые чаровницы из гарема.

– Так что вы построили, Ратмир? Как называется ваше общество? Коммунизм? Или как?..

– Допустим, построили не мы, а вы. В буквальном смысле, Вячеслав Иванович. Нам это досталось в наследство. И сундуки со златом-серебром, и горы окаменелого навоза. Если вам так необходим термин, можете считать наше общество достаточно развитым, – он с ироническим фырканьем пригубляет из бокала, а в это время невозможно красивая женщина вносит на овальном блюде ворох зелени, из которого кокетливо выглядывает большая птица в золотистой лоснящейся корочке.

Я чувствую себя такой же птицей. Ощипанной и приготовленной с травами. Вдобавок, угодившей не в свою тарелку… Я нелеп в этих джинсах, в заплатанном свитерке, и хотя никто не попрекает меня непротокольным прикидом, сознаю свое убожество. Вдобавок, я от душевного смятения сделался косноязычен сверх обычного, и это мне досаждает. Моя башка не мыта почти неделю – воду в нашем доме отключили еще в августе, а посещение бани требует немалой мобилизации душевных сил. Всякий раз, когда мимо, задевая меня краем развевающихся газовых одежд, проплывает одна из ханских пери, я в панике ощущаю, что от меня разит козлом. На пуленепробиваемой роже Ратмира угнездилась тонкая усмешка. Должно быть, он понимает мое состояние и испытывает удовольствие от этого понимания. Возможно, моя зажатость входит в его планы.

Скорее бы все кончилось…

– Сорохтин Вячеслав Иванович, – говорит Ратмир, уперев в меня рентгеновские свои глазки. – Тридцать пять лет, женаты вторым браком. Слабо, слабо… Нынче пять-шесть браков – не диковинка… По нашим сведениям, второй ваш брак намного более удачен.

– Сведения взяты из моего досье? – ввинчиваю я.

– Сыну, Василию Вячеславовичу, четыре года, – невозмутимо продолжает он. – Образование вы получили высшее, защита диплома прошла на ура, и тема по тем временам была архиважная – «История пионерского движения на Западном Урале»… – Я неудержимо краснею и, чтобы скрыть свой стыд, начинаю с пристрастием изучать медали на винной бутылке. – Все удивлялись, как это вас не оставили в аспирантуре. Поменьше бы языком трепали – глядишь бы, и оставили… Сказать, кто на вас стучал? Нет, не скажу… А, была не была, скажу: Боря Клямин, ваш профсоюзный вожачок. Дело прошлое, и вам, если вдруг возникнет фантазия начистить юному барабанщику рыльце, все едино его не достать: к моменту вашего визита в достопамятный архив он года три как укатил в Израиль, где сменил фамилию и сгинул безвестно… Итак, вы историк по профессии и по призванию. Днем читаете лекции в педагогическом институте. Вечером совершаете набеги на ведомственные архивы, таща оттуда все, что плохо лежит. Ночью тайком от родных сочинительствуете. Упомянутая монография. Своим социальным статусом недовольны, хотя и сознаете, что ничего изменить нельзя. Жена… Марина Владиславовна Сорохтина, в девичестве Воробьева… врач-терапевт в медсанчасти номер девять, получает больше вас, плюс приработок уборщицей в детском саду. Фактически она содержит вас с вашими хобби…

– У меня тоже есть приработок, – уныло возражаю я, хотя он прав, кругом прав.

– Гонорары от ваших статей, – понимающе кивает Ратмир. – Нищенское подаяние. Одна надежда на диссертацию. По восточноазиатской дипломатии, хм… Но дело движется крайне медленно, потому что вы сильно отвлекаетесь на культы личности. Кстати, защитившись, вы получаете право на дополнительную жилплощадь и мзду. Но право еще нужно реализовать. Вы этого не умеете. И, судя по всему, не успеете.

Голова слегка кружится от вина, хрустящего на зубах птичьего мяса и аромата, исходящего от женщин. Лютня и скрипка священнодействуют. Я спокоен. Я уже поверил: да, это наше будущее, мне в нем неплохо, и в общем безразлично, как данная общественная формация именуется.

