Читать книгу Мой любимый пират. Повести - Евгений Кремнёв - Страница 10

…В лесочке только-только вылез папоротник и его спиралевидные отростки намекали Инге о его мистической славе и невольно отсылали к её собственным кошмарам.

Девушка почти все время молчала, а психиатр, очутившийся в положении, то ли любовника, то ли домашнего мозгоправа, балансировал на тонкой грани между обожанием и профессиональным участием. Хотя, если перевести в проценты – обожания было девяносто пять процентов.

Лесочек они прочесали быстро и опять вышли на дорогу. Инга остановилась, во что-то вслушиваясь, спросила, беспокойно озираясь. – Ты ничего не слышишь?

Ганс прислушался и ему почудился отдаленный лай. Он вгляделся по направлению звука. Вдали, в глубине распадка в высокой траве то появлялись, то исчезали движущиеся пятна. Опять, и уже совершенно определенно, послышался лай.

– Кажется, природотерапия дает осечку, – cказал психиатр.

– Собака! Она сказала «собака»! Вот они – эти собаки! – закричала Инга и прижалась к Гансу, дрожа от страха. Врач некстати возбудился и тоже задрожал.

Пятна достигли дороги. Да, это были собаки!

Ганс лихорадочно завертел головой, ища выход.

– Бежим туда! – крикнул он, указывая вдаль, на кучу навороченной земли, рядом с завалом срубленных деревьев и кустарника.

Они неслись, не чуя под собой ног, подгоняемые нарастающим лаем; продрались сквозь завал, где Ганс на ходу выдернул подходящую дубину, а Инга едва не потеряла свои модные балетки, они взбежали на земляную кручу. За ней была глубокая траншея.

Собак было пять. И если от четырех из них – средних размеров дворняг – ещё можно было отбиться, то пятая, бежавшая впереди, не оставляла никаких надежд. Это была устрашающих размеров уродливая помесь овчарки и бульдога. Псы оббегали завал, намереваясь достать их сбоку. Инга запищала.

– Вниз! – крикнул Ганс, и они скатились в траншею. Инга, упав на корточки, закрыла голову руками и запричитала. Ганс с выставленной дубиной защищал яму от прыжка сверху, икрами касаясь вдохновляющего зада девушки, но псы, заходившиеся в злобном лае, лезть в траншею не решались. Мерзкая помесь, возвышавшаяся на краю траншеи, молча разглядывала их красными глазами и изредка рыкала.

Гансу казалось, что тварь вот-вот прыгнет, и, держа дубину наизготовку, сознавал всю безнадежность борьбы с ней в узкой траншее.

И тут где-то грохнуло.

Гибрида ударило вбок и псина, заскулив, перекувыркнулась, и, невидимая из-за бруствера, грузно шмякнулась о землю, вскочила и уковыляла прочь, поскуливая. Дворняг как ветром сдуло.

Послышался конский топот. Над траншеей выросла большая белая лайка, потом лошадь, на ней мужичок с болтающимся за спиной ружьем и бичом в руке. Он был в длинном брезентовом плаще, в треухе и с гитлеровскими усиками, ни дать не взять – почтальон Печкин.

Печкин присвистнул. – Вот это улов! – он соскочил с коня, помог выбраться Инге – всхлипывающей и еще не пришедшей в себя – и Гансу.

– А, девчонка-то сильно напугалась, – сказал пастух, снял с пояса фляжку, отвинтил крышку, налил и протянул Инге: – Пей! От всего лечит!

– Не надо! – отвела Инга его руку, промокая глаза краем рукава.

– Ну, ты, давай! – предложил он Гансу.

Содержимое оказалось крепчайшей самогонкой. Печкин сказал, глядя куда-то вдаль. – Два года за этой страхолюдиной гонялся. Прошлым летом двух телок у меня зарезала. Неужто опять ушла! – он повернул обветренное лицо к Гансу. – А, вот чтоб за людьми охотилась, такого не слышал. Наверное, совсем взбесилась.

Лайка пастуха, смирно лежавшая, положив морду на лапы, привстала и зарычала.

– Место, Амур! – прикрикнул пастух.

Пес, не слушая, прыгнул в траву, что-то схватил, но тот час же отпрянул и заскулил, поджав хвост.

В траве зашуршало, удаляясь.

– Какой хреновины ты там напугался, а? Суслик за нос тяпнул, что ли?

– Налейте мне тоже, – сказала Инга. – А, то мне действительно что-то не того.

– Вот давно бы так, а то стоишь как неродная. Это бальзам. От всего помогает, – приговаривал пастух – алкоголик в четвертом поколении – поднося Инге импровизированную чарочку. – Ну, с закусью у меня туго, уж не обижайся.

– А-а! – Махнула рукой Инга и опрокинула крышку с самогоном, занюхала заботливо поднесенной коркой хлеба. – Первый раз в жизни самогон пью. А повторить можно?

– Для такой матрёшки хоть всю фляжку!