– А ну, колитесь, любезнейший, – нагло требую я и со всем удобством разваливаюсь на своем ложе. – Чем сердце успокоилось? Защитился я или нет? Получил новую квартиру?

– Мокруху шьете, гражданин начальник, – парирует он. – Я в законе, своих не закладываю, сука буду, век свободы не видать… Вы, Вячеслав Иванович, в темпоральной механике человек темный, девственный. Не понимаете принципа детерминизма. В том прошлом, откуда мы вас выдернули, вы прожили некую жизнь, являющую собой цепочку вполне конкретных фактов. Связанные с вашей персоной события намертво впечатаны в историю. И ничего тут не изменить. Допустим, проболтаюсь я, что никогда вы не защитились, прожили бедно, померли рано и скверно. Как бы вы ни барахтались, все равно проживете как вам на роду написано и помрете в установленный срок. Ну, выложу я перед вами досье. Что с того? Перед возвращением домой мы эти сведения из вашей памяти изымем. Екклезиаст говорил: «От многой мудрости много скорби, и умножающий знанье умножает печаль». Не нужно печалиться, Вячеслав Иванович. Живите весело и дальше. Ругайте власть. Грабьте архивы…

– «Мудрость разумного – знание пути своего, глупость же безрассудных – заблуждение». Соломон. Черт с вами… Говорите, что нужно.

– Вопрос в лоб: хотите поработать на будущее?

– Ответ в лоб: не знаю.

– Достойно…

– А на какое будущее: на мое или на ваше, о котором я не имею ни малейшего представления?

– Мы, кстати, тоже…

– А как же путешествия во времени?

– Сложно объяснять. Вы все равно не поймете – пока. Скажу лишь, что из каждой точки на оси времени можно перебросить мостик только в собственное прошлое. А потом по нему вернуться в собственное же настоящее. Иногда удается прихватить с собой приятного попутчика… вас, например. Темпоральная механика – наука неточная, отягощенная бесчисленными труднообъяснимыми ограничениями… Ну, к делу. Нам нужен историк. Человек независимых суждений, трезво и критически мыслящий. Разбирающийся в социальной механике. Физически здоровый. Непременно – светлый шатен со специфическим разрезом глаз. Иными словами, нужны именно вы.

– За комплименты спасибо. Особенно насчет здоровья.

– Абсолютно здоровых людей не бывает. Пойдете на сотрудничество – мы из вас атлета сотворим. Ну, не этого… – он щелкает пальцами, припоминая, – не Шварценеггера. У него со здоровьем были такие проблемы, что вам и не снились. Чак Норрис[31] вас устроит?

– Ни с кем из названных лиц не имел чести…

– Странно. Упомянутые личности – существенная часть вашей культуры. На стыке двух субкультур – спорта и видео.

– Ни в малейшем соприкосновении с данными субкультурами отроду не состоял.

– Бог вам судья. Ах, да – американская видеоэкспансия развернулась, кажется, годом-двумя позже… Кроме того, обещаем массу приключений, а также, что для вас особенно важно – исторических впечатлений. Тут и рабовладельчество, и культы какие захотите.

– На кой мне это ляд, если при возвращении вы все впечатления сотрете?

– Пойдете на сотрудничество – не сотрем. К чему плевать в колодец – пригодится воды напиться. Подготовленный специалист на дороге не валяется.

Я залпом выплескиваю в себя содержимое бокала, предупредительно наполненного одной из красоток. Провожаю ее взглядом. Это не остается незамеченным.

– Нравится? – спрашивает Ратмир, щурясь. – Можете потрепать ее по попке. Разрешаю. Навык пригодится… по легенде.

– Кто они вам?

– Прислуга, – небрежно бросает Ратмир. – Итак?

– Согласен.

– Вы сказали не подумав.

– Подумав, подумав. Я вообще быстро соображаю. Все едино сами откажетесь от моих услуг.

– На это не уповайте. На вашу подготовку не пожалеем ничего. Игра стоит свеч. Историк, склад ума, внешность – все одно к одному.

– Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец… Только дозвольте, барин, с родными проститься.

– Не дозволяю, – видимо, я меняюсь в лице, поэтому Ратмир поспешно объясняет: – Доставка ваша в оригинальной упаковке обошлась нам недешево. Да, недешево: в мире все имеет свою стоимость, и мы еще не отказались от всеобщего эквивалента, хотя обеспечен он не золотом. На прощальные визиты мы ресурсов не имеем. Если вы сейчас вернетесь в свое время – то окончательно. А мы, кажется, пришли к предварительному согласию. С нашей стороны, вам гарантируется здоровье и жизнь. И, по завершении миссии, возврат в тот момент времени, откуда вы были нами изъяты.

– И впечатления! – ревниво напоминаю я.

– И впечатления.

– Сколько же я должен здесь проторчать?

– На подготовку уйдет примерно полгода. И год – на самое работу.

– Полтора года?!

Геологическая эпоха. Вечность. Без Маришки и Васьки, без мамы и папы, без тещи и тестя, с которыми я неплохо лажу. Без милых моему сердцу архивов. Без папки из фальшивого крокодила, с потайной вытягивающейся застежкой, где главный труд моей жизни: «В. Сорохтин. Механика социальных провокаций. Исследования культов личности». Безо всего на свете.

– Один шанс из пяти миллиардов, – доносится до меня размеренный голос этого беса-искусителя. – Вы единственный историк вашей эпохи, который отправится с особой миссией в прошлое. В очень далекое прошлое. Абсолютно неведомое… Взвесьте и прикиньте. Еще можно отказаться. Но нельзя будет ничего поправить. Да – и вы не только не теряете, но и приумножаете сокровища своего опыта. Нет – и все остается как предначертано. Навсегда. И потом – так ли уж вы рветесь назад, в ваше смутное время? В ваш затхлый, безнадежно провинциальный, осенний городок? Вы ощущаете себя чужим в том времени и в том городе. Вы не любите их. Круг ваших привязанностей невелик. Жена, сын, ближайшие родственники, – похоже, он читает мои мысли. – Человечество живет по своим, не слишком праведным законам. А вы всегда старались отойти в сторонку. Чтобы, боже упаси, не задели вас, не забрызгали грязью…

– Но я туда вернусь, – бормочу я.

– Да, но это будет другой человек. Мы переделаем вас. Вы станете сильнее. Во всех смыслах. Вы научитесь сражаться за место под солнцем и побеждать. В стране наступает эпоха естественного социального отбора, когда будет выживать лишь сильный. Вот вы исследовали теорию интриг и провокаций. Но у вас нет ни сил ни способностей применить ее на практике. Мы дадим вам и силы и способности. Это ценный капитал. И это – наша плата за услугу.

– Кажется, вы все же предлагаете мне расписаться на договоре кровью.

– Отчасти – да. Потому что изменится ваша личность, изменится и то, что принято называть душой. В каком-то смысле вы расстанетесь с нею – прежней. Но обретете новую. Не думаю, что вы прогадаете. К тому же… – он приобнимает чернокудрую пери, наклонившую над его бокалом амфору с вином. – Я не дьявол. Я даже не бог. Это вы станете богом – там, куда мы вас отправим. Поверьте: с тем капиталом, что вы здесь наживете, богом быть легко. Проще простого. Карай да милуй, у тебя сила, тебе и вся власть. Такой соблазн! Как удержаться?..

Властным, грубым движением он распахивает прозрачные одеяния на груди красавицы. Та замирает, грациозно изогнув стан, не завершив движения. И я тоже… Ратмир сдвигает шторку, упрятанную между белоснежных персей, извлекает оттуда продолговатую коробочку с циферблатом и экраном. Небрежно тычет пальцем в сенсоры.

– Отбой темпорального дежурства, – говорит он, поднеся коробку к лицу. – Сорохтин согласен…