– Фляжка – это слишком.

– Насчет фляжки и я погорячился. Даже самая красивая матрешка целой фляжки не стоит.

– А вы женоненавистник, – сказала девушка.

– Скажешь тоже. Это практическое соображение. Фляжка – это удовольствие, которое всегда с собой, как сказал один писатель. А матрешка? Не будешь же ее по пастбищам таскать.

Инга окинула его оценивающим взглядом. – И не каждая матрешка уступит вам… свое пастбище.

– Каждая! Каждая! Проверено!

– Какой вы самоуверенный неказистый дяденька!

– Есть у меня богатство для матрешек. Так что – каждая. Вот башку на отрыв даю!

Инга села на корягу у завала, закурила. – Поосторожнее со словами, дяденька! – сказала девушка. Глаза ее блестели, щеки горели. Инга была пьяна. Печкин на ее слова ухмыльнулся. – Эх, ладно, с вами хорошо, да меня телки ждут, – пастух нацепил ружье и нетвердо вскарабкался на коня.

– А, вы вон туда идите, – указал он бичем на падь, – там тропинка по сухому. К дороге как раз выйдете.

…Инга, тяжело привалившись к Гансову плечу, дремала. Оказывается, красота тоже имеет вес.

Они сидели на лавочке автобусной остановки. Был ровно полдень, но пасмурно и скучно, и дорога была пустынна и скучна. Мимо проехал автобус-катафалк и два автобуса с провожающими в последний путь. Шофер катафалка кивнул Гансу как старому приятелю. Какого хрена!

Так они посидели еще около получаса, но не было ни единой машины, ни такси, ни автобуса, и по дачным тропам не подошло к остановке ни единой души. Ганс оглянулся в сторону пади, откуда они пришли и онемел. Там неспешно брела лошадка с пастухом, за ней бежала собака – Амур. На коне сидел пастух без головы. Психиатр отвернулся, пытаясь стряхнуть морок, опять посмотрел назад. Ничего не изменилось – безголовый почтальон Печкин понуро ехал на своей лошадке. «Значит, соврал насчет богатства для матрешек» – всплыла у Ганса Андреевича мысль и тут пшикнуло почти у самого уха. Он повернулся: прямо перед ним стоял катафалк. Водитель кивком пригласил их в салон.

Неприятное чувство удерживало Ганса, но и отказываться было бы глупо – на дороге такая пустыня. Он нежно встряхнул Ингу. Та открыла полупьяные глаза. – Что?

– Поехали.

Не разбирая, что, да как, она влезла в автобус и плюхнулась на сиденье. Ганс сел рядом. Инга поежилась и открыла глаза. – Чем пахнет?

Гансу, подрабатывавшему в студенческие времена в морге, была знакома эта смесь запахов свежеструганной доски, сурика, формалина, а сейчас к нему добавился запах увядших цветов.

Инга обеспокоенно оглянулась и вскрикнула. – А, это что?! – Девушка вмиг протрезвела. За их спиной, вдоль стенок, тянулось два длинных сиденья,

а посередине стоял низенький постамент, обтянутый кумачом.

Ганс отвернулся, жалея, что влез в этот злополучный автобус, который, между прочим, до сих пор не тронулся.

– Там гроб стоял, – ответил он понуро.

– Я не останусь здесь ни минуты! Пусти меня! Пусти!

– Дверь открой! – крикну Ганс и заглянул за перегородку водителя. Но там никого не было.

– Да откройте же вы! – надрывно закричала Инга, уже стучавшая по створкам дверей.

Ганс хотел, было, выругаться на нелепые шутки шофера, но случилось такое, отчего он потерял дар речи: рычаг скоростей переключился сам собой, автобус тронулся, развернулся и, набирая скорость, помчался по дороге.

Инга замолчала и со страхом глядела мимо Ганса на пустоту водительского места. – Там что, никого нет?

Она подошла и теперь уже вдвоем завороженно смотрели на руль, манипулирующий автобусом.

Катафалк с ходу влетел в сумерки, тут же сгустившиеся в непроглядную тьму. Сами собой включились фары и свет в салоне, и вслед за этим так грохнуло, что автобус качнуло, металл заскрежетал и стекла посыпались.

Обернувшись, Ганс и Инга оледенели. На прежде пустом постаменте, стоял гроб, а в нем, усыпанный осколками битого стекла лежал мертвец. Его лицо и тело по грудь были прикрыты белым тюлем. В автобусной крыше зияла дыра с зазубринами гнутого металла.

Тюль на груди зашевелилась, приподнялась и две черных руки, выпроставшись, легли на края гроба. Труп медленно приподнялся и сел, роняя пятаки с пустых глазниц и звеня стеклом, осыпающимся с погребального пиджака.

– Не надо! Не надо! – умоляюще всхлипнула Инга, узнавая в мертвеце Ивана, ноги её подкосились, она рухнула на колени и – задом-задом – отползла к водительской перегородке.

Труп медленно стянул с головы тюль, с ней вместе упали марля, окровавленная вата и обнажилась пустота надо лбом.

Ганс заикал часто-часто, чувствуя, как ледяной холод смертельной судорогой

сковывает тело. Ему казалось, если сознание не покинет его в ближайшие секунды, то сердце остановится.

Мертвец разлепил губы и медленно по складам произнес свистящим

шепотом: – Я скажу чуть. Вы уйдете со мной. До мало-приятной встречи! – труп широко раскрыл рот и издал звук такой силы, что акустическим вихрем подняло мусор с пола и бешено затрепыхались шторы на окнах. Лицо красавицы Инги заходило ходуном, рот разверзло на полфизиономии и его края под силой исходящего от мертвеца урагана стали походить на плавники ската, неторопливо реющего под водой. Инга превратилась в урода, а бородач в этот миг понял кое что об относительности красоты.

И тут же автобус ускорился, словно ракета, и понесся к крутому повороту шоссе, прямиком к обрыву.

…Баба Настя стоит на коленях в пустой ванне, перед ней – большое зеркало, она поливает его кровавой водой из бутылки и приговаривает. – Иди сюда! Иди сюда! – Зеркало подергивается дрожащим маревом и в нем – словно фотография – проявляется катафалк. Его нос выдавливается из зеркала, увеличиваться в размерах. Вот зеркала уже не видно и помещение заполняет дрожащий нос автомобиля; дверь в ванной изгибается и трещит; со стен падает кафельная плитка – одна, другая; в кухне слышны глухие хлопки, это свалились трехлитровые банки с огурцами; дверь не выдерживает и, сорвавшись с петель, падает в коридор. Бабка плещет в призрак автомобиля остатки кровавой воды, выкидывает руку на решетку радиатора, кричит. – Стоять на месте!!! Стоять!!! – но что-то идёт не так. Над радиатором появляется рука, а за ней и владелец её – покойник Иван: он тянется к горлу знахарки. Бабка визжит и выплескивает в лицо трупа последние капли крови из бутылки. Рука хватает знахарку за горло, женщина вцепливается в неё. «Боже, что за настырный покойник ей нынче попался!». Она даже на мгновение жалеет, что связалась с этим делом, но девчонка эта, уж больно красивая! А она – каюсь – грешна! – имеет к ним преступную слабость, и… – она вынимает из кармана халата последнее средство – пробирку с кровью Ингиных регул и брызгает на руку и лицо оборзевшего мертвеца. Хватка призрака ослабевает, и рука, а за нею и капот, подпиравший потолок ванной, покрываются рябью и исчезают…

Ганс очнулся первым и обнаружил себя лежащим на полу катафалка. Инга лежала рядом. Постамент был пуст, крыша автобуса – цела. Ганс растолкал Ингу, она непонимающе посмотрела на него, вдруг, вспомнив, кинула взгляд за его спину. Но там было пусто. Они поднялись, и стали тупо глядеть туда, где недавно был весь этот ужас с ожившим трупом. Из-за перегородки выглянул шофер. – Ну, что, дачники, за трояк до города доброшу. Че вы стоите? Катафалка не видели? Не, я конечно не настаиваю. Можете и такси подождать. Правда, за пятерку уже…

Парочка недоуменно переглянулась.

– А, вы, давно остановились? – спросила Инга.

– Не понял. Только что. Сначала мужик твой зашел, потом ты. Какая-то полусонная.

– Мы не поедем, – сказала девушка. – Выпустите нас.

… – Так это было или нам привиделось? – сказала она, стоя на обочине. Бородач пожал плечами и оглянулся. В глубине пади удалялась одинокая фигура на лошади. Но и отсюда было видно, что всадник – без головы.

– Привиделось, – успокоил Ганс Андреевич девушку.

– Да? – недоверчиво сказала она.

…До города они добрались на каком-то пенсионерском «Москвиче». От денег старорежимный дедушка отказался.

Уже в городе Инга вспомнила, что знахарка просила тортик до трех часов принести. Они пошли в магазин, и Инга, не без сомнения – ведь ужас так и не кончился – купила кондитерское изделие.

Бабка встретила её неприветливо, лицо её было осунувшимся, на шее наверчен шарфик. Тортик она отнесла на кухню и сказала, что жить теперь она может спокойно.

– А, разве вы что-то сделали?

– А, кто автобус с мертвецом остановил? Ты что ли? Или твой врач? – закричала знахарка.

– Так это действительно было?! – испугалась Инга и рассталась с иллюзией.

– Если бы не я, ты бы уже под обрывом мертвая лежала. А твой Ванечка заполучил бы тебя на тот свет! Ты же не хотела к Ване на тот свет!

– Не-ет!

– Тогда живи и радуйся! Больше тебя никто не потревожит!.. И ещё… – она посмотрела на дверь, прислоненную к стене в коридоре. – Оплатишь ремонт двери в ванную, купишь плитку кафельную и три банки соленых огурцов